Часть вторая 13 страница. Начались переговоры, и самым поразительным казалось то, что Людовик XIV не воспротивился им и изъявил готовность принять то

Начались переговоры, и самым поразительным казалось то, что Людовик XIV не воспротивился им и изъявил готовность принять то, что ему соблаговолят предложить. Сложности возникли из-за императора, который, несмотря на величайшие выгоды договора, отказался от него наотрез. Он желал получить все, открыто выразил свое недовольство и даже ответил на угрозы, ибо их ему не удалось избежать. Император заявил, что король Испании — представитель его рода, его естественный союзник и что он не позволит грабить его при жизни, даже если вся Европа выступит против него, как ему объявили.

Он сделал еще больше — оповестил об этом короля Испании. Мансфельд прибежал во дворец с императорскими депешами в руках, чуть ли не силой ворвался в спальню больного короля и залпом сообщил тому все, что замышлялось против него. Он заранее предвидел, какое впечатление произведет эта новость, и охотно заплатил бы королю Вильгельму за его идею.

Карл II, дремавший в кресле, сразу подскочил:

— Повторите это, сударь, повторите, прошу вас. Посол повторил свое сообщение с новыми комментариями.

— И этот выскочка, этот похититель тронов собирается ограбить меня! А мой кузен, король Франции, на такое соглашается, и все монархи с ним заодно! Только император защищает королевское право и противится тому, чтобы меня подвергли такому жестокому унижению! Распоряжаться без моего ведома тем, что мне принадлежит! О! Они не понимают, что задумали, и не получат того, чего хотят, даю слово. Пусть созовут совет, я немедленно проведу его.

В этом трупе снова затеплилась жизнь, к великой радости Мансфельда, решившего непременно воспользоваться этим.

Королева опасалась, как бы такое волнение не причинило вреда королю, и попыталась успокоить его немного, но впервые ее голос не возымел действия. Король вышел к членам совета сам, не пригласив их, как часто это делал, в свою комнату, где находилась она.

— О моя дорогая герцогиня! — сказала Анна г-же де Линарес, вернувшись к себе. — Они победят его, и все их преступления увенчаются успехом.

Несмотря на свое близкое родство с императором, она не могла примириться с мыслью, что зло восторжествует, и безучастно наблюдала, не пытаясь воспрепятствовать тому, что несчастье — так она считала — надвигается на короля и Испанию. Неожиданное обстоятельство нарушило все тайные планы, которые она лелеяла. Теперь оставалось только ждать и молчать.

Через два часа король пригласил ее к себе и объявил, что по его решению эрцгерцог, второй сын императора, станет королем Испании и Обеих Индий.

— Теперь эта проблема решена окончательно и бесповоротно, эрцгерцог — мой наследник. Я должен был поступить так, воздавая дань императору, ведь только он один выступил на моей стороне против лиги монархов, жаждавших ограбить меня. К тому же это мечта всей моей жизни, я стану основателем династии, как Карл Пятый, и могущество Австрийского дома теперь нерушимо.

— Да исполнится воля твоя, — печально ответила королева, — дай-то Бог, чтобы ты никогда не раскаялся в содеянном! Я же хочу, я молю об одном: побереги себя и, совершив такой важный шаг, возложи заботу о делах государства на совет, созданный для того, чтобы ими заниматься. Тебе сейчас необходимы отдых, мой дорогой повелитель, отдых рядом со мной, и твои воспоминания.

— О да! Отдых!.. Луиза!.. И ты, моя бедная Анна! Ты страдаешь, ты любишь меня, как тяжела твоя жизнь со мной, ты пожертвовала ею ради меня!

Королева подняла глаза к Небу и сложила руки в безмолвной молитве. В сердце Карла II вспыхнуло чувство, позволявшее разглядеть его душу, — за эту душу она и полюбила его.

— Не волнуйся обо мне, — продолжила королева, — думай только о себе. Я хочу увезти тебя подальше, в какой-нибудь уединенный уголок, где тебя не потревожит мирская суета и заботы о делах. Там, я уверена, благодаря моему уходу ты выздоровеешь.

— Моя дорогая королева!

