2015-06-14
275
Из сотен экзотических журналов и фильмов, изученных Уильямсом Виттом за семнадцать лет его перехода из детства во взрослое состояние – сперва он получал их по почте, потом ездил за ними в Лос-Анджелес, – больше всего ему нравились те, где можно было наблюдать отголоски жизни за объективом. Иногда фотограф отражался в зеркале вместе со своей камерой. Иногда в уголке виднелась рука или плечо техника – словно любовник, убегающий с ложа.
Такие ошибки случались редко. Более частыми и больше говорящими воображению Уильямса были признаки присутствия реальности за кадром. Когда фотомодель, изнемогающая от обилия греховных наслаждений, застывала в нерешительности, не зная, какое из них выбрать; или когда ее нога испуганно дергалась от недовольного окрика оператора.
В такие моменты, дающие пищу его воображению – хотя уж на что все было реально, без подделки, – Уильяму казалось, что он лучше понимает свой город. Что-то скрывалось за его повседневной жизнью, управляя и направляя идущие в нем процессы. Не так легко было разглядеть это что-то, и он тоже забывал о нем, погруженный в свои дела. Но потом, как на фото, он видел нечто за кадром. Это мог быть странный взгляд кого-нибудь из старожилов, или трещина на асфальте, или вода, стекающая на тротуар со свежеполитого газона. Все это сразу напоминало ему об озере, о Союзе четырех и о том, что сам город, собственно, нереален (не совсем – ведь его плоть можно было потрогать, как тугую плоть порномодели), и он лишь играет свою роль на его раскрашенных декорациях.
|
|
|
С того времени, как Союз четырех распался и расщелину в земле залили бетоном, все шло своим чередом. Город, хоть и отмеченный невидимой меткой, процветал, и Витт вместе с ним. Когда Лос-Анджелес расширил границы, городки в долине Сими (и Гроув среци них) стали спальными районами мегаполиса. В конце семидесятых, когда Уильям вступил на стезю бизнеса, цена недвижимости в городе резко взлетела вверх. Она снова выросла, особенно в Уиндблафе, когда несколько не слишком крупных кинозвезд купили дома на Холме. Самый шикарный из них, особняк с видом на город и лежащую за ним долину, был куплен комиком Бадди Вэнсом, который в то время имел очень высокий рейтинг своих передач на ТВ. Чуть пониже по Холму поселился играющий ковбоев актер Рэймонд Кобб, который снес стоявший там дом и выстроил ранчо с бассейном в форме шерифской звезды. Меж их домов за деревьями скрывался особняк, купленный загадочной Хеленой Дэвис, о которой когда-то ходило больше всего сплетен в Голливуде. Теперь, когда ей было за семьдесят, она жила затворницей – хотя в городе то и дело объявлялись какие-то парни, всякий раз шестифутовые блондины, утверждавшие, что они «друзья» мисс Дэвис. Это дало повод горожанам окрестить дом «Обителью Греха».
|
|
|
Из Лос-Анджелеса приходили и другие веяния. В городском Центре открылся Клуб здоровья, быстро ставший популярным. Мода на китайскую кухню принесла два ресторанчика, всячески отбивавших друг у друга клиентов. Процветали художественные салоны, потчуя любопытных «деко» американским примитивом и просто ничем. Из-за нехватки площади пришлось пристроить к Центру второй этаж. Появились заведения, о которых раньше в Гроуве и слыхом не слыхивали: магазин оборудования для бассейнов, салон искусственного загара, школа каратэ.
Иногда, ожидая очереди на педикюр или в зоомагазине, пока дети выбирали шиншиллу из предлагаемых трех пород, новосел интересовался прошлым города. Ведь здесь что-то когда-то случилось, не так ли? Но продавцы, даже из местных – как горожане любили себя называть, – редко поддерживали подобные беседы. У них было чувство, что о Союзе четырех лучше не вспоминать.
Но были в городе и те, кто не мог забыть. Конечно, одним из них был Уильям. Других он тоже знал. Джойс Магуайр, тихая, чрезвычайно религиозная женщина, воспитала Томми-Рэя и Джо-Бет без мужа. Ее родители давно переехали во Флориду, оставив дом дочери и внукам. Она редко выходила из его стен. От Хочкиса уже семнадцать лет назад ушла жена, и он с тех пор не пытался найти ей замену. Фаррелы переехали в Саузенд-Оукс только затем, чтобы обнаружить, что дурная слава нашла их и там. Поэтому они уехали в Луизиану, забрав с собой Арлин. Она так никогда и не пришла в себя. Уильям слышал, что редко выдавалась неделя, когда она произносила больше десяти слов. Джослин Фаррел, ее младшая сестра, вышла замуж и переехала обратно, в Блу-Спрюс. Он видал ее иногда, когда она приезжала навестить друзей в Гроуве. Семьи ушли в историю города, и, хотя Уильям знал их всех и здоровался с Магуайрами, с Джимом Хочкисом и с Джослин, они ни разу не сказали друг другу ни слова.
В этом не было нужды. Все они знали то, что знали. И зная, жили в ожидании.
У юноши все было одного цвета: черные вьющиеся волосы до плеч, черные брови, черные глаза за стеклами круглых очков. Кожа чересчур белая для Калифорнии, зубы еще белее, хотя улыбался он редко. Он вообще был застенчивым. К тому же заикался.
И «понтиак», который он припарковал у Центра, был белым, хоть и проржавел от снега и соли дюжины чикагских зим. Скоро на свалку, но пока он исправно провез хозяина через всю страну. Он выделялся среди рядов приезжих машин разве что своей бедностью.
Да и хозяин чувствовал себя здесь чужим в вельветах я поношенной куртке (слишком длинной в рукавах, слишком узкой в груди, как все его куртки). В этом городе измеряли благосостояние по маркам кроссовок; он же носил черные кожаные ботинки, пока они не разваливались, а потом покупал новые. Но, чужой или свой, он приехал сюда по делу, и нужно было делать его.
Сначала ему нужно было сориентироваться. Он выбрал магазинчик охлажденного йогурта, где было меньше всего народу, и нырнул туда. Там его встретили с таким радушием, что он побоялся, что его узнали.
– Привет! Чем я могу вам помочь?
– Я... нездешний, – «дурацкое заявление», подумал он. – Могу ли я где-нибудь здесь купить карту?
– Калифорнии?
– Нет Паломо-Гроув, – он старался говорить короче, чтобы меньше заикаться.
Улыбка за прилавком стала еще шире.
– Тут карта ни к чему. Наш город маленький.
– Ясно. А как насчет гостиницы?
– Конечно! Одна тут совсем рядом. Или есть еще новая, в Стиллбруке.
– А где дешевле всего?
– "Терраса". Это в двух минутах езды, вниз от Центра.
– Чудесно. Улыбка, которую он получил в ответ, говорила: «Здесь все чудесно». Он сам в это почти поверил. Блестящие на солнце машины; стрелки, указывающие на сияющий городской Центр; большой плакат у въезда в мотель: «Добро пожаловать в Паломо-Гроув, гавань изобилия!» – тоже сияющий. Он был рад, получив номер, задернуть шторы и немного полежать в полумраке.
|
|
|
Под конец пути он порядком вспотел, поэтому решил принять душ. Минут десять он прыгал по комнате, выполняя любимые гимнастические упражнения. Как обычно, это освежило не только его тело, но и мозг. Когда он заканчивал приседания, он уже был готов перевернуть полгорода в поисках ответа на вопрос, который его интересовал.
Кто такой Ховард Катц? Ответ «это я» его больше не устраивал. Ему требовалось больше информации.
Первой этот вопрос задала Венди – тем долгим вечером, когда все между ними стало ясно.
«Ты мне нравишься, Хови, – сказала она. – Но я не могу полюбить тебя. И знаешь, почему? Потому, что я тебя не знаю».
«Ты знаешь, кто я, – ответил Хови. – Человек, пустой внутри».
«Это глупо».
«Это правда».
И это была правда. Другие заполняли себя чем-то – желаниями, карьерой, религией; он чувствовал только эту непонятную пустоту. Те, кому он нравился – Венди, Ричи, Лем, – были терпеливы. Они ждали, когда из его заикания и запинания выйдут какие-то слова, и, казалось, находили в них значение («Эх ты, дурила пустой» – сказал как-то ему Лем, и Хови запомнил). Но для прочих он был «дура Катц». Открыто ему это не говорили – мало кто рисковал помериться с ним силой, – но он знал все, что говорится за его спиной.
