double arrow

ГЛАВА II. Необходимость внимания для появления ощущения

Необходимость внимания для появления ощущения. Содержание ощущения и форма ощущения. Невозможность материалистических объяснений ощущения. Внимание у животных. Может ли внимание быть занято разом двумя ощущениями. Различные степени ясности ощущений и от чего они зависят. Влияние устройства нервов на ощущение. Влияние привычки. Замена одного ощущения другим. Ощущение, переходящее во впечатления. Выводы.

Как деятельность, вызванная в нерве прикосновением внешнего предмета, как материальная перемена, происшедшая в нерве вследствие этого прикосновения, какая бы она ни была - химическая или механическая, перейдет в мозгу в ощущение? Этот вопрос остается и, вероятно, надолго еще останется нерешенным. Но что деятельность нерва, какого бы рода она ни была, не есть ощущение, в этом легко можем убедиться следующими нетрудными наблюдениям над собственными своими ощущениями, потому что в области животной жизни только и возможно наблюдать над самим собой.

Всякий, вероятно, замечал, что иногда он чувствует самое легкое прикосновение внешнего предмета, а иногда не замечает гораздо более сильного.

Вы встревожены, вас мучит бессонница, вы прислушиваетесь напряженно к окружающей вас темноте и слышите, по прекрасному выражению Пушкина, "мышиной жизни беготню", но вы задумались, увлечены какой-нибудь сильно занявшей вас мыслью и не слышите, как ваш знакомый вошел к вам в кабинет, хлопнул дверью и даже не раз назвал вас по имени.

По неизменному физическому закону прикосновение звуковых волн к вашим нервам слуха во втором случае сильнее, нежели в первом; отчего же вы не слышите, когда оно сильнее, и слышите, когда оно слабее? Конечно, оттого, что в первом случае ваше внимание было сосредоточено на деятельности ваших слуховых нервов, а во втором оно было увлечено вашим чтением или вашими мыслями. Но если бы ощущение зависело от одной деятельности нерва, возбужденной прикосновением к нему внешнего предмета, тогда сильнейшее сотрясение нерва должно было бы ощущаться сильнее, нежели, слабейшее.

Всякий из нас ежеминутно испытывает, что можно смотреть и не видеть, хотя предмет и отражается в глазах, - слушать и не слышать, хотя передаточные среды слухового органа и колеблются, - касаться и не чувствовать прикосновения, хотя нерв осязания и пришел в соприкосновение с внешними предметами.

В состоянии глубокой задумчивости эта бесчувственность человека ко внешним впечатлениям, не находящимся в связи с тем, что его занимает в ту минуту, доходит до замечательной степени, и чем сильнее увлечено внимание в одну сторону, тем в большей степени может подняться сила прикосновения внешнего предмета к другой какой-нибудь стороне нервной системы, не возбуждая в нас ощущения.

В испуге, в бешенстве, в пароксизмах сильной печали или внезапной и сильной радости, когда все внимание человека поглощено одной мыслью и одним чувством, он может до крови изрезать себе лицо или руки, получить сильные ушибы, прожечь тело до кости и не чувствовать этих повреждений, так что потом, смотря на свои раны, начинающие разбаливаться немедленно, как только будет обращено на них внимание, он с изумлением вспоминает, когда и где получил их.

Кто не слыхал, что глубокие, даже смертельные раны, получаемые в пылу сражения, часто не ощущаются в продолжение весьма долгого времени, пока человек не ослабеет от истечения крови или кто-нибудь не обратит его внимания на полученную им рану?

Наконец, если бы прикосновение внешнего предмета к нерву всегда возбуждало ощущение, то мы каждую минуту были бы поражаемы таким множеством ощущений, что не могли бы остановиться ни на одном из них. Одно осязание дало бы нам каждую минуту тысячи ощущений, зрение, слух не успокаивались бы ни на минуту.

Но, с другой стороны, мы можем не слышать ничего, никакой звук не будет касаться наших слуховых нервов, а между тем мы будем прислушиваться очень внимательно, и первый малейший звук, которого мы в другое время и не заметили бы, ясно поразит нас. В это время внимание наше так же сильно сосредоточивается на органе слуха, как если бы наши слуховые органы действительно испытывали прикосновение внешнего предмета. В этом мы можем удостовериться, замечая, с каким трудом в это время впечатления других воспринимающих органов достигают нашего сознания. Чем напряженнее мы присматриваемся, приглядываемся или приготовляемся обонять, осязать и т.д., тем труднее возбуждаются остальные наши чувства и тем восприимчивее мы к малейшим прикосновениям к тому органу, к которому прихлынуло наше внимание в ожидании впечатления.