— Верь мне… Ты отдал королевство наследнику, которого выбрал сам. И с этой минуты оставь его новому королю, отрекись, уйди от дел, как ушел твой славный предок Карл Пятый; уедем вместе, мы конечно же найдем для себя пристанище в твоих обширных владениях. Будем жить в узком кругу верных друзей, которые не покинут нас в нашем скромном существовании; мы не станем просить лишнего у твоего наследника за то, что так много дали ему; нам потребуется только самое необходимое, чтобы не быть несчастными. Пусть они возьмут все мои драгоценности, я готова жить как крестьянка, а ты будешь гулять на свежем воздухе, избавишься от печалей, забот и станешь самим собой. Хочешь этого?

Король улыбался, слушая ее. Он на минуту совсем пришел в себя, обрел ясность мысли; но это длилось недолго.

— Как! Ты согласна отказаться от короны! Значит, ты любишь меня не потому, что я король, моя дорогая Анна? Ты любишь меня самого, меня одного?

— Отказаться от короны! О Карл, как прекрасен был бы тот день, когда я освободилась бы от этих тяжелых оков!

— Анна, Бог возложил на меня мою ношу, — снова произнес король серьезным и величественным тоном, — и я должен нести ее, я буду нести ее до конца. Если ты любишь меня, если ты действительно мой ангел-хранитель, тебе не следует думать о том, чтобы снять с меня корону, которая невыносимо жжет мне лоб. Таков мой долг, а долг надо исполнять.

И опять она видела в нем героя, потомка Карла V; но вдруг безумие вновь одержало верх:

— Что? Покинуть Эскориал? Расстаться с моей обожаемой Луизой? Не упокоиться рядом с ней? О! Даже если мне придется страдать в тысячу раз сильнее, я на это не соглашусь. Только враг мог посоветовать мне такое. Думаешь, ты сможешь утешить меня, потерявшего ее?

И король стал так кричать, что это разрывало сердце Анны; его ничто не могло успокоить. Наконец, он упал как подкошенный. Подобные приступы, часто кончавшиеся судорогами, длились два-три дня и происходили, как правило, вследствие пережитого сильного волнения; на этот раз тревог с разделом королевства и принятием завещания хватило для короля с избытком. В таких случаях королева не покидала его ни на секунду. Она никому не позволяла ухаживать за ним и вместе с Юсуфом трудилась за десятерых. Приближенные ко двору были тронуты этим до слез, королеву чтили как святую, но прежде всего она была мученицей.

Одержав победу, Мансфельд в скором времени испросил разрешения покинуть Испанию; теперь он мог отдохнуть — свое дело он завершил. Он уезжал в радостном, приподнятом настроении, как будто его совесть ничем не была отягощена.

— Я преданно служил моему повелителю, — сказал он Дармштадту, — исполнил все свои клятвенные обещания. Император должен быть доволен; я возвращаюсь к нему, зная, что не заслужил упреков. Моя миссия завершена, испанский трон принадлежит Австрийскому дому; я доволен и могу отдохнуть. Что касается вас, мой дорогой принц, то вы поднялись так высоко, как только могли мечтать. Если вы умеете быть благодарным, то согласитесь, что обязаны этим мне, и когда-нибудь, если возникнет такая нужда, сможете вернуть мне долг. По правде говоря, мне до сих пор неизвестно, не обманули ли вы меня. Может быть, вы с королевой не раз смеялись над простаком-послом, считавшим себя хитрецом, но позволившим провести его. как Кассандра из итальянской комедии. В любом случае я вас прощаю: мне удалось добиться успеха, а он делает нас снисходительными. Мне повезло, но не совсем так, как я надеялся; тем не менее успех налицо, а это главное. Прощайте же! Желаю вам удачи на всю оставшуюся жизнь.

Он считал, что оказал большую услугу императору и стал абсолютно необходим ему, но вскоре оказался в опале: его отправили в изгнание, лишив возможности вернуться на родину. Может быть, иногда опального графа и мучили угрызения совести, а тени Луизы Орлеанской и принца Баварского приходили к нему в бессонные ночи. Я этого не знаю, но нет сомнения, что, если бы Мансфельд остался у власти, эти тени его нисколько не тревожили бы.

Кстати, о тенях: я подхожу к концу моего рассказа о событиях в Испании, которые решила изложить правдиво и без прикрас, и вот, приближаясь к развязке, вынуждена, как в греческих трагедиях, вывести на сцену призрак. В том нет моей вины, я ничего не придумываю, а излагаю только то, что слышала от заслуживающего доверия очевидца, наблюдавшего все это своими глазами. В Испании события происходят не так, как в других краях. Эта страна, где живучи суеверия, где происходят чудеса, где появляются привидения, в моем представлении полна ужасов и тайн. Я часто говорила бедному принцу Дармштадтскому: для того чтобы пробыть в Испании даже сутки, надо уметь любить так, как любил он.