Разговор с Венди стал последней каплей. Весь остаток недели он размышлял. Решение пришло неожиданно. Если и было место на земле, где он мог что-то узнать и понять о себе, то это город, где он родился.
Он раздвинул шторы и выглянул на улицу. Сияло солнце; в воздухе пахло чем-то приятным. Он не мог понять, зачем матери понадобилось менять это райское место на Чикаго с его зимним ветром и летней пылью и вонью. Теперь, когда она умерла (неожиданно, во сне), ему предстояло узнать это самому, и, может быть, в процессе узнавания заполнить свою внутреннюю пустоту.
|
|
|
* * *
Когда она подошла к выходу, из комнаты послышался голос матери:
– Джо-Бет? Ты здесь?
Те же тревожные нотки в голосе: любите меня сейчас, потому что завтра меня может не быть. Завтра... или через час.
– Дорогая, ты еще здесь?
– Ты же знаешь, мама.
– Можно тебя на минутку?
– Я опаздываю.
– Только на минутку. Пожалуйста!
– Иду. Не волнуйся.
Джо-Бет поднялась наверх. Сколько раз в день она совершала это путешествие? Вся ее жизнь состояла из спусков и подъемов по этим ступенькам.
– Что, мама?
Джойс Магуайр лежала в своем обычном положении, на диване под раскрытым окном, высоко на подушках. Она не казалась больной; но большую часть времени она болела. Врачи приходили и уходили, недоуменно пожимая плечами. Слушали сердце, легкие, мозг. Все нормально. Но мама не верила тому, что у нее все нормально. Она когда-то знала девушку, которая сошла с ума, попала в больницу и никогда оттуда не вышла. Поэтому она боялась безумия больше всего на свете.
– Ты не попросишь пастора позвонить мне? – попросила Джойс. – Может, он зайдет вечером.
– Он очень занят, мама.
– Не для меня, – возразила Джойс. Ей было тридцать девять, но выглядела она вдвое старше. Осторожность, с какой она поднимала голову от подушки, словно каждый дюйм был для нее триумфом, дрожащие руки; постоянная тревога в голосе. Она вошла в роль мученицы, и никакая медицина не могла освободить ее от этой роли. Этому соответствовали и бледные тона ее одежды, и ее отросшие, спутанные волосы, когда-то красивые. Она не пользовалась косметикой, что еще больше усиливало впечатление. Джо-Бет была даже рада, что мама не появляется на людях. Это вызвало бы толки. Поэтому она и сидела здесь, в доме, а дочь бегала к ней по лестнице. Вверх-вниз, вверх-вниз.
Когда раздражение Джо-Бет вырывалось наружу, как сейчас, она убеждала себя, что для такого поведения матери есть причины. Жизнь нелегка для женщины, воспитывающей внебрачных детей в таком городе, как Гроув. Это само по себе было болезненно.
– Я скажу пастору Джону. А теперь мне пора.
– Знаю, дорогая, знаю.
Джо-Бет повернулась к двери, но Джойс окликнула ее.
– И не поцелуешь? – сказала она.
– Мама...
– Ты никогда не отказывалась поцеловать меня.
Джо-Бет вернулась к кровати и принужденно чмокнула мать в щеку.
– Будь осторожна, – сказала Джойс.
– Все нормально.
– Не люблю, когда ты работаешь вечером.
– Здесь не Нью-Йорк, мама.
Глаза Джойс метнулись к окну, словно для того, чтобы убедиться в этом.
– Неважно. Сейчас нет безопасных мест.
Знакомые речи. Джо-Бет слышала их с детства. Речи о мире как о юдоли скорби, кишащей неведомым злом. Вот и все утешение, что пастор Джон давал маме. Они оба соглашались, что дьявол обитает в мире и непосредственно в Паломо-Гроув.
– Увидимся утром, – сказала Джо-Бет.
– Я люблю тебя, дорогая.
– Я тоже тебя люблю, мама.
Джо-Бет прикрыла дверь и сошла вниз.
– Она спит?
Внизу стоял Томми-Рэй.
– Нет.
– Черт!
– Тебе нужно пойти к ней.
– Знаю, что нужно. Только неохота получать нагоняй.
– Ты был пьян? Она говорила.
– А ты думала? Если бы мы жили, как люди, и могли выпить дома, стал бы я напиваться где-то еще?
– Так это она виновата, что ты напился?
– Ты тоже будешь капать мне на мозги? Черт! Все только и делают, что учат.
Джо-Бет улыбнулась и положила руку на плечо брату.
– Да нет, Томми. Тебя все любят, и ты это знаешь.
– И ты?
– И я.
Она легко чмокнула его и отошла к зеркалу полюбоваться на себя.
– Просто картинка, – сказал он, становясь рядом.
– И ты, и я.
– Двойная картинка.
– Потому ты меня и любишь, – сказал он. – Интересно, это ты похожа на меня или я на тебя?
– Мы на нас.
– Ну какие рожи так похожи?
Она улыбнулась. Сходство в самом деле было поразительным. Сходство красоты. Она больше всего любила гулять под руку с братом, зная, что лучшего спутника не может желать ни одна девушка, и зная, что он чувствует то же. Даже на пляже, где красоток и красавцев хватало, немало голов поворачивалось им вслед.
Но в последние несколько месяцев они нечасто выходила вместе. Она работала в закусочной, а он шлялся со своими пляжными дружками: Шоном, Энди и прочими.
– Ты не чувствуешь ничего странного в последние дни? – вдруг спросил он.
– Чего, например?
– Ну, не знаю. Вот я чувствую, как будто что-то заканчивается.
– Лето на носу. Все только начинается.
– Да, я знаю... Энди уехал в колледж, ну и черт с ним. Шон связался с этой девчонкой из Лос-Анджелеса, просто не отходит от нее. Я остался один, вот и жду неизвестно чего.
– Не бери в голову.
– Я пытаюсь. Только... – он изучал ее лицо в зеркале. – Ты не чувствуешь ничего... странного?
Она посмотрела на него, не уверенная, что стоит рассказывать о снах, в которых волна относит ее все дальше и дальше, а ее прежняя жизнь машет ей с берега. Но если не Томми, которого она любила больше всех на свете, то кому еще она могла про это рассказать?
– Да. Кое-что чувствую.
– А что?
Она пожала плечами.
– Не знаю. Может быть, я тоже жду.
– Как ты думаешь, чего?
– Понятия не имею.
– Вот и я.
– Может, мы ждем одного и того же?
* * *
Она вспомнила этот разговор по пути к Центру. Последние недели были заполнены ожиданием. Что-то должно было случиться. Это знали ее сны. Это знали ее кости. Она могла лишь надеяться, что это никак не отразится на городе, на маме, на ее работе. Но ждать было уже невмоготу. Она подумала, что, если этим летом ничего не случится, придется искать причину самой.
* * *
Хови заметил, что в городе мало пешеходов. Во время часового пути по Холму он встретил только пятерых, причем всех были дети или собаки, как бы в оправдание. Он же предпринял эту прогулку, чтобы осмотреть город и заодно нагулять аппетит.
«Мужчинам – мясо», – подумал он и отыскал на указателе закусочную Батрика «Котлетный дом». Заведение было небольшим и полупустым. Он сел у окна, раскрыл «Сиддхарту» Гессе и продолжал отчаянную борьбу с немецким текстом. Книга принадлежала матери, которая на самом деле читала ее, хотя он не помнил, чтобы она говорила на языке предков. Он вообще не мог связать по-немецки двух слов и, читая книгу, боролся с внутренним заиканием, пытаясь удержать постоянно ускользающий смысл.
– Что будете пить? – голос официантки.
Он уже хотел сказать «коку», и тут вся его жизнь внезапно переменилась.
Джо-Бет вошла в закусочную, как входила в нее трижды в неделю последние семь месяцев, но сегодня вес было словно впервые: дверь, ступеньки, молодой человек за пятым столиком.
Она встретилась с ним глазами. Рот его был полуоткрыт. На нем были очки в золотой оправе, в руке книга. Она не знала его. Но он смотрел на нее с тем же выражением узнавания, которое, она чувствовала, отразилось и на ее лице.