В первом случае мы видим содержание ощущения, впечатление*, деятельность нерва - без формы ощущения, во втором - форму ощущения - без содержания. Следовательно, мы можем заключить, что существо ощущающее, что бы это ни было такое - материя или дух (вопрос этот был бы интересен, если бы мы знали, что такое материя и что такое дух**), не составляет одного нераздельного с нервами, воспринимающими впечатления. Справедливость этого наблюдения подтверждается и физиологией, которая очевидно доказывает, что ощущение происходит не в нерве, a в так называемом общем чувствилище - мозге. Некоторые физиологи хотели видеть это ощущающее существо в жидкости, наполняющей желудочки мозга, другие - в предположенной нервной жидкости, будто бы пробегающей по нервам, третьи - в электричестве, показывающем явное участие во впечатлениях нервов.

____________________

* Впечатление - прекрасное слово и очень идет здесь, где говорится о материальных следах прикосновений.
** Зная явление того и другого, мы не знаем сущности ни того, ни другого и только верим в существование какой-то общей материи и нематериального духа.

____________________

Но легко убедиться, что все подобные предположения совершенно ни на чем не основаны и, кроме того, ровно ни к чему не ведут. Если бы мы даже и открыли особенную жидкость, пробегающую по нервам, то что бы она объяснила нам? Доступно ли нашему уму понятие чувствующей жидкости или сознающего электричества? Не отвергли ли бы мы его сами, как отвергаем чувствующие и говорящие столы? Того же самого результата достигли бы мы и тогда, если бы микроскоп открыл нам внутреннее устройство нервов и показал разнообразие устройства каждого нерва по разнообразию деятельности, к которой нерв назначен. Никакая форма нерва, никакое его колебание, содрогание, сокращение не даст нам понятия о возможности ощущения.

Мы чувствуем ощущение только ощущением же или, лучше сказать, оно само себя в нас чувствует и другой дороги в нас нет к нему, как бы ни были зорки наши микроскопы и прочны реторты.

Но если здесь уничтожается возможность приложения наших обычных орудий изучения природы, то это вовсе не значит, чтобы здесь исчезла и возможность всякого изучения. Явления продолжаются, мы их ощущаем, следовательно, и наблюдать их можем. Сама природа этого самочувствующего существа скрыта от нас, но не точно ли так же скрыта от нас природа электричества, теплорода, света, однако же мы тем не менее изучаем их проявления. Да нам и не нужны никакие орудия, чтобы ощущать это существо: оно без всяких посторонних орудий, непосредственно само себя в нас ощущает, и другого пути к изучению этого существа не нужно и быть не может. Материалисты признают предметом науки то, что можно ощущать, но разве мы не ощущаем наших ощущений? Отчего же мы не можем подметить различных проявлений этой способности, общей человеку и животному?

Что внимание есть и у животных - в этом нетрудно убедиться. Замечайте за собакой, и вы увидите, что она бывает рассеяна, а где есть рассеянность, там необходимо есть и внимание, да без внимания животное не могло бы иметь и ощущений и совершать движений. Если вы видите, как собака следит глазами за порхающей птичкой, зовете ее и она вас не слышит, если вы видите, как ловко она преследует зайца, рассчитывая свои движения по движениям своей жертвы, то вы должны признать, что в ней есть способность внимания.

Но так как внимание есть только способность животной жизни ощущать деятельность нервной системы, то само собой понятно, что оно может высказываться в животном на столько, на сколько развит его нервный организм. Если всякое прикосновение к этому организму возбуждает его к однообразной деятельности, то и ощущения животного будут однообразны; если бы, например, у какого-нибудь животного все нервы способны были к одной той деятельности, которая происходит в наших нервах осязания от прикосновения к ним твердого тела, то и животное оказывалось бы внимательным только к осязанию. Но сама способность внимания от этого не изменяется, и одно и то же существо животной жизни находится во всем животном царстве и действует везде по одним и тем же законам. Мы показали уже выше независимость внимания от деятельности воспринимающих нервов и должны признать, что даже и в животном эта способность принадлежит самостоятельному, неизвестному для нас существу, такому, для ощущения прикосновений которого нет у нас нервов, как нет их, например, и для светового эфира в его спокойном состоянии. Присутствие этого существа* в животных организмах отличает животное царство от царства растительного и минерального.

____________________

* Существо - то, что существует, имеет сущность, особенность.

____________________

Наблюдения над вниманием возможны в двух формах: его может наблюдать человек в самом себе и в других животных организмах*. Оба эти способа имеют свои недостатки и свои достоинства и потому должны взаимно пополнять друг друга; займемся же наблюдениями над действием внимания.

____________________

* Мы просим читателя помнить, что, изучая деятельность внимания, мы находимся в сфере животной жизни человека, а не в сфере его духовной, человеческой деятельности, о которой будем говорить в других монографиях.