А моя дочь — она всегда была очень рассудительной — добавила:

— И еще, сударыня, надо быть испанским грандом первого класса, полковником немецкого полка королевы, хозяином Мадрида по милости повелительницы и вице-королем Каталонии!

Она, возможно, была права; но я предпочитала видеть в его поступках любовь. Нынешняя молодежь лучше нас разбирается в тайнах жизни.

Вернемся же к призраку. Думая о том, что мне предстоит рассказать дальше, я оглядываюсь в своей комнате и, если вижу, что осталась одна, звоню слуге, которому с удовольствием говорю, как рада видеть его, настолько мне страшно. Господин де Вольтер смеется надо мной, а г-н Дюкло вчера заявил мне, что я не умею философски смотреть на мир. Они изобрели эту новую добродетель, поскольку не могут похвастаться другими, которые их стесняли бы; «философия» — всего лишь удобное слово, которое они приспосабливают к чему угодно, следуя своему капризу. А мне это ни к чему.

Бедной королеве Анне в ее печальной жизни очень помогла бы философия, но она к ней была непривычна. Однажды утром, когда король уснул после беспокойной ночи, королева вернулась в свои покои; она попросила герцогиню де Линарес оставить ее на несколько минут, но главная камеристка скоро появилась снова, хотя ее не звали.

— Король проснулся? — спросила Анна Нёйбургская, беспокоившаяся только о нем.

— Нет, ваше величество, пришел Юсуф, он настаивает на встрече с вами и говорит, что ему совершенно необходимо сообщить вам нечто важное.

— Пусть войдет! Позови его!

Анна подумала, что у него есть какие-то новости, касающиеся состояния короля, и ждала его с тревогой в душе: может быть, она сейчас услышит, что кончина короля близка!

Врач вошел, закрыл дверь и приблизился к королеве, но она не дала ему возможности заговорить первым, спросив о состоянии здоровья Карла.

— Он отдыхает, ваше величество, ничего нового, никакого несчастья пока не приходится ожидать. Я только что пришел во дворец и побывал у него. Мне нужно поговорить с вами не о нем, а об очень странном, почти невероятном явлении, не укладывающемся в моем мозгу, но, тем не менее, я должен признать, что оно существует.

— О чем ты, Юсуф?

— Сегодня ночью, около двух часов, по приказу герцога де Асторга его дворецкий поднял меня с постели. Ваше величество отпустили меня, поскольку король был вполне спокоен и, судя по его состоянию, моя помощь не должна была ему понадобиться. Я побежал к моему хозяину, который, несомненно, не стал бы будить меня в такой час из-за пустяка. Герцог находился в часовне: он оттуда почти не выходит и стал похож на собственную тень — душевная боль добралась до его мозга и превратилась в безумие.

— Несчастный!

— Часовня была залита мерцающим светом; вокруг статуи королевы, как у гроба, горели свечи. Герцог сидел напротив, один, и смотрел на нее. Когда я вошел, он, не отводя глаз от статуи, спросил, я ли это, и, получив утвердительный ответ, сказал:

«Юсуф, я послал за тобой, потому что больше не хочу появляться во дворце, но вместе с тем должен выполнить полученный приказ».

«Как будет угодно вашей светлости».

«Юсуф, она явилась мне».

«Кто, господин герцог?»

«Она! — повторил он, нетерпеливым жестом указав на гробницу, будто ни о ком другом, кроме как о королеве Луизе, не могло быть и речи. — Она являлась мне несколько раз. Вот и сегодня ночью она встала и заговорила со мной».

Я подумал, что он окончательно сошел с ума, и попытался прощупать его пульс; герцог оттолкнул меня.

«Я не сумасшедший, Юсуф, и говорю тебе правду, ты сейчас сам в этом убедишься. Повторяю, она сказала мне нечто очень важное для Испании. Запомни то, что сейчас услышишь, и передай той, которую они сделали королевой, ибо она должна повиноваться».