Это как рождение, думал он, глядя на нее. Как возвращение домой после опасного, захватывающего дух путешествия. Не было в мире ничего прекрасней легкого изгиба ее губ, когда она улыбнулась ему.
И снова, как опытная кокетка. Прекрати, шепнула она себе, не смотри на него! Он подумает, что ты от него без ума! Но он ведь тоже смотрит, разве не так?
«Я буду смотреть, пока она смотрит».
«...пока он смотрит».
– Джо-Бет!
Звали из кухни.
– Вы сказали, коку? – переспросила официантка.
Джо-Бет бросила взгляд в сторону кухни. «Меррей зовет, надо идти», – потом назад, на парня с книгой. Он все еще смотрел на нее.
– Да, – услышала она его голос.
И поняла, что это ей. «Да, иди, – говорил он. – Я буду ждать».
Она кивнула и пошла.
Все заняло не больше пяти секунд, но бросило их обоих в дрожь.
Меррей стоял у мойки с обычным мученическим видом.
– Я опоздала всего на две минуты.
– Зачту за десять. Там в углу трое. За твоим столом.
– Сейчас, только фартук надену.
– Быстрее.
Хови смотрел на дверь кухни, ожидая ее появления. «Сиддхарта» была забыта. Она вышла и, не глядя на него, поспешила к столику в дальнем конце.
Его это не расстроило. Работа есть работа. Если надо, он прождет весь вечер и всю ночь, пока она не закончит работу и не посмотрит на него опять.
* * *
Во тьме под городом те, кто направлял их, продолжали стискивать друг друга в объятиях, как при первом появлении в этом месте, боясь хоть на миг ослабить хватку. Даже когда они поднялись, чтобы дотронуться до купающихся девушек, они сделали это вместе, как сиамские близнецы. Флетчер потом понял, чего в тот момент хотел Джейф. Сперва он решил, что тому просто нужны тераты. Но его планы простирались гораздо дальше. Ему требовались дети, и, осознав это, Флетчер был вынужден присоединиться к нему. Совершенное его не радовало. Еще больше устыдился он, узнав о последствиях. Когда-то, сидя у окна с Раулем, он мечтал стать небом. Вместо этого распря с Джейфом превратила его в совратителя невинных, фактически убийцу. Джейфа смятение Флетчера радовало, но в то же время Флетчер не раз улавливал среди многолетней темноты мучительные раздумья своего врага – кто из их детей первым придет на помощь?
Время ничего не значило для них. Они не спали, не испытывали голода. Похороненные вместе, как влюбленные, они ждали своего часа. Иногда они слышали голоса сверху, но эти голоса не принадлежали их детям, чья связь с ними, их подлинными отцами, была такой отдаленной. Была... до сегодняшнего дня.
Сегодня их потомки встретились, и это неожиданно восстановило связь, словно, увидев друг друга, они почуяли врагов и обратились к родителям за помощью и разъяснением. Флетчер обнаружил свое присутствие в мозгу юноши по имени Ховард, сына Труди Катц. Глазами своего сына он видел дочь врага, как и Джейф видел его сына ее глазами.
Этого момента они ждали. Борьба, в которой они пролетели половину Америки, истощила их обоих. Теперь их детям предстояло сражаться за них, чтобы закончить борьбу, идущую двадцать лет. И на этот раз борьба будет до смерти.
Так они думали. Теперь, впервые в жизни, Флетчер с Джейфом испытали одинаковую боль – как будто их души проткнули одной пикой.
На борьбу это было непохоже. Совсем непохоже.
– Потеряли аппетит? – осведомилась официантка.
– Да, похоже.
– Унести?
– Да.
– Хотите кофе? Десерт?
– Еще коки.
– Одна кока.
Джо-Бет была на кухне, когда вошла Беверли с тарелкой.
– Ну вот, отбивная пропала, – сказала Беверли.
– Как его зовут?
– Я что, стол справок? Не спрашивала.
– Иди спроси.
– Сама спрашивай. Он заказал еще коки.
– Ладно. Поглядишь за моим столом?
– Ага, только зови меня Купидоном.
Джо-Бет занималась работой и не глядела в сторону парня целых полчаса; вполне достаточно. Она налила коки и вышла. К ее ужасу, за столиком было пусто. Она чуть не уронила стакан; вид пустого стула вызвал у нее настоящую тошноту. Потом краем глаза она увидела его, идущего к столику. Увидев ее, он улыбнулся. Она ринулась к столу, не обращая внимания на поднятые руки за другими столиками. Она уже знала, какой вопрос задаст первым: он прямо вертелся у нее на языке. Но он ее опередил.
– Мы знакомы?
И она, конечно же, знала ответ.
– Нет, – сказала она.
– Т-тогда вы... вы... вы, – он заикался, его челюсть мучительно двигалась, будто он жевал резинку. – Вы... вы...
– Да, я тоже так думаю, – прервала она, надеясь что это не обидит его. Не обидело. Напротив, он улыбнулся.
– Как странно, – проговорила она. – Ведь вы не из Гроува?
– Нет. Из Чикаго.
– Далеко.
– Я родился здесь.
– Правда?
– Я Ховард Катц. Хови.
– А я Джо-Бет...
– Во сколько вы кончаете?
– Около двенадцати. Хорошо, что вы пришли сегодня. Я ведь работаю только в понедельник, среду и пятницу. Завтра вы бы меня здесь не застали.
– Мы друг друга нашли, – сказал он, и от бесспорности этого утверждения ей захотелось плакать.
– Мне нужно идти работать, – напомнила она.
– Я подожду.
* * *
В одиннадцать десять они вышли от Батрика вместе. Ночь была теплой. Но это было не приятное, продутое бризом тепло, а настоящая духота.
– Зачем ты приехал в Гроув? – спросила она, когда они подошли к ее машине.
– Чтобы встретить тебя.
Она рассмеялась.
– А почему бы и нет?
– Ну ладно. Тогда зачем ты уезжал?
– Мать переехала в Чикаго, когда мне было всего несколько недель. Она никогда не рассказывала про этот город. Казалось, что для нее это все равно что ад. Вот я и захотел увидеть его сам. Может быть, чтобы лучше понять ее... и себя.
– Она еще в Чикаго?
– Она умерла. Два года назад.
– Как жаль! А отец?
– У меня его нет. Ну... я думаю... это... – он опять начал заикаться, но выправился. – У меня никогда не было отца.
– Еще более странно.
– Почему?
– У меня тоже. Я не знаю, кто мой отец.
– Но это ведь ничего не значит, правда?
– Правда. Особенно сейчас. Знаешь, у меня есть брат. Томми-Рэй. Мы всегда были вместе. Тебе надо с ним познакомиться. Он тебе понравится. Он всем нравится.
– Ты тоже. Тебя, наверно, все... все... любят.
– Почему?
– Ты красивая. Мне придется драться за тебя с половиной парней братства Вентура.
– Вовсе нет.
– Не верю.
– Они только смотрят. Но трогать я им не позволяла.
– Мне тоже? Она остановилась.
– Я тебя совсем не знаю, Хови. Хотя нет, не совсем. Когда я тебя увидела, я вдруг поняла, что откуда-то тебя знаю. К тому же я никогда не была в Чикаго, а ты – в Гроуве с тех пор, как... – внезапно она прервалась, ошарашенная. – Сколько тебе лет?
– В апреле исполнилось восемнадцать. Она не могла говорить.
– А что?
– Мне... мне тоже.
– А?
– Восемнадцать в апреле. Четырнадцатого.
– А мне второго.
– Все это очень странно, тебе не кажется? Мне показалось, что я тебя знаю. Тебе тоже.
– Ты об этом говоришь с таким беспокойством...
– Я правда тебе нравлюсь?
– Да. Никогда не видел... не видел... такого лица... Мне хочется тебя поцеловать.
Внизу, под городом духи извивались от боли. Каждое слово отзывалось в них свистом лезвия. Они не могли ничего предотвратить. Им оставалось лишь сидеть в мозгу своих детей и слушать.
– Поцелуй меня, – прошептала она.
Они задрожали.
Хови дотронулся рукой до ее лица.
Они дрожали, пока не затряслась земля вокруг них.