____________________

Замечая, что чем сильнее увлечено внимание каким-нибудь одним ощущением, тем труднее другие впечатления переходят в ощущение, мы, естественно, задаем себе такой вопрос: может ли внимание быть занято двумя различными ощущениями в одно и то же время? Этот вопрос, как ни прост он кажется, представляет непреодолимые трудности при решении a posteriori именно потому, что наблюдать над вниманием может только внимание же и что оно переносится с одной точки нервного организма на другую с быстротой, не подлежащей измерению времени. Но если бы внимание не могло иметь в одно время более одного впечатления, то и самое ощущение внешних предметов было бы для нас невозможно, потому что каждое ощущение внешнего предмета слагается из множества отдельных ощущений. Если мы видим дерево, то видим все те его листы и все те точки его поверхности, которые отражаются одновременно на сетчатой оболочке нашего глаза; если же мы могли бы видеть одновременно одну только его точку, то, так как этих точек бесчисленное множество, мы бы никогда не увидали всего дерева. Да и можем ли мы видеть эту точку? Не все ли это равно, что видеть атом? То, что кажется нам точкой, если оно имеет какую-нибудь характеристическую особенность, уже не точка, и, видя ее, мы получаем разом не одно, а несколько впечатлений. Это простое умозаключение ведет нас к тому, что мы прямо признаем за вниманием возможность иметь несколько ощущений в одно и то же время.

Но, с другой стороны, если мы захотим одновременно глядеть, слушать, осязать, вкушать и обонять, то убедимся, что это решительно невозможно. Несмотря на всю быстроту, с которой внимание может перебегать от одного предмета к другому, мы все же, имея дело с пятью нашими чувствами, легко заметим промежутки, в которые те или другие из наших органов чувств будут оставаться без ощущений.

Продолжая наблюдения, мы, кроме того, заметим, что степень ясности ощущения находится в прямом отношении со степенью сосредоточенности внимания и в обратном - со степенью многочисленности и обширности впечатлений.

Что ощущения могут быть более или менее ясны, это, без сомнения, каждый испытывает над самим собой: часто мы заметно напрягаем наше внимание, чтобы разобрать, какое ощущение мы испытываем, и вместе с напряжением внимания ощущение становится для нас яснее. Глядя на страницу печатной книги, мы сначала видим только полосатую поверхность, потом строки, потом уже слова и буквы; но обратите ваше внимание на одну черточку какой-нибудь буквы, и вы увидите в ней множество особенностей, которых сначала и не подозревали.

Если заткнуть уши и закрыть глаза во время шумного бала, когда гремит музыка, слышится говор толпы, шарканье ног, мчатся разноцветные пары танцующих в ослепительном блеске тысячи свечей, и потом вдруг открыть и уши и глаза, то мы ясно почувствуем, как постепенно вся эта звучащая картина будет превращаться в наше ощущение, как мало-помалу из хаоса звуков будет вырезываться звук то того, то другого инструмента и как потом построятся они в гармонию, как неясный образ чего-то движущегося, светлого и пестрого примет стройный образ резвого танца. Все это конечно, устроится в несколько мгновений, но и этих нескольких мгновений достаточно, чтобы убедиться в постепенности, с которой внимание разбирает хаос впечатлений, вдруг его поразивший. Если же вы будете быстро закрывать глаза и открывать уши, то в вас останется только неясное впечатление гула и чего-то светлого и пестрого.

Быстрота звука, а тем более света таковы, что, конечно, в сравнении с ней быстрота, с которой вы открываете и закрываете глаза, ничего не значит, следовательно, полная звучащая картина бала отразилась в ваших нервах; но дело в том, что вы не успели перебрать вашим вниманием всех впечатлений поодиночке и потому получили только общее, обширное и туманное ощущение.

Но вот один из самых простых и общеизвестных опытов, показывающих весьма ясно, как медленно внимание наше углубляется в частности предмета. Вы смотрите на не слишком отдаленный и большой предмет, видите на нем какую-нибудь небольшую точку, трещину, царапину и хотите указать ее другому, который так же, как и вы, смотрит на тот же предмет; но пройдет иногда очень много времени прежде, чем он увидит точку, на которую вы ему указали, хотя предмет по неизменному физическому закону и у вас и у него одинаково и со всеми подробностями отражается в глазах.

Из этого одного опыта уже очевидно, что внимание, направленное на целый предмет, видит только общее в нем и, направленное разом на многие предметы, видит общее в них, группу предметов. Если же несколько различных чувств поражаются разом впечатлениями, то внимание превращается в ощущение только общего в этих впечатлениях, а чем общее ощущение, тем оно туманнее.

До какой степени общности, а потому и туманности может доходить ощущение, это трудно измерить, но кому случалось подвергаться совершенно внезапно какой-нибудь быстрой, сильной катастрофе, весьма сложной по ощущениям, тот, вероятно, заметил, что в первое мгновение ощущения его так перемешаны, что он чувствует только, что с ним делается что-то необыкновенное. Это мог испытать тот, под кем совершенно неожиданно на быстрой езде ломался экипаж, кто совершенно внезапно попадал в реку или кто испытал тому подобные, не совсем приятные эксперименты.

Просыпаясь внезапно, мы в первое мгновение чувствуем только, что мы проснулись, хотя внешний мир не может не оказывать влияния на наши нервы и во время сна, и, следовательно, впечатления его бесчисленных прикосновений уже находятся в нас, но они только постепенно переходят в ощущения.