После этого, ваше величество, чтобы подтвердить истинность предстоящего сообщения, он слово в слово повторил наши с вами ночные разговоры у постели короля, когда мы оставались одни и никто не мог нас слышать. Он рассказал мне о ваших слезах, об отчаянии и тяжелых переживаниях, которыми вы делились со мной, зная, что они будут похоронены в моем сердце. Больше того, он заговорил со мной о принце Дармштадтском и принце Баварском, несчастном ребенке, погибшем так же, как королева Луиза, напомнил о моей попытке спасти мальчика — об этом знал только я один, даже вы небыли посвящены в мою тайну. Я возлагал последнюю надежду на микстуру, которую составил из самых разных лекарств. Но мне не удалось спасти принца, и я никому ничего не сказал, а герцог знал про микстуру, хотя никогда и не слышал названий составляющих ее веществ! Заметив, как я удивлен и сочтя доказательство убедительным, герцог продолжил:

«Теперь ты веришь мне, не так ли? Отправляйся к Анне Нёйбургской. Скажи ей, что завещание короля необходимо признать недействительным, что Австрийская династия в Испании не угодна Богу, ее преступления переполнили чашу его терпения. Законные наследники — дети дофина, и справедливость должна восторжествовать. Пусть Анна Нёйбургская действует в этом направлении, если хочет обеспечить себе хоть минуту покоя в этом и в ином мире».

Вот что, ваше величество, он велел передать вам, добавив, что вы получите такую помощь, на которую вовсе не рассчитываете; что не надо отчаиваться, если возникнут препятствия; что вас, возможно, оттолкнут, не поняв, но в конце концов вы достигнете цели. И если вы не прислушаетесь к моим словам, то будете мучиться до тех пор, пока не уступите».

Королева не верила своим ушам. Она знала Юсуфа, не сомневалась в его честности и обширных научных познаниях; если бы она услышала подобное из других уст, то не придала бы никакого значения сказанному. Но Юсуф! В нем она не могла сомневаться.

— Увы! — ответила королева. — Что могу я сделать? Но я попытаюсь, клянусь вам, только добьюсь ли успеха? Я ненавижу Австрийский дом после смерти моего бедного кузена, после попытки запятнать мою честь с помощью принца Дармштадтского, я хотела бы обратить мысли короля к Франции, ибо это справедливо. Луиза Орлеанская, если она действительно являлась герцогу де Асторга, смогла бы повлиять на короля лучше, чем я, напомнив о себе. Так пусть она мне поможет, а я, по крайней мере, постараюсь действовать.

XXIV

После разговора с Юсуфом королева долго думала о том, что она должна предпринять, чтобы эти планы увенчались успехом. Она знала, как настроен король. Он ежедневно восторгался своим поступком, радовался, что решился на него. Господин Харрах, новый посол Империи, почти не расставался с Карлом и уже вмешивался во все, будто стал хозяином. Он окружил короля вниманием, засыпал подарками от имени своего повелителя. Увлечение раковинами у Карла прошло и уступило место страсти к камням с надписями. По приказу императора его слуги обшаривали всю Италию, выискивая новые образцы для короля. Карл II, когда его не мучили приступы, черная меланхолия и жестокая тоска по Луизе Орлеанской, только и говорил, что о добром кузене и о своем наследнике эрцгерцоге.

Анна Нёйбургская жила среди всего этого как мученица, терпящая пытки; она вызывала жалость у всех, кто видел ее. Однажды у одной из ее служанок сорвалась фраза:

— Даже ради двадцати корон я не согласилась бы оказаться на месте нашей несчастной королевы!

Анна выезжала только с королем в карете с задернутыми кожаными шторками, ни с кем не разговаривала, кроме как со своими приближенными, и виделась лишь с двумя друзьями — принцем Дармштадтским и адмиралом, но с ними она не делилась своими горестями, храня их в глубине души как самое драгоценное сокровище, ведь эти страдания причиняла ей ее любовь.

На следующее утро после той памятной ночи королева послала за адмиралом. Она тщательно обдумала этот шаг и, хотя была уверена в этом человеке не так, как в Дармштадте, отдала предпочтение испанцу, полагая, что иностранцу не следует вмешиваться в дела Испании. Пристрастие адмирала к Австрии было хорошо известно, и все же королева решила использовать его, а если это не удастся, найти другого посланника.

Адмирал явился в назначенный час. Сначала королева заговорила с ним о чем-то второстепенном — она все еще колебалась. Но когда адмирал выразил удивление по поводу срочного приглашения во дворец, обернувшегося ничего не значащим разговором, королева набралась храбрости и объяснила, зачем она позвала его:

— Я хочу дать вам одно поручение, господин адмирал, и прошу вас исполнить его сегодня же, каким бы удивительным оно вам ни показалось. Мне кажется, вы не слишком близко знакомы с герцогом д'Аркуром.