Она шагнула ближе и подставила ему улыбающиеся губы.
...пока не треснул бетон, заложенный восемнадцать лет назад. «Хватит! – вопили они прямо в уши своих детей. – Хватит!»
– Ты ничего не почувствовала?
Она засмеялась.
– Да. Мне показалось, что сдвинулась земля.
Девушки вошли в воду второй раз.
Это случилось утром после той ночи, когда Ховард Катц встретил Джо-Бет Магуайр. Утро было свежим, и ветерок, разогнавший сонный воздух, обещал примесь прохлады к дневному зною.
Бадди Вэнс снова спал один в своей трехспальной кровати. Он всегда говорил, что такая кровать самая лучшая. Супружеская пара – и дьявол. Всегда было приятно осознавать, особенно в такое дивное утро, что на другом конце этой громадной дистанции тебя кто-то дожидается – пусть даже жена. Но теперь его жизнь с Эллен сделалась чересчур запутанной; предстояло что-то решать. И пустая кровать хотя бы побуждала его встать и спуститься с Холма.
Бадди было пятьдесят четыре. Порой он чувствовал себя вдвое старше. Чересчур многие из его современников умерли в таком возрасте – умерли от той же жизни, какой жил он. Табак, бабы, наркотики. Пора было проявить разумную умеренность. Он уже не мог ночь напролет заниматься любовью, как в тридцать. А несколько досадных неудач вынудили его обратиться к доктору и требовать исцеления – за любые деньги.
– Нет такого, – сказал Тэрп. Он пользовал Бадди со времен еженедельного «Шоу Бадди Вэнса», когда его шутки были на устах любого американца. Тэрп ценил своего пациента как одного из самых забавных людей страны.
– Ты же губишь свое тело каждый божий день, Бадди. И еще говоришь, что боишься смерти. Ты хочешь до ста лет шляться в Вегас.
– Ага.
– Так вот, при таких темпах я даю тебе еще десять лет. И то, если повезет. У тебя лишний вес и лишний стресс. Я видел трупы и поздоровее.
– Я исправлюсь, Лу.
– Вот давай, ради Христа, а то отправишься следом за Стенли.
Думаешь, меня это не беспокоит?
– Знаю, Бадди, знаю.
Тэрп встал и подошел к Бадди. Со стены его кабинета глядели фото звезд, которых он лечил. Великие имена. Большинство из них умерли, и многие преждевременно. Цена славы.
– Я рад, что ты решил взяться за ум. Если ты это серьезно...
– А ты как думал? Сколько можно? Я никогда не шутил со смертью. С чем угодно, Лу, но не с этим. Понимаешь?
– Ну, раньше или позже...
– Предпочитаю позже.
– Ладно, тогда я выработаю для тебя план. Диета, гимнастика и труд. Но предупреждаю, Бадди: это будет не очень приятное чтение.
– Я где-то слышал, что от смеха живут дольше.
– Да, на могилах встречаются очень смешные надписи.
– Ага... Так когда начнем?
– Сегодня. Выкинь сигареты с конфетами и начни пользоваться бассейном хоть раз в день.
– Его надо чистить.
– Вот и почистишь.
Это оказалось лучше всего. Эллен позвонила в фирму по обслуживанию бассейнов и вызвала на следующий день рабочих. План Тэрпа прививался хуже, и он набирался решимости, только когда смотрелся по утрам в зеркало, Тогда он думал о своей фигуре – и еще о смерти. Он мог разглядеть свой член, только сильно до боли, втягивая живот.
Он всегда вставал рано, и это не требовало особого героизма. Улицы еще были пусты, и он без помех – как сегодня – спускался с Холма и добегал до леса на востоке, где туфли приятно пружинили в травяной подстилке, а его тяжелое дыхание заглушалось пением птиц. На большее его не хватало – он велел Хосе Луису подгонять лимузин к опушке леса и встречать его там с полотенцами и холодным чаем. Назад в «Кроличий Глаз», как он окрестил свой приют, Бадди возвращался на колесах. Все же здоровье – это одно, а мазохизм, тем более публичный, совсем другое.
Бег имел и другие преимущества, помимо уменьшения живота. Теперь он имел час полного одиночества, когда мог спокойно думать обо всем, чти его волновало. Сегодня, например, он думал о Рошели. Их ссора должна была завершиться к концу недели, и тогда его шестой брак станет историей. Второй по краткости из шести. Короче были лишь его сорок два дня с Шаши, завершившиеся выстрелом, едва не отшибившим ему яйца. При мысли об этом он до сих пор покрывался потом. Впрочем, строго говоря их жизнь с Рошелью продолжалась чуть больше месяца – после этого она удалилась в Форт-Уорт калькулировать будущие алименты. Этот брак был обречен изначально.
Он понял это, когда не смог ее рассмешить. Но надо отдать ей должное – из всех его жен, включая Элизабет, она была самой красивой. Каменное лицо, но скульптор гениален.
Он как раз думал о ее лице, сбегая с тротуара и углубляясь в лес. Может, стоит позвонить ей и пригласить назад для последней попытки. Он уже делал так раньше, с Дианой, и они провели лучшие два месяца в их совместной жизни, пока не ожили старые разногласия. Но Диана – не Рошель. Бесполезно опыт общения с одной женщиной прилагать к другой. Они такие разные. Мужчины по сравнению с ними тупые скоты. В следующий раз ему хотелось родиться лесбиянкой.
Где-то сбоку он услышал смех: без сомнения, смеялись молодые девушки. Странно, так рано. Он остановился и прислушался, но было странно тихо – никаких звуков, даже птичьего пения. Только изнутри: работал его механизм. Может почудилось? Возможно: он ведь как раз думал о женщинах. Но когда он уже приготовился бежать дальше, смех послышался вновь, и вместе с этим неуловимо, почти волшебно изменился пейзаж. Смех, казалось, оживил лес: зашелестели листья, ярче стало солнце. Мало того – изменилось само положение солнца на небе. Из мягкого света на востоке оно превратилось в палящий огненный шар над самой головой.
Бадди не думал об этом; он просто стоял, зачарованный этим, как, бывало, женской красотой.
Только после третьего взрыва смеха он тронулся с места и осторожно пошел в ту сторону.
В нескольких ярдах ему почудилось какое-то движение среди листвы. Блеск обнаженной кожи. Девушка, снимающая одежду. За ней другая, красивая блондинка, начинающая делать то же самое. Инстинктивно он понял, что они не вполне реальны, но все же двигался вперед осторожно, боясь спугнуть их. Можно ли спугнуть иллюзию? Он не хотел проверять это; не перед таким приятным зрелищем. Блондинка раздевалась последней. Трое других уже вошли в озеро, отбрасывающее блики на лицо девушки, «Арлин!» – кричали они ей. Прячась за деревьями, он подобрался к краю озера футов на десять. Она уже вошла в воду по бедра и брызгала на себя – но воды почти не было видно. Остальные девушки, казалось, плыли в сгустившемся тумане.
«Духи, – подумал он полуосознанно. – Да, это духи. Я подсматриваю за прошлым, повторяющимся передо мной. – Эта мысль мешала ему выйти из укрытия. – Ведь скоро они растают. Еще немного».
В траве, где он стоял, не было их вещей, и, когда они оглядывались, они не замечали его присутствия.
– Не заплывай далеко! – крикнула одна из четверка своей спутнице. Но совет остался без внимания. Девушка отплывала все дальше, ее руки и ноги сгибались и разгибались в молочной мгле. Он не мог припомнить даже в отрочестве сна, столь эротичного, как эта призрачная явь – юные тела, полускрытые в неведомой среде, но не настолько чтобы помешать ему рассмотреть каждую деталь.
– Здесь теплее! – крикнула плывущая впереди.
– Ты что?
– Плыви, сама увидишь!
Эти слова подстегнули Бадди, Он их видел; но мог ли он и почувствовать ил? Раз они все равно его не видят, почему бы ему не подойти ближе и не погладить их по спине?
Когда он вошел в озеро, вода не издала ни звука, и он не ощутил ее. Теперь до Арлин было рукой подать. Она медленно отплывала от него, ее волосы рассыпались по воде вокруг головы. Он поспешил вслед, не чувствуя сопротивления воды и быстро сокращая расстояние. Глаза его впились в мерно двигающиеся розовые ягодицы.