Из всех этих наблюдений мы можем вывести такое заключение, что если внимание наше обращается разом на бесконечное множество впечатлений, то мы ощущаем только общее существование всего нашего нервного организма.

Это общее ощущение мы испытываем почти каждый раз, как мы просыпаемся, но оно проходит так быстро, так быстро разлагается на более частные и потому более ясные ощущения, что мы едва можем уловить его. Это общее ощущение есть не более, как ощущение существом животной жизни своего собственного существования. Но как ни мгновенны эти проблески, однако всякий, кто внимательно наблюдал над собой, вероятно, заметил их. Бывают мгновения, особенно в молодости, когда человек неопределенно, но живо чувствует (не сознает) свое бытие и что в этом бытии есть жизнь и сила. Эти редкие мгновения, выражающиеся иногда просто в одном беспричинном радостном крике или движении, надолго наполняют нашу душу воспоминанием быстро проскользнувшего сладостного ощущения бытия. Это же неопределенное, но живое ощущение, известное под именем телячьей радости, замечаем мы и у молодых животных, если заключать по форме выражения ощущения о самом ощущении.

Переходя на один орган ощущения, внимание порождает гораздо уже более определенные впечатления: света в противоположность темноте, звука в противоположность тишине, общего вкуса, запаха и осязания.

Желая лучше вслушаться или всмотреться во что-нибудь, мы инстинктивно встаем, т. е. уменьшаем наши ощущения осязания, желая вслушаться в игру артиста, инстинктивно закрываем глаза, т.е. разом уничтожаем огромное количество приходящих к нам через зрение впечатлений, но тем не менее, если мы не дадим себе времени вслушаться или всмотреться, то будем только ощущать свет или неопределенный звук. Входя быстро из темной комнаты в ярко освещенную, мы сначала ничего не различаем, конечно, здесь играют важную роль глазные мускулы, но и движения этих мускулов управляются через посредство внимания.

Чем более ограничивается поле деятельности внимания, тем ощущение становится яснее; так, чтобы рассмотреть внимательнее очень маленький предмет, например одну букву, мы закрываем соседние буквы однообразными и одноцветными предметами, точно так же, желая осязать небольшой предмет, мы чуть дотрагиваемся до него, т. е. уменьшаем число точек соприкосновения и в то же время инстинктивно полузакрываем глаза.

Осязательным образом усиление ощущения от уменьшения числа ощущений можно испытать особенно в ощущении боли. Пока вы чем-нибудь рассеянны или сильно заняты, вы слабо чувствуете небольшую боль, неспособную прервать ваших занятий. Но вот вы оставили занимавшую вас.книгу или прекратили беседу, остались одни, без занятия, и боль начинает разыгрываться и, едва заметная прежде, становится невыносимой; что-нибудь рассеет вас - и боль снова затихает. Вот почему, вероятно, зубная боль всегда увеличивается ночью, когда число впечатлений, получаемых человеком из окружающего его мира, значительно уменьшается.

Такое усиление ясности ощущения, сообразное уменьшению поля для деятельности внимания, объясняется тем, что каждое ощущение, как бы ни были тесны его пределы, беспредельно глубоко, а сила внимания ограничена. Возьмите самый маленький и однообразный предмет, начните всматриваться в него, и вы постепенно будете открывать в нем все новые и новые особенности, и этих особенностей или признаков предмета наберется такое же множество, как и в самом огромном предмете, если вы будете смотреть на него в его целости, не разлагая и не рассматривая его по частям. Но чем более вы ощущаете признаков предмета, тем предмет ощущается яснее, потому что ощущение предмета есть не более, как понятие в форме чувства; понятие же и есть уловление общего в бесконечном разнообразии признаков предмета (определение Гегеля).

Но ясность ощущения условливается не одним объективным стеснением поля деятельности внимания. Мы обладаем способностью по произволу усиливать или ослаблять свою воспринимающую способность. Мы уже видели, как можно прислушиваться к звуку, которого еще нет, всматриваться в темноту, в которой ничего не видно; точно так же можно с большим или меньшим вниманием смотреть на один и тот же предмет, хотя он и не уменьшается в величине. Кто не замечал на себе, как усиливается чуткость и зоркость при сильном ожидании чего-нибудь, хотя в/этом случае предмет и не может иметь влияния на усиление внимания.

Самое уменьшение или увеличивание поля внимания делается произвольно. Не изменяя своего положения и положения предмета, не изменяя, следовательно, и его отражения в вашем глазу, вы смотрите сначала на целый предмет, потом на часть его, потом на какую-нибудь одну его точку и, если захотите, то можете опять смотреть внимательно на целый предмет.

Вслушиваясь в огромный оркестр, по замечанию знаменитого физиолога Мюллера, мы мало-помалу начинаем следить за звуками какого-нибудь одного инструмента и, если употребим усилие, то можем не терять этого звука и следить за нитью его в сотне других нитей в продолжение целого концерта.