— Я действительно плохо знаю посла Франции; ему известно, что я не француз, и мы оба не стремились к частым встречам.

— Однако именно к нему я посылаю вас сегодня, но вы должны дать мне слово, что не откроете никому то, что я попрошу вас передать ему от меня.

— Вы отправляете меня в посольство Франции? Удивительно! Не понимаю, что может быть общего у вашего величества с этим гнездом интриг и бесчестия. Тем не менее я даю слово никогда не рассказывать то, что соблаговолит доверить мне моя королева.

— Господин адмирал, необходимо признать недействительным завещание короля и сделать так, чтобы оно было переписано в пользу герцога Анжуйского.

— Неужели, ваше величество, я слышу от вас такие речи?

— Да, сударь, и, поскольку вы, как известно, преданы мне, лучшего посланника для того, чтобы передать от моего имени слова примирения Людовику Четырнадцатому, не найти.

— Не знаю, во сне это происходит или наяву. Но не забыли ли вы, ваше величество, что я душой и телом предан славной Австрийской династии?

— Я помню, что вы мой друг, и надеюсь, что вы не откажетесь услужить мне.

— Не услужить, а погубить вас, ваше величество. Вы не добьетесь успеха: завещание останется в силе, а Австрия не простит вам неудачной попытки отменить его. Кстати, какова ваша цель? Что вы выиграете от этого?

— Повинуйтесь мне, сударь, и не беспокойтесь о последствиях, у меня есть основания поступать так.

Адмирал всеми силами уговаривал королеву отказаться от ее намерения, свернуть с ненадежного, чреватого опасностями пути, который, несомненно, несет ей гибель. Анна так упорно возражала ему, что адмирал усмотрел в ее решимости некий тайный умысел. Ему показалось, что разгадка тайны — в притворстве королевы, пожелавшей выяснить, что намерен предпринять Людовик XIV, а для этого надо было сделать вид, что она готова помогать ему.

Анна не стала разубеждать адмирала, понадеявшись на особое усердие с его стороны, и он остался при своем мнении, отправился к г-ну д'Аркуру и передал ему предложение королевы. Посол воспринял эту новость с нескрываемым восторгом: он понимал, что ему обеспечено блестящее будущее, если удастся преподнести Франции испанскую корону, вокруг которой кипят такие бурные страсти. Он рассыпался в благодарности королеве, говорил, что не осмеливается лично выразить ей признательность из опасения привлечь к себе внимание, а затем поспешил отправить в Марсель гонца и с огромным нетерпением стал ждать его возвращения.

К его величайшему сожалению, гонец вернулся с отказом. Людовик подумал то же, что адмирал; заподозрив ловушку в предложении королевы, он предпочел придерживаться договора о разделе Испании, одобренного всеми монархами Европы, кроме императора.

Королева убедилась, что предсказание призрака исполнилось: ее действительно не поняли и оттолкнули, что вызвало в ней глубокое разочарование.

— Передай своему хозяину, — сказала она Юсуфу, — что у меня ничего не получится, что я бессильна — все, к чему прикасаются мои руки, гибнет от них. Впредь я не хочу ничего слышать об этом.

Ответ был передан, но герцог в свою очередь велел передать королеве, что она ошибается, что ни ей, ни королю не будет покоя до тех пор, пока не завершится это дело, и Карл будет страдать так же как она сама.

Вопреки такому пророчеству, Карл II в течение нескольких дней чувствовал себя лучше, да и Анна мучилась не больше, чем обычно.

Завершая повествование, я хотела опереться на свидетельства очевидцев и потому изложу еще одно письмо герцогини де Линарес — к ней по моей просьбе обратился принц Дармштадтский, и этот ответ подтверждает правдивость моего рассказа по всем пунктам. Герцогиня не покидала королеву в самые тяжелые времена и до конца осталась ее лучшим другом; вряд ли кто-нибудь знает больше, чем она.