Передняя девушка что-то закричала, но он не слушал. Все, о чем он думал – это коснуться Арлин. Водить по ней рукой, пока она, не замечая его, продолжает свой путь. Тут его нога куда-то провалилась. Руки еще тянулись к Арлин, когда он упал лицом вниз. Боль достаточно отрезвила его, чтобы он услышал крики впереди. В этих криках были тревога и страх. Он поднял голову от земли. Двое пловчих отчаянно бились в мутном воздухе, обратив лица кверху.
– О, Боже, – прошептал он.
Они тонули. Призраки, как он определил их чуть раньше, тонули в призрачных водах. Он стремился дотронуться до мертвецов.
Он уже хотел бежать, но странная притягательность трагедии заставила его вновь обратить глаза к озеру.
Все четверо продолжали биться, их лица уже потемнели от нехватки воздуха. Как это могло быть? Они, казалось, тонули в озере глубиной четыре-пять футов. Или кто-то тянул их на дно? Но озеро казалось таким спокойным...
«Помоги им, – слышал он внутренний голос. – Почему ты не поможешь им?»
Пошатываясь, он направился к ним. Арлин была ближе всех. Вся красота ушла с ее лица, охваченного ужасом и отчаянием. Вдруг ее расширенные глаза словно увидели что-то в воде внизу. Она сразу затихла и бессильно вытянулась. Она тонула.
«Не надо», – пробормотал Бадди, устремляясь к ней, как будто его рука могла вытащить ее из прошлого в настоящее и спасти. В тот же момент, когда его рука коснулась ее, он уже знал, что это гибель для них обоих. Но жалеть было поздно. Под тонким слоем земли и травы – серый камень или это бетон? Да, бетон! Он закрывал дыру в земле, но сейчас он треснул, и перед ним ширилась расщелина.
Он оглянулся на край озера, но между ним и спасением разверзлась новая трещина. Кусок бетона из-под его туфель рухнул вниз. Из-под земли вырвался ледяной вихрь.
Он посмотрел на девушек. Мираж исчезал. На всех четырех лицах он успел заметить одинаковое выражение: выкатившиеся глаза, раскрытые рты.
Внезапно он понял, что они не тонули; это дыра в земле тянула их к себе, как теперь тянула его: их – водой, его – их призраками.
Он начал звать на помощь. Земля дрожала все сильней, бетон крошился у него под ногами. Может, еще какой-нибудь утренний бегун услышит его и поможет. Только быстрей, ради бога.
Но кому он нужен? Никто не придет, и он умрет. Черт побери, он умрет!
Зазор между ним и твердой землей все расширялся, но он еще мог перепрыгнуть. Но делать это нужно скорее, пока бетон под ногами не распался совсем. Сейчас или никогда.
Он прыгнул. Это был хороший прыжок. Еще пара дюймов, и он бы спасся. Но эти дюймы решили все. Он пошатнулся в воздухе, тщетно пытаясь достичь цели, и упал.
Какой-то момент он еще видел солнце. Потом темнота, и холод, и куски бетона, летящие рядом с ним куда-то вниз. Он слышал, как что-то ударяется о скалы; потом понял, что это он. Это ломались его кости, пока он падал. Он падал.
* * *
Хови спал этой ночью очень мало, но, проснувшись утром, почувствовал себя вполне бодрым. Преступно нежиться в постели в такое чудесное утро. Он взял стакан газировки в автомате и уселся у окна, чтобы поразмышлять о будущем дне.
Не будем врать: вовсе не о дне. О Джо-Бет, и только о ней. Он глядел в небо и видел там ее лицо. Он никогда не испытывал такого сильного, всеохватывающего чувства. Дважды за эту ночь он просыпался весь в поту. Он не помнил разбудивших его снов, но, несомненно, в них была она. Как могло быть иначе?
Каждый час без нее был потерянным часом, каждый миг, когда он не видел ее, он был слеп.
Когда они расставались ночью, она сказала, что работает по вечерам у Батрика, а днем в книжном магазине. Учитывая размер Центра, найти ее там будет не так трудно. Он вспомнил, что давно ничего не ел, и купил пакетик орехов. О другом, о том, зачем он приехал сюда, Хови не вспоминал. Он шел вдоль рядов магазинчиков, ища ее. Книжный магазин втиснулся между службой по выгулу собак и страховой конторой. Как большинство заведений, он был еще закрыт; до открытия, судя по табличке на дверях, оставалось около часа. Он сел на ступеньку под начинающим припекать солнцем и принялся ждать.
* * *
Когда она открыла глаза, первым ее побуждением было забыть про работу и отправиться на поиски Хови. В снах перед ней вновь и вновь прокручивались события предыдущего вечера, все время слегка меняясь, словно выбирая каждый раз один путь из множества альтернатив. Но из всех этих альтернатив она не могла вообразить ни одной без него. Он был везде и ждал ее всегда, с первого дня ее жизни. Они всегда принадлежали друг другу.
Она хорошо знала, что если бы услышала такие сантименты от кого-либо из своих подруг, то тут же вежливо, но непреклонно отмела бы их. Конечно, она не выключала радио, когда передавали душещипательные лирические песенки; но она всегда отдавала себе отчет, что это лишь отдых от жестокой реальности, которую она постоянно видела вокруг себя. Ее мать, заключенная теперь в своем доме и в своем прошлом, тоже говорила ей, когда у нее еще была охота говорить, о своих надеждах и своих друзьях.
Но то, что случилось между ней и этим парнем из Чикаго, не могло окончиться так же печально, как грезы ее матери. Если воскресные проповеди и научили ее чему-то, то это тому, что откровение является, когда его меньше всего ожидают. Как Книга Мормонов, дарованная ангелом Джозефу Смиту на ферме в Пальмире, штат Нью-Йорк. Разве с ней это не случилось так же неожиданно? Разве не рука судьбы привела его в «Котлетный дом»?
На кухне ее встретил Томми-Рэй, взгляд которого был таким же резким, как аромат кофе. Похоже было, что он спал в одежде.
– Пришел поздно? – спросила она.
– Как и ты.
– Я не особенно. Вернулась еще до полуночи.
– Но ты все равно не спала.
– Так, немного.
– Я слышал, ты не спала.
Она знала, что это невозможно. Их спальни располагались в разных концах дома, и даже по пути в ванную он не мог слышать ее.
– Да? – спросил он.
– Что «да»?
– Скажи мне.
– Томми! – ее удивило его возбуждение. – Что с тобой?
– Я слышал, – повторил он. – Слышал тебя всю ночь. Что-то случилось вечером, правда?
Он не мог ничего знать про Хови. Только Беверли видела, как они выходили от Батрика, и она все равно не успела бы распустить слухи, даже если бы захотела. Джо-Бет тоже знала немало ее секретов. Да и о чем тут говорить? Что она болтала с незнакомым парнем? Или целовалась с ним на автостоянке? Какое до этого дело Томми-Рэю?
– Что-то случилось, – опять повторил он. – Я почувствовал какое-то изменение. То, что мы ждали, пришло к тебе, Джо-Бет. А ко мне не пришло.
– Ты не хочешь налить мне кофе?
– Ответь мне.
– Что ответить?
– Что случилось?
– Ничего.
– Ты лжешь, – в словах его звучало не обвинение, а грусть. – Зачем ты мне лжешь?
Вопрос резонный. Она не стыдилась Хови или своих чувств к нему. Все победы и поражения восемнадцатилетней девушки она делила с Томми-Рэем. Он не выдавал ее тайн никому. Но сейчас его взгляд удивлял ее; она не могла прочитать в нем ничего. И этот разговор о том, что он слышал. Неужели он подслушивал у двери?
– Мне пора в магазин. Иначе я опоздаю.
– Я с тобой, – заявил он.
– Зачем?
– Так, проедусь.
– Томми...
Он улыбнулся ей.
– Что плохого, если брат с сестрой прогуляются вместе?
Она была вынуждена улыбнуться в ответ и кивнуть.
– Мы должны доверять друг другу, – сказал он, когда они сели в машину и поехали. – Как раньше.
– Я знаю.
– Потому что так мы сильнее, правда? – он невидящими глазами смотрел в окно. – А мне сейчас нужно стать сильнее.