Но, смотря на одну точку, видим ли мы целый предмет? Следя за одним звуком, слышим ли мы целый оркестр? Без сомнения, видим и слышим, но далеко не так ясно, как ту точку или тот звук, на который обратили особенное наше внимание; и чем ближе предмет, по положению ли своему в пространстве, или по свойству своему, с тем, который нас в особенности занимает, тем яснее мы его ощущаем, чем дальше - тем туманнее. Если к небольшому предмету, наблюдаемому нами, придвинуть близко другой предмет, мы его заметим, если какой-нибудь инструмент, на звуки которого мы не обращали особенного внимания, но который гармонировал с тем, в игру которого мы особенно вслушивались, сфальшивит, то это поразит нас неприятно, хотя далеко не в такой степени, как если сфальшивит выбранный нами.

Если мы теперь припомним себе выставленный выше физиологический факт, что мы ощущаем не прикосновение предмета, а характеристическую деятельность нервов, возбужденную этим прикосновением, то нам сделается понятным, для чего в каждой паре нервов такое бесконечное число отдельных волокон и для чего каждое из этих бесчисленных нервных волокон проходит от той точки на периферии нашего тела, где оно оканчивается, до общего соединения их в мозге совершенно отдельной нитью, составляющей круг, нигде не соединяясь с другими. Если бы нервы, расходясь от общего их центра - мозга по всем телу, разделялись бы и разветвлялись, как артерии и вены, то мы никогда бы не могли получить ясных ощущений ни одного предмета: две различные деятельности двух различных нервов сливались бы в одну, неопределенную и неясную, и ощущение этой смешанной деятельности было бы также неопределенно и неясно. Нервные волокна так тонки, что дают возможность в прикосновении малейшего тела к нашим органам осязания различать несколько различных прикосновений: если мы, ощупывая крошечную песчинку, ощущаем в ней какую-нибудь форму, то это значит, что мы ощущаем ее не одним, а несколькими нервами. Тонкость ощущения в органах зрения идет тоже до степени тонкости окончаний нервных волокон, составляющих ретину, нервную сетку, выстилающую испод глаза*.

_____________________

* По наблюдению некоторых физиологов, люди с острым "зрением могут на расстоянии 48 линий различить на белом фоне точку, имеющую в диаметре не 'более 0,00833 линии, следовательно, отражение этой точки занимает на глазной сетке пространство шириной в диаметре в 0,000060 мм.

_____________________

По всей периферии нашего тела рассыпано бесчисленное множество тончайших нервных волокон, но всякое из этих волокон, составляющих замкнутые круги, непосредственно доходит до общего чувствилища - мозга, и всякое имеет своеобразную деятельность, не смешивающуюся с деятельностью других волокон, собирающихся потом в один плотный, толстый пучок. Если бы не такое устройство нервов, то мы не могли бы ни слышать гармонических звуков, ни видеть цельных предметов, ни осязать поверхности тел.

Каждое впечатление слагается из бесчисленного множества отдельных впечатлений и из бесчисленного множества отдельных нервных деятельностей, и внимание имеет способность останавливаться на той или другой отдельной микроскопической деятельности каждого микроскопически тонкого нервного волокна.

Но всякому ощущению и даже самому зрению есть предел, и если уменьшение предмета переходит за этот предел (при удалении предмета или действительном его уменьшении, что одно и то же), то предмет, несмотря на все усилия внимания, начинает сначала тускнеть, потом превращается в безразличную точку и, наконец, совершенно исчезает. Причина этого заключается уже не во внимании, а в недостаточном количестве нервов, на которых помещается отражение предмета в нашем глазу: точек предмета, передаваемых вниманию, становится все меньше и меньше, меньше признаков предмета, а потому и ощущение тускнеет, наконец, остается одна точка, передаваемая одним нервом, а потом и та исчезает.

Таким образом, мы можем предположить, что всякое впечатление поражает разом множество нервов одного и того же или нескольких разных органов чувств, но внимание может сосредоточиваться до той степени, до которой только допускает, с одной стороны, тонкость нервов, а с другой - количество их, необходимое для того, чтобы передать признаки предмета. Чем больше деятельных нервов обхватывает внимание, тем ощущение неопределеннее, чем меньше, тем оно яснее; но если, наконец, нервов уже недостает, чтоб передать такое количество признаков предмета, какое нужно для составления ощущения, то оно делается снова все неопределеннее и неопределеннее и, наконец, прекращается. В первом случае неопределенность ощущения зависит от ограниченности силы внимания, во втором - уже от ограниченности самих нервов; в первом - это ограниченность ощущения, во втором - ограниченность впечатления. И ощущения и впечатление имеют свои пределы, но эти пределы расширяются усилиями человека. Для расширения пределов впечатления мы имеем микроскоп, для расширения пределов ощущения - привычку.