Примерно через неделю после неудачной попытки начать действовать королева довольно поздно вечером находилась в молельне, в том самом месте, куда преподобный Сульпиций являлся, чтобы мучить Луизу Орлеанскую. Анна пыталась молиться, но слова молитвы застывали на ее губах; она прочитала несколько страниц какой-то благочестивой книги на немецком языке, но та выпала у нее из рук: королева размышляла о своей печальной судьбе и оплакивала свою горькую участь. И как будто во сне перед ее мысленным взором предстал прекрасный Дунай, затем привиделись ее родители, друзья детства; королева ощутила вновь радость и покой той жизни, которую она вела до того времени, когда на ее голову надели терновый венец. Все несчастные королевы Испании умирали от тоски.

Вдруг ей послышался легкий шорох; Анна резко обернулась и увидела за своей спиной белую фигуру, обретавшую все более четкие очертания, по мере того как королева вглядывалась в нее. Не отличаясь слабостью духа, она все же почувствовала, как по лбу ее потекли капли холодного пота, но не могла отвести взгляда от призрака, в котором прекрасно узнала юную королеву.

Призрак ничего не сказал ей, только сердито показал на дверь, ведущую в покои короля; этот жест показался королеве безоговорочным приказом. Анна попыталась произнести какие-то слова, но ужас сковал ее льдом, и она кивнула в знак согласия. Палец призрака по-прежнему был устремлен вперед, будто приказывал дольше не медлить. Королева, подчиняясь не собственной воле, а чьей-то чужой, возымевшей над ней власть, поднялась и сделала несколько шагов по направлению к двери; что-то подталкивало ее туда, а глаза призрака безотрывно следили за ней.

Герцогиня де Линарес, графиня фон Берлепш и еще одна придворная дама находились в соседней комнате; они увидели, как Анна, очень бледная, еле держась на ногах, вошла и, показав на молельню, сказала им:

— Идите туда и скажите мне, нет ли там кого-нибудь.

Герцогиня вошла, осмотрелась и не заметила ничего необычного. Следом за ней в молельню заглянула другая дама, а Берлепш в это время хлопотала вокруг своей воспитанницы. Та, другая дама, служила у Луизы Орлеанской и занималась ее туалетами, как теперь — туалетами Анны (у этой женщины был отменный вкус).

— О! — невольно воскликнула она, входя в молельню. — Как этот запах напоминает мне духи покойной королевы!

Мария Луиза пользовалась духами, которые ей привозили из Франции, таких духов не было ни у кого в Испании. Ее одежда и кожа были пропитаны ими настолько, что казалось, будто за ней тянется ароматный шлейф. Эти духи изготавливали кармелитки с улицы Булуа в Париже, и их нельзя было спутать ни с какими другими духами, потому ничто не могло поразить королеву сильнее восклицания этой ничего не подозревающей дамы.

Немного придя в себя, королева приказала своим приближенным удалиться, объявив им, что идет к королю. (Она ничего не сказала им о видении и только на следующий день призналась во всем герцогине.) Королева была странно удивлена и потрясена, обнаружив Карла II сидящим в кровати: он протягивал руки, с блуждающим взглядом шептал непонятные слова и, казалось, беседовал с тенью, отвечая на адресованные ему вопросы:

— Нет!.. Нет!.. Я не хочу… Франция, да оградит нас от нее Господь!.. Ты желаешь этого?.. Умоляю тебя, останься!.. О, останься!..

Он заламывал руки в исступлении, его крики доносились до самых дальних комнат королевских покоев:

— Мария Луиза! Останься!.. Останься!.. Я сделаю это… Не уходи! О, вернись!

Он произносил и другие фразы — их могла понять только королева после того, что она видела и слышала сама. Очевидно, призрак преследовал и его тоже. Всю ночь король ужасно кричал. Никогда прежде он не был в таком состоянии, и целых три дня Юсуфу, несмотря на его искусство, не удавалось вернуть королю покой, хотя бы на секунду погрузить больного в сон. Призрак появлялся все снова и снова, говорил с Карлом, угрожал ему или расточал нежные слова, в зависимости от того, насколько послушным был он. Юсуф уже не верил, что несчастный безумец перенесет кризис, однако через два-три дня Карл пришел в себя, опять обретя способность если не думать, то жить.

Но самое странное, что в тот же период видение преследовало и кардинала Порто-Карреро и отдавало ему те же приказания. Во всех его снах являлась королева Луиза и он слышал голоса, кричавшие ему:

— Спаси Испанию! Спаси короля!

Кардинал, разумеется, не отличался слабостью духа — такого нелегко было напугать. Он вызвал к себе исповедника, человека умного, и рассказал ему о сумеречном состоянии своего разума, как он это назвал, попросив ничего не сообщать инквизиции, иначе его сожгли бы как колдуна или, по меньшей мере, как одержимого духами.