– Тебе нужно поспать. Почему бы мне не отвезти тебя назад? Ничего, если немного опоздаю.
Он покачал головой.
– Ненавижу этот дом.
– С чего это вдруг?
– Мы оба его ненавидим. От него у меня плохие сны.
– Это не от дома, Томми.
– От него! От дома, от мамы и от всего этого вонючего города! Погляди на него! – внезапно взвился он. – Погляди на это дерьмо! Разве тебе не хочется разнести тут все? – голос его гулко отдавался в тесноте машины, глаза дико расширились. – Знаю, что хочется. Не лги мне, моя маленькая сестренка.
– Я не маленькая, Томми.
– Я на тридцать пять секунд старше, – напомнил он.
Это всегда было для них предметом шуток. Лишних тридцать пять секунд в этой сраной дыре.
– Хватит нести чушь! – она резко повернула руль. – Не желаю слушать. Иди проветрись.
– Хочешь, чтобы я сейчас стал кричать? Прямо посреди улицы? Пожалуйста! Я буду орать, пока все их чертовы дома не повалятся.
– Ты ведешь себя как мудак.
– Да, такие словечки не часто услышишь от моей маленькой сестренки, – проговорил он со злорадным удовлетворением. – С нами обоими этим утром что-то случилось.
Он был прав. Она чувствовала, как его гнев передается ей. Они были двойняшки, с очень похожими характерами, но он всегда был менее послушным. Она изображала примерную дочь и терпеливо выносила лицемерие окружающих, потому что так хотела мама. Но часто ей хотелось бунтовать так же открыто, как Томми-Рэй. Его сегодняшняя тирада против города была чисто нацистской; он любовался своим бунтом. Но и ей хотелось так же любоваться собой.
– Поговорим вечером, Томми, – сказала она.
– Точно?
– Обещаю.
– Нам нужно помочь друг другу.
– Я знаю.
– Особенно сейчас.
Внезапно он обмяк, будто гнев неожиданно покинул его, и вместе с ним – вся энергия.
– Я боюсь, – сказал он необычайно тихо.
– Тебе нечего бояться, Томми. Ты просто устал. Иди домой и поспи.
Они были у Центра. Она не стала ставить машину.
– Отвези ее домой. Меня вечером подвезет Луис.
Когда она собралась вылезать, он схватил ее за руку, больно сдавив.
– Томми...
Ты веришь в то, что сказала? Бояться нечего!
– Нет.
Он потянулся, чтобы поцеловать ее.
– Я тебе верю, – он приблизил свои губы к ее, продолжая держать ее за руку, словно доказывая свои права на нее.
– Хватит, Томми, – сказала она, выдергивая руку. – Иди домой.
Она вылезла, держась за дверцу.
– Джо-Бет!
Впереди стоял Хови. При виде его у нее сжалось сердце. Сзади раздался гудок. Обернувшись, она увидела Томми-Рэя за рулем. Он глядел на нее расширенными глазами, потом потянулся к дверце, открыл ее. Снова гудок. Кто-то кричал сзади, чтобы он убрал машину, но он не обращал внимания. Его внимание было приковано к Джо-Бет. Было поздно махать Хови, чтобы он отошел. Томми-Рэй понял все по улыбке на лице Хови.
Она снова поглядела на него с отчаянием.
– Хорош, – услышала она голос Томми-Рэя сзади. К ее отчаянию добавился страх.
– Хови... – начала она.
– Господи, какой же я болван! – сказал Томми-Рэй.
Она попыталась улыбнуться.
– Томми, познакомься, это Хови.
Она никогда не видела такого выражения на лице своего брата и не представляла, что оно может отразить такую злобу.
– Хови? Это значит Ховард?
Она кивнула, переводя взгляд на Хови.
Оба юноши шагнули вперед, протягивая друг другу руки. Солнце освещало их одинаково, но Томми-Рэй был бледен, несмотря на загар. Глаза его потускнели, кожа на скулах натянулась. Она с ужасом подумала, что он выглядит, как мертвец. Томми-Рэй – мертвец.
Хотя Хови протянул руку, Томми-Рэй игнорировал ее, поворачиваясь к сестре.
– Потом, – сказал он очень тихо.
Его голос почти скрылся за возмущенными возгласами сзади, но она смогла уловить его зловещую интонации-После этого он повернулся и пошел к машине. Она не видела его усмешки, но почувствовала ее.
– Что все это значит? – осведомился Хови.
– Не знаю. Он какой-то странный сегодня.
– Может, ему нужна помощь?
– Думаю, лучше оставить его в покое.
– Джо-Бет! – позвал кто-то. Сзади них возникла женщина средних лет, с ничем не примечательной внешностью.
– Это был Томми-Рэй? – спросила она.
– Да.
– Он показался мне таким странным, – она воззрилась на Хови с осторожным любопытством. – Ты в магазин, Джо-Бет? Мы уже открыли.
– Бегу.
– Твой друг тоже с нами?
– Да-да... извините... Хови, это Луис Нэпп.
– Миссис, – вставила женщина, словно ее замужний статус был талисманом против незнакомых молодых людей.
– Луис... это Хови Катц.
– Катц? – переспросила миссис Нэпп. Теперь она изучала свои часы. – На пять минут опоздала.
– Ничего. До полудня все равно никто не зайдет.
Миссис Нэпп, казалось, была шокирована таким неуважением.
– Нельзя так относиться к работе, – изрекла она. – Постарайся быть поскорее.
С этими словами она отчалила.
– Какая странная, – заметил Хови.
– Она не такая плохая, как кажется.
– Верю.
– Я пойду.
– Куда? День чудесный. Можно пойти куда-нибудь.
– Завтра тоже будет чудесный день, и послезавтра, и после послезавтра. Это Калифорния, Хови.
– Все равно пошли.
– Дай мне хоть помириться с Луис. Не хочу ни с кем ссориться. Это расстроит маму.
– Тогда когда?
– Что «когда»?
– Когда ты освободишься?
– Ты ведь не уйдешь?
– Нет.
– Я скажу Луис, что мне нужно домой присмотреть за Томми-Рэем. Скажу, что он заболел. Это наполовину правда. А потом приду к тебе в мотель. Ладно?
– Обещаешь?
– Обещаю, – она уже уходила и вдруг обернулась. – Что с тобой?
– Ты не хочешь... поцеловать... поцеловать меня на людях?
– Конечно, нет.
– А наедине?
Она полушутливо цыкнула на него.
– Скажи «да».
– Да.
– Видишь? Так просто.
* * *
Позже, когда они с Луис попивали воду со льдом во все еще пустом магазине, дама задумчиво проговорила:
– Ховард Катц.
– А что такое? – спросила Джо-Бет, готовясь к лекции на тему отношений с противоположным полом.
– Я не могла вспомнить, где я слышала это имя.
– А теперь вспомнили?
– Жила тут, в Гроуве, одна женщина, – сказала Луис, стирая с прилавка водяной круг от стакана.
Казалось, что она испытывает желание рассказать и в то же время не хочет тревожить Джо-Бет. Почему?
– Она что, была вашей подругой?
– Не моей.
– Маминой?
– Да, – Луис все еще терла прилавок, хотя он давно был сухим.
Внезапно все стало ясно.
– Одна из четырех, – сказала Джо-Бет. – Она была одной из четырех.
– Похоже, что так.
– И у нее были дети.
– Что-то не припомню.
Джо-Бет мгновенно распознала Искуснейшую Ложь Луис.
– Помните, – возразила она. – Пожалуйста, расскажите.
– Да-да, припоминаю. У нее родился мальчик.
– Ховард.
Луис кивнула.
– Вы уверены?
– Да. Уверена.
Теперь замолчала Джо-Бет, восстанавливая в памяти события последних дней. В свете этого неожиданного открытия. Ее сны, и появление Хови, и внезапная болезнь Томми-Рэя, и эта история, которую она слышала в десяти версиях, – история о купании, завершившемся безумием, смертью и грехом.
Может, мама знала?
* * *
Шофер Бадди Вэнса Хосе Луис ждал на условленном месте пятьдесят минут, прежде чем решил, что босс, должно быть, поднимается на Холм своим ходом. Он позвонил в особняк из машины. Эллен была там, но босс еще не прибыл. Они обсудили план действий и договорились, что он подождет у машины еще час, а потом поедет домой по возможному пути босса. Он тактично умолчал о наиболее вероятном варианте: что босс встретил какую-нибудь женскую компанию. За много лет службы Хосе Луис смог оценить его сверхъестественные способности в этом направлении.