Возьмите какую-нибудь художественную гравюру, правильность штрихов которой не боится увеличительного стекла, и начните ее рассматривать. Сначала если вы смотрите на общее, то теряете из виду частности, смотрите на частности, теряете общее, но потом мало-помалу привыкаете видеть разом и общее и в нем частности; с тем вместе увеличивается и полнота вашего наслаждения гармонией рисунка и отчетливостью выполнения. Даже те черты, которые вы рассмотрели сначала с помощью увеличительного стекла, вы будете видеть потом без труда простыми глазами. Конечно, можно предполагать, что в этом случае вам помогает ваша память, но в этом легко разубедиться.

Если вы любитель старинных гравюр и будете видеть их много и смотреть на них часто, то потом и те гравюры, которые вы будете видеть в первый раз, будут осмотрены вами вполне и без увеличительного стекла несравненно быстрее, чем те, по которым вы только начинали знакомиться с гравюрами. Так, опытный гравер, едва бросив взгляд на гравюру, укажет вам сотни промахов и замечательно удачных черт, которые вы могли увидеть только в несколько приемов, рассматривая гравюру по частям. Так, опытный корректор, едва пробегая лист, черкает в нем опечатки, которых он, конечно, не может помнить, а вы, человек, непривычный к этому делу, читая медленно, пропустите множество опечаток.

Привычка быстро читать книгу или ноты основана на той же возможности усилить ощущение внимания, не стесняя его области. На этом же основано и постепенно усиливающееся наслаждение художественными созданиями, будет ли то картина, или статуя великого мастера, или соната Бетховена.

Возможность ощущать в одно время целое и малейшие его подробности есть чувственная основа возможности духовного наслаждения гармонией созданий природы и художества.

Привычка, расширяющая пределы ощущения без потери его ясности, не останавливается в области одного и того же чувства, но дает возможность вниманию ясно ощущать впечатления различных органов. Музыкант привыкает разом ясно читать ноты, тонко осязать клавиши и чутко и определенно слышать звуки; в привычке писать, рисовать, чертить соединяется осязание, зрение и т. д.

Но мы вышли из того круга, который сами себе очертили. О привычке и власти, которую она дает человеку над животным его организмом, мы еще будем говорить впоследствии; а теперь нам остается сказать, как внимание переходит с одного впечатления на другое.

Когда внимание ничем не увлечено в особенности, тогда в нем рождается наибольшее количество ощущений, но все эти ощущения слабы, вялы, мгновенны, быстро сменяют друг друга, не оставляя после себя следа в памяти. Но если одно из этих ощущений почему-нибудь заинтересовало вас, то оно начинает выдаваться яснее, а все прочие в той же мере начинают тускнеть и, кажется, совсем исчезают. Каким же образом новое впечатление может оторвать внимание от поглощающего его прежнего ощущения и обратить на себя? Вы сильно зачитались, вас зовут сначала тихо, но, однако же, так, что бы вы слышали, если бы не читали, но вы не слышите; вас зовут в другой раз, громче, и вы оставляете книгу.

Этого обыкновенного явления нельзя иначе объяснить, как предположивши, что внимание никогда совершенно не покидает ни одних нервов и всегда чувствует их деятельность и что при увлечении внимания одним впечатлением ощущение других ослабевает по мере увлечения, но никогда вполне не прекращается. Это уже объясняется и из того явления, что, обратив внимание на одну черту картины, вы видите тем не менее и всю; но чем далее черта от наблюдаемой вами черты, тем вы видите ее слабее.

Если бы внимание совершенно удалялось от нерва, то, как бы ни было сильно впечатление, потрясающее его, оно бы никогда не могло перейти в ощущение, разве бы внимание случайно на него наткнулось. Если вам указывает другой на небольшую чёрту в обширном предмете, которой вы не видите, то так как впечатление, производимое этой чертой, слабо и захватывает немногие нервы, то вы долго ее отыскиваете и случайно на нее нападаете; но если бы эта черта начала расти или вдруг блеснула ярким огнем, то вы бы сейчас ее сами заметили, чего не могло бы случиться, если бы вы ее вовсе не ощущали прежде.

Кроме того, многим, конечно, приходилось испытать на себе, как иногда в рассеянности можно ответить какую-нибудь нелепость на вопрос, который нам делают. Если бы мы не слыхали вопроса, то и не отвечали бы на него, если бы обратили на него достаточное внимание, то отвечали бы дельно.

Нередко в задумчивости, которая всегда составляет обратную сторону рассеяния, мы, не переставая думать о том, что нас сильно занимает, в то же время продолжаем делать что-нибудь другое, что требует слабого усилия внимания, или потому, что само это действие не сложно, или потому, что мы к нему привыкли. Так, люди, привыкшие курить за письмом или за чтением, не прерывая хода своих мыслей, машинально, как говорится, достают сигару, обрезывают ее, зажигают - и нередко зажженным концом обжигают себе губы. С людьми рассеянными часто случается, что в то время, когда какая-нибудь мысль особенно сильно вырабатывается в их голове, они встают из-за рабочего стола, идут в другую, в третью комнату и потом, внезапно пробужденные каким-нибудь более сильным ощущением, сами не понимают, как и зачем они попали туда, где им, по-видимому, ничего не нужно. Ощущение, руководившее ими в этом машинальном, но довольно сложном поступке, было так слабо, что не могло довести их до конца и не оставило по себе следа в памяти, когда другое, более сильное впечатление разорвало нить их мыслей.