Исповедник ответил, что не следует воспринимать случившееся слишком легко: если видение появится снова, значит, такова воля Господа и потому кардинал должен исполнить то, что ему приказано голосом призрака. Кардиналу трудно было согласиться с этим; он снова стал утверждать, что речь идет о помутнении рассудка, вызванном плохим пищеварением или переутомлением. Исповедник не возражал, но так умно повернул разговор, что убедил главу совета в своей правоте, особенно когда рассказал о случившемся с королевой (он узнал об этом от герцогини де Линарес).

Итак, все было направлено к одной цели. Кардиналу сообщили, что Карл совсем плох, и он стал ждать минуты просветления короля, чтобы начать действовать. Но стоило Порто-Карреро произнести несколько слов, как тот прервал его.

— Вы тоже, — сказал он, — вы тоже хотите, чтобы я разорил свой дом и обогатил моих врагов?

Кардинал изложил ему все свои доводы, меньше всего надеясь на справедливость и право, но выдвигая на первый план интересы государства. Карл II, рассуждавший в этот момент вполне здраво, ответил ему, что совесть не позволяет ему смириться с такой необходимостью, если только не обратиться за советом к папе; тому, что прикажет его святейшество, он подчинится немедленно, ибо не хочет ослушаться одновременно Бога и его наместника на земле.

Порто-Карреро с особым рвением принялся за дело, ведь он жаждал мести: Австрийский дом нанес ему слишком тяжкое оскорбление, чтобы он мог простить его, и ничто так не грело душу кардинала, как возможность отнять у императора Испанию. Письмо папе было написано немедленно и отправлено в тот же день.

Королева воспользовалась случаем, чтобы исполнить полученные ею приказы; она без конца напоминала королю о предложениях кардинала, о том, что сама она и король слышали распоряжения, переданные призраком Марии Луизы.

— Такова воля Небес, государь, подчинитесь!

— А если в образе любимой передо мной предстал дух тьмы, чтобы ввести меня в заблуждение? Анна, подождем ответа его святейшества; папа выведет нас из лабиринта, в котором мы оказались, и, как добрые христиане, мы подчинимся его приказаниям.

XXV

Однако видения не исчезали, и настроение короля становилось все мрачнее. Он часами просиживал в своей комнате, надеясь, как он говорил, увидеть свою Луизу, вновь обрести ее. Напрасно королева стучала в дверь, он прогонял ее, как и остальных, и требовал, чтобы его не беспокоили. Однажды Карл вышел в то время, когда его меньше всего ожидали, и закричал, что желает ехать в Эскориал, где ждет его она, там он еще лучше разглядит ее, и нужно поторопиться с поездкой.

Королева поехала с ним; король не противился этому, но и не звал ее с собой, а лишь повторял:

— Она не умерла! Не умерла! Я скоро это узнаю.

В Эскориал прибыли ночью, в непроглядной осенней тьме. Не заходя во дворец, король направился прямо в крохотные покои Филиппа II, одно из окон которых выходило на церковь. Карл довольно резко приказал королеве следовать за ним:

— Вы должны увидеть своими глазами, что происходит, чтобы не думать, будто вас обманули, и не требовать того, что вам не принадлежит.

Анна не поняла, о чем он говорит; она приписала эти слова его безумию и смиренно пошла следом за королем, радуясь, что он пожелал видеть ее рядом с собой, ведь уже давно он стал гнать ее от себя. Юсуф, главная камеристка и несколько придворных дам хотели войти в комнату вместе с их величествами.

— Нет! — резко остановил их король. — Войдет только королева, а в полночь пусть настоятель монастыря иеронимитов с тремя монахами постучат в мою дверь; сегодня вечером я не хочу видеть никого, кроме них, понятно?

Придворные повиновались: безумен король или мудр, ему всегда повинуются, он не человек, он воплощение королевской власти, самой высокой в мире силы после религии.

Карл II первым подошел к маленьким комнатам, напоминающим камеры; Анна следовала за ним. С большим трудом удалось добиться от короля согласия, чтобы Юсуф и двое-трое слуг остались в жалкой прихожей перед входом в покои. Король сразу направился в часовню и открыл окна балкона. В этот час церковь пустовала, великолепная золотая лампа освещала алтарь, и в темноте был еле различим вход в склеп. Карл преклонил колени.