* * *
Бадди не испытывал боли. Он был благодарен судьбе за этот факт, но не осознавал этого. Его изломанное тело подавало в затухающий мозг лишь слабые сигналы.
Темнота вокруг была неописуемой; он даже подумал, что ослеп. Или у него вытекли глаза по пути сюда. Во всяком случае, лишенный зрения и всех ощущений, он мог еще считать. Во-первых, прошло уже часа два, и Хосе Луису пора бы побеспокоиться. Его путь через лес не так трудно найти, а обнаружив эту трещину, понять, что произошло. И к полудню постараться достать его.
Может быть, полдень уже скоро.
Он мог считать время только по ударам своего сердца, отдающимся в голове. Он начал считать. Если он узнает, сколько длится минута, он сможет отсчитать шестьдесят таких промежутков, и это будет час. Но одновременно в его мозгу всплыли другие расчеты.
Сколько он прожил? Не просуществовал, а именно прожил? Сорок четыре года; сколько это недель? Сколько часов? Лучше считать по годам. В году триста шестьдесят пять дней. Допустим, треть их он проспал. Сто двадцать дней в Стране Грез. Черт, мысли уже путаются. Полчаса каждый день он опорожнял кишечник. Это еще семь с половиной дней, и на еду тридцать-сорок, и умножить все это на сорок четыре...
Он начал всхлипывать. Забери меня отсюда, о, Боже, забери меня отсюда, и я заживу по-новому, я стану дорожить каждым часом, каждой минутой (даже во сне, даже в сортире), так, что когда темнота придет во второй раз, я не буду так бояться.
* * *
В одиннадцать Хосе Луис сел за руль и поехал домой, выглядывая босса на улицах. Он притормозил у кафе, где они иногда перехватывали сэндвич, потом у магазина грампластинок.
Дорога вниз, в сторону леса, оказалась перекрыта, и перед Хосе Луисом вырос одинокий полицейский.
– Дорога закрыта.
– Что случилось? Авария?
– Никаких аварий. Просто трещина в асфальте.
Хосе Луис уже вылез из машины, вглядываясь в лес за спиной полицейского.
– Мой босс, – он знал, что называть владельца лимузина нет нужды, – пробегал там утром.
– Ну?
– И он еще не вернулся.
– Вот черт. Лучше вам пройти со мной.
Они углубились в лес в молчании, прерываемом только настойчивыми вызовами по радиотелефону, которые полицейский игнорировал, пока не вышли на опушку. Несколько стражей порядка ставили заграждения, чтобы никто случайно не въехал в опасную зону. Под ногами Хосе Луиса змеились трещины; среди них стоял шериф, уставившись в землю. Еще до того, как подойти, он знал, что увидит – трещина в асфальте переходила в расщелину десяти футов шириной, уходящую в неведомую темноту.
– Что ему? – буркнул шериф, ткнув пальцем в сторону Хосе Луиса. – Незачем разглашать это дело.
– Бадди Вэнс, – сказал полицейский.
– Что с ним такое?
– Он пропал, – сказал Хосе Луис.
– Побежал... – попытался объяснить полицейский.
– Пускай он скажет.
– Он бегал здесь каждое утро. А сегодня не вернулся.
– Бадди Вэнс? Комик?
– Да.
Взгляд шерифа миновал Хосе Луиса и вновь устремился в расщелину.
– О, Господи, – сказал он.
– Насколько она глубокая? – спросил Хосе Луис.
– А?
– Трещина.
– Это не трещина. Это какой-то разлом. Я кинул туда камень минуту назад и все еще жду, когда он упадет.
* * *
Осознание своего одиночества приходило к Бадди медленно. Сначала он решил, что это воспоминание о песчаной буре, в которую он попал в Египте во время своего третьего медового месяца. Но в этом Мальстреме он был затерян гораздо сильнее. Не песок ослепил его глаза, и не ветер оглушил его уши. Здесь была другая сила, ненатуральная – да и какой ветер мог быть в этой каменной могиле? Теперь он различал ее при слабом отсвете солнца, светящего где-то вверху. Какие бы духи ни населяли это место, они, несомненно, пришли из времени до света, времени чистых стихий. Это были огонь и лед.
Он понял, что не так уж неправ, когда из тьмы перед ним выступили два силуэта, напоминавшие то таких же, как он, людей, то потоки энергии, переплетающиеся меж собой, подобно змеям. Это видение оживило его органы чувств, и слабый ручеек боли хлынул теперь настоящим потоком. Ему казалось, что его медленно поворачивают на лезвиях ножей.
Слишком слабый даже для того, чтобы стонать, он мог только молча смотреть на происходящее перед ним и надеяться, что избавление или смерть не заставят себя ждать. «Лучше смерть», – подумал он. Такой сукин сын, как он, не может надеяться на искупление – разве что священные книги всех религий лгут, и обманщикам, пьяницам и развратникам прямая дорога в рай. Нет, лучше смерть. Шуткам конец.
«Я хочу умереть», – решил он.
В этот момент один из борющихся духов повернулся к нему. Он увидел бородатое лицо, так искаженное, что, казалось, это искривило и все тело, уподобив его плоду в утробе. Ужас, который он испытал при взгляде на него, усилился, когда дух протянул к нему руки. Он попытался вжаться в какую-нибудь нишу, но тело не слушалось.
– Я – Джейф, – услышал он голос бородатого. – Отдай мне свой мозг. Мне нужны тераты.
Когда его пальцы коснулись лица Бадди, он почувствовал, как некая энергия, белая, как кокаин или сперма, хлынула в его тело. Вместе с ней пришло осознание того, что он, Бадди Вэнс – не только исковерканная телесная оболочка, в нем есть еще что-то, что нужно Джейфу, что он называл «тератами». Бадди не знал, что это такое. Но он ясно осознал ужас, когда это вошло в него. Оно прожигало в нем путь к самому его существу. И разве не оттуда выбралось потом нечто невообразимое, порожденное насильническим прикосновением Джейфа?
Он увидел это. Тварь была бесцветной, безголовой, но снабженной десятками ног, скребущих камень. Полное отсутствие ума – лишь слепое следование воле Джейфа. При виде ее он ухмыльнулся. Потом оторвал другую руку от горла своего врага и, оседлав тварь, понесся к выходу из каменного колодца.
Другой отшатнулся к стене. Бадди мог видеть его. Он казался куда менее воинственным, чем его противник, и лицо его было не так искажено.
Он смотрел вверх, в отверстие между скалами.
– Джейф! – позвал он; его голос стряхнул пыль с уступов, о которые ударялся Бадди по пути сюда. Ответа не было. Тогда он нагнулся над Бадди.
– Я – Флетчер, – сказал он голосом звучным и печальным. – Забудь про свою боль.
Бадди попытался попросить о помощи, но в этом не было нужды. Присутствие Флетчера быстро успокоило боль.
– Попробуй помечтать. Вообрази свое самое заветное желание.
«Умереть», – подумал Бадди.
Дух услышал это невысказанное желание.
– Нет. Не думай о смерти. Пожалуйста, не думай. Это мне не поможет.
«Поможет?»
– Против Джейфа.
«Кто... вы?»
– Раньше люди. Теперь духи. Всегда враги. Ты должен помочь мне. Мне нужен твой мозг, или придется биться с ним безоружным.
«Прости, я уже дал. Ты видел. Но, Господи Боже, что же это была за тварь?»
– Терат? Это твой страх обрел форму. Он поднялся на нем в мир, – Флетчер снова поглядел вверх. – Но он еще не вышел на поверхность. Он не выносит дневного света.
«А еще день?»
– Да.
«Откуда ты знаешь?»
– Я вижу путь солнца даже отсюда. Я хотел стать небом, Вэнс. А вместо этого двадцать лет просидел в темноте, в объятиях Джейфа. Теперь он хочет перенести войну наверх, и мне нужны против него воины, которых я могу взять только из твоего мозга.
«Там ничего нет. Я кончился».
– Субстанция нуждается в защите.
«Субстанция?»