Но бывает и так, что, употребивши усилие, человек вспоминает, и иногда не скоро, зачем он встал и пошел. Людям, весьма увлекающимся своей умственной работой, случается повторять этот забавный маневр два, три раза сряду: что-то подымает их с места и гонит в третью или четвертую комнату, и, наконец, придя назад, они видят, что лампа или свечи горят дурно и что они вставали затем, чтобы велеть их поправить. Неприятное ощущение недостаточности света беспокоило их всякий раз, как они садились за работу, но было слишком слабо, в сравнении с внутренним ощущением, которое доставляла им их умственная работа, и было не в силах перетянуть внимание на свою сторону.

Замечательно, что эти слабые ощущения, идущие одновременно с гораздо более сильными, имеют также свою историю, переходят из одного в другое, тянутся вереницей и если не поодиночке, то общим смыслом своим оказывают влияние на главный ход мыслей.

Вы уселись спокойно у открытого окна и глубоко замечтались: ваши мысли были сначала светлы и спокойны, но вдруг без всякой ощутительной причины они начинают мутиться, принимают сначала слегка грустный оттенок, потом печальный и даже, наконец, совершенно траурный характер. Вы хотите от них освободиться, встаете и, чтобы рассеять себя, начинаете прислушиваться и слышите, что где-то далеко заработавшийся человек горланит заунывную русскую песню, которой вы не слыхали прежде, но которая тем не менее придала грустный характер вашим мечтам. Такое же влияние может иметь на нас музыка, которой мы, казалось, не слушали, ландшафт, которого мы, казалось, не видели, легкая боль, которой мы не замечали, печальная физиономия, о которой мы и не думали, что она печальна. Много подобных же явлений, гораздо более полных, представляют нам сонные грезы; но разбор грез как одного из самых сложных и замечательнейших психологических явлений мы намерены сделать в особой статье.

Эти всем знакомые наблюдения над вниманием дают право сделать такое заключение.

Внимание всегда чует возбужденную деятельность нервов, сколько бы их ни было возбуждено к деятельности, но чем сильнее оно увлечено одним ощущением, тем слабее другие.

Поверхностное наблюдение привело нас к убеждению, что без внимания нет ощущения, и мы представляли тому несколько примеров, но, идя далее, сличая одни явления с другими, мы приходим к убеждению, что внимание принимает все впечатления нервов, но только в различной степени ясности, и чем ярче горит в нем одно, тем труднее другим привлечь этот свет на себя.

Переход внимания с одного ощущения на другое совершается двояким путем, из которых один мы можем назвать последовательным, другой - насильственным. На последовательном пути внимание наше увлекается от одного предмета к другому, ему близкому или сродному, здесь внимание увлекается самым сходством или близостью предметов: это собственно только постепенное расширение предмета внимания. На пути насильственном слабое впечатление, быстро усиливаясь, или сильное, разом потрясая те наши нервы, от которых был далеко центр, сосредоточивавший главные силы внимания, насильственно отрывает нас от того предмета, которым мы были увлечены.

В обоих этих случаях внимание повинуется внешнему для человека, объективному влиянию, и потому как путь постепенный, так и насильственный мы можем назвать объективным. Но есть третий путь - субъективный.

Для объяснения этого третьего пути внимания мы воспользуемся примером, который приводится Мюллером в его физиологии. "Если, - говорит он, - два человека с двух различных сторон говорят мне на ухо, то я могу слышать того, которого мне угодно, и не слушать другого".

По чувству долга, по просьбе других или даже просто по прихоти человек может оторвать свое внимание от предметов, сильно его занимающих, и перенести его на другие. Это действие требует большего или меньшего усилия воли с нашей стороны и иногда долго нам не удается, так что новый предмет только понемногу, и часто после долгих неудачных попыток, начинает завоевывать наше внимание. Новое ощущение долго не может одолеть прежнего, и если одолевает, то не само собой, не собственной своей силой, как на насильственном пути, но с помощью нашей воли.

Эта власть над вниманием принадлежит только человеку, и разным людям в разной степени. Она может усиливаться от упражнения и ослабевать от бездействия и всегда сообразна с силой воли человека. Если Карл XII мог, как уверяют, диктовать разом нескольким секретарям, то этим он обязан был не обширности и глубине своих умственных способностей, чем он и не отличался, но силе своей железной воли, которую он так любил упражнять над своим организмом.