– Море снов. Ты увидишь его, когда умрешь. Это замечательное место.
«Это он о рае? Если о рае, то у меня нет никаких шансов».
– Рай – лишь одна из многих историй, сложенных на берегах Эфемерид. Их сотни, и ты узнаешь их все. Поэтому не бойся. Только дай мне немного мечты, чтобы я мог защитить Субстанцию.
«От кого?»
– От Джейфа, конечно.
Бадди никогда не видел длинных снов. Его сон, когда он не был пьян или подколот, был сном человека, полностью вымотавшегося за день. После вечерней работы, или после траханья, или после того и другого он просто проваливался в сон. Теперь, чувствуя волны боли в сломанной спине, он принялся доискиваться до смысла слов Флетчера. Море, берега, истории, где рай был лишь одной из возможностей.
Как он мог прожить жизнь и ничего не узнать об этом?
– Ты знал, – сказал Флетчер. – Ты видел Субстанцию дважды. В ночь, когда родился, и в ночь, когда впервые спал со своей любимой. Кто это был, Бадди? У тебя ведь было так много женщин. Кто из них больше всех значил для тебя? Впрочем, что я? Конечно, Бона. Твоя мать.
«Откуда, черт возьми, он узнал об этом?»
– Понимаешь, я немного читаю твои мысли. А теперь помоги мне, иначе Джейф может победить. Ведь ты не хочешь этого?
«Нет, не хочу».
– Вообрази что-нибудь. Дай мне что-нибудь, кроме страха смерти. Кто твои герои?
«Герои?»
– Нарисуй их для меня.
«Комики! Все комики».
– Армия комиков? Что ж, неплохо.
Мысль об этом заставила Бадди усмехнуться. В самом деле, неплохо. Разве не было времени, когда он всерьез думал, что его искусство способно сделать добрее этот жестокий мир? Может, армия блаженных дураков преуспеет там, где бессильны бомбы?
Дурацкое видение. Комики на поле битвы, затыкающие дула ружей своими задницами и бьющие генералов по голове резиновыми цыплятами, а потом подписывающие мирный договор вареньем вместо чернил.
Его усмешка превратилась в смех.
– Думай об этом, – Флетчер уловил его мысли.
Смех вызвал новый прилив боли. Даже прикосновение Флетчера не могло ослабить ее.
– Не умирай! – слышал он слова Флетчера. – Погоди! Ради Субстанции, погоди!
Но было поздно. Смех и боль сдавили мозг Бадди. Слезы, залившие глаза, скрыли от него фигуру Флетчера.
«Прости, – подумал он. – Не могу. Не проси меня о том, чего я не могу».
– Погоди!
Поздно. Бадди угасал, оставив в руках Флетчера лишь слабые испарения.
– Черт, – выругался Флетчер, стоя над трупом Бадди Вэнса, как когда-то, невероятно давно, над лежащим Джейфом в миссии Санта-Катрина. На этот раз тело не шевелилось. Жизнь оставила Бадди. На его лице застыло выражение одновременно комическое и трагическое, как вся его судьба. Теперь, с его смертью, такая же судьба ждала весь Паломо-Гроув.
* * *
В следующие несколько дней время выкидывало в городе бесчисленные шутки, но первым заметил это Хови, между расставанием с Джо-Бет и новой с ней встречей. Минуты растягивались в часы; часы казались достаточно долгими, чтобы сменились поколения. Он решил скоротать время, осматривая дом своей матери, – в его характере было подбираться к корням явлений, искать их начало. Чувства прошлой ночи сохранялись, и он ощущал их еще сильней – абсурдная уверенность, что в мире все будет хорошо, не может быть плохо теперь. Умом он понимал абсурдность этого чувства, но не сопротивлялся.
Следом пришло другое, более тонкое чувство. Когда он подошел к дому, где жила его мать, все вокруг каким-то сверхъестественным образом изменилось. Он стоял в центре улицы и глядел на дом, неподвижный, как на фотографии. Не было ни машин, ни пешеходов.
Эта часть города словно застыла, и он так и ждал, что в окошке появится его мать, снова молодая. К тому же его не покидало ощущение, что все события предыдущего дня, его встреча с Джо-Бет, совершались в ожидании чего-то гораздо большего, о чем он не осмеливался даже помыслить. Мысля о таинственной предрасположенности этой встречи заводили его в такие философские лабиринты, что он не мог отличить любовь от науки.
Вот и теперь, стоя перед домом своей матери, он не мог отделить ее тайну от тайны своей любви. Дом, мать и их встреча были связаны воедино. А связывал их он.
Он решил постучать в дверь (как иначе он мог изучить это место?) и уже хотел подняться по ступенькам, когда какой-то инстинкт предостерег его от этого. Он отошел и увидел открывшуюся перед ним панораму города, спускающегося с Холма до восточных пределов, за которыми расстилался сплошной лес. Или почти сплошной: то здесь, то там среди листвы зияли просветы, в одном из которых собралась какая-то толпа. Там метались прожекторы, выискивая что-то невидимое ему. Кино они, что ли, там снимают? В это утро он был так зачарован, что легко мог пройти по улицам мимо половины голливудских звезд.
Стоя там, он услышал чей-то шепот. Он быстро оглянулся. Улица сзади была пуста. Никакой ветер не мог донести до него этот звук: ветра не было. Но он пришел вновь, так близко, что, казалось, он рождается внутри его головы. Тихий невнятный шепот, повторяющий только два слога:
– Ардховардховардхова...
Он никак не мог связать этот голос с тем, что происходило внизу, в лесах. Да его и не очень заботила эта связь. Этот город жил по своим законам, и ему предстояло подчиняться им в неведомых будущих приключениях. Город привел его к любви, к чему приведет его этот шепот?
Было нетрудно найти путь вниз. Пока он шел, его охватило дурацкое чувство, что весь город вот-вот совершит этот путь вместе с ним, сползет со склона холма и провалится в бездну.
Это гротескное ощущение усилилось, когда он достиг леса и спросил, что случилось. Никто не обращал на него внимания, пока какой-то мальчик не пропищал:
– Тут дырка в земле, и он провалился.
– Кто «он»? – спросил Хови. Но ответил не ребенок, а сопровождающая его женщина.
– Бадди Вэнс, – Хови не спешил реагировать, надеясь на дополнительную информацию. – Он был телезвездой. Такой смешной. Мой муж его любил.
– А они его достали?
– Нет еще.
– Ничего, – вмешался мальчик. – Он все равно уже мертвый.
– Правда? – спросил Хови.
– Конечно, – подтвердила женщина.
Внезапно сцена обрела для него новую перспективу. Все они привали сюда не спасать человека.
Они хотели видеть, как его достанут, чтобы потом сказать: «Да, я видел, как они несли его под простыней». Это патологическое любопытство после всего вывело его из себя. Кто бы ни повторял его имя, в гуле толпы он больше ничего не слышал. Незачем было оставаться тут, когда у него были глаза, в которые он мог смотреть, и губы, которые он мог целовать. Он повернулся и побрел к мотелю ждать появления Джо-Бет.
Только Абернети всегда звал Грилло по имени. Для Саралин, до самого расставания, он был Грилло, и так же звали его все коллеги и друзья. Для врагов (а у какого журналиста, тем более специалиста по скандалам, нет врагов?) он был «этот чертов Грилло», мог он быть и правдивым Грилло, но всегда Грилло. Только Абернети называл его, как сегодня:
– Натан?
– Ну, чего тебе?
Грилло только что вылез из-под душа, но от одного звука голоса Абернети был готов вскочить и бежать куда угодно.
– Что ты сейчас делаешь?
– Работаю, – соврал Грилло. Был уже поздний вечер. – Помнишь мою грязную работку?
– Забудь. Кое-что случилось, и я хочу, чтобы ты был там. Бадди Вэнс, комик – знаешь? – так вот, он пропал.
– Когда?
– Сегодня утром.
– А где?
– В Паломо-Гроув. Слышал?
– Да так, по карте.
– Они пытаются его вытащить. Там сейчас день. Когда ты мог бы вылететь?
– Через час. В крайнем случае, минут через девяносто. А что, это так интересно?
– Ты чересчур молод и не помнишь «Шоу Бадди Вэнса».
– Я смотрел повторения.
– Тогда я тебе скажу кое