Деятельность внимания не ограничивается превращением в ощущения принимаемых нервами впечатлений, но точно так же превращает часто в ощущения и мысли наши, и притом так, что эти ощущения производят в нервах временную перемену, совершенно подобную той, которая происходит в них от прикосновения к ним внешних предметов. Положим, например, что, воротившись с охоты, вы оставили ружье в передней и легли отдыхать. События охоты спокойно проходят в вашей голове, и вы невольно, так сказать, наталкиваетесь на мысль, что вы в последний раз зарядили ружье и не выстрелили, что вы оставили это ружье в передней, никому не сказавши, что оно заряжено, что в доме есть шаловливые дети, что, может быть, они играют уже им... Испуг овладевает вами, мороз пробегает у вас по коже, сердце начинает бить тревогу: вы вскакиваете, прислушиваетесь и ясно слышите, что в передней раздаются шаги, детские голоса, даже бряцание вашего ружья... Вы вбегаете в переднюю и не находите в ней никого, а ружье ваше преспокойно стоит в углу, где вы его поставили.

Иногда ощущения такого рода, происходящие не от внешнего впечатления, а от внутренней мысли, являются разом у нескольких лиц, произведенные у них совершенно одной и той же мыслью.

Одна девушка в Эдинбурге, явившись в суд, созналась в детоубийстве и показала место, где она полгода тому назад похоронила своего ребенка. Нарядили следствие. Следователи, сопровождаемые несколькими любопытными, велели рыть там, где указала девушка, и вскоре в самом деле найден был детский гробик. Когда внесли его в комнату, то несчастная девушка, заливаясь слезами, сказала, что, наверное, ее дитя уже совершенно сгнило. В самом деле, при вскрытии гроба все присутствовавшие слышали нестерпимую вонь разложившегося тела, но когда взглянули в гробик, то увидали куклу, которую безумная в самом деле похоронила, в уверенности, что это ее собственное дитя.

Нам могут заметить, что мы приводим факты, может быть и неверные, но разве есть в этом факте, если он и выдуман, что-нибудь неестественное, такое, чего бы каждый из нас в большей или меньшей степени не заметил над самим собой?

Разбирая далее явления сна, мы увидим, как часто ночная греза заставляет наши нервы испытывать действительное впечатление. Люди же, обладающие сколько-нибудь живым воображением и впечатлительными нервами, разве не могут, закрыв глаза, представлять себе ту или другую картину по воле? Гёте часто забавлялся, представляя себе букет фантастических цветов до того яркий и действительный, что, воспроизведши его раз, он мог долго наслаждаться им как предметом, объективно существующим. А наши припоминания лиц, когда иные из них-, вовсе нас не занимающие, так неотвязчиво рисуются перед нашими глазами, даже подвергаясь иногда самым странным и фантастическим изменениям? А мотивы припоминаемых арий? А эта дрожь, которая овладевает нами, когда мы припоминаем, что прикасались, например, к змее? А тошнота при виде предмета, особенно отвратительного для нашего вкуса? Все это такие явления, которые знакомы всем и каждому и не требуют свидетельств.

Из всего этого мы вправе вывести, что внимание наше может многие из наших представлений превращать в действительные ощущения и обратно - в нервные впечатления.

Но мы переходим к исследованию внутренних ощущений человека, что требует особенной главы. Соберем же прежде результаты нашего исследования над внешними ощущениями.

1. Непосредственное прикосновение предмета к воспринимающему нерву совершенно необходимо, чтобы внешний предмет мог произвести на нас впечатление.

2. Прикосновения эти однородны и разнообразятся только по силе, продолжительности, непрерывности; разнородны же только нервы, которые, смотря по назначению своему, различно изменяются под влиянием одного и того же прикосновения. Другими словами: прикосновения однородны, но ощущения разнородны; так, одним и тем же прикосновением я могу в струне возбудить качание, из электрической машины вызвать искру и т. п.

3. Впечатление нерва делается само себя чувствующим ощущением только во внимании.

4. Внимание ощущает только деятельность нервов И не может непосредственно ощущать предметов внешнего для нас мира. Насколько разнообразна деятельность нервов животного, настолько разнообразны и его ощущения, и если предмет не действует на нерв (как, например, световой эфир в спокойном состоянии), то он и не может быть ощущаем, хотя бы он и действительно существовал.

5. Внимание так соединено с нервной системой, принимающей впечатления, что оно в каждое мгновение ощущает все возбужденные к деятельности нервы.

6. Но чем более действующих нервов ощущает внимание разом, тем неопределеннее и слабее ощущение, чем на меньшем количестве действующих нервов сосредоточивается оно, тем ощущение определеннее и яснее.

7. Чем сосредоточеннее внимание на одних нервах, тем оно бесчувственнее к деятельности других.

8. Внимание может сосредоточиваться на нервах, не возбужденных прикосновением, не действующих.

9. Внимание переносится с одних нервов на другие а) самой деятельностью нервов и б) вследствие усилий воли.

10. Точно так же оно и напрягается или а) вследствие усиленного впечатления, или б) усилиями воли.

11. Привычка усиливает способность внимания сосредоточиваться и, не ослабевая, захватывать большую область нервов; различные же оптические и физические орудия делают яснее впечатление, соприкасая его с большим количеством нервов или усиливая это соприкосновение.

В следующей главе перейдем к ощущениям внутренним.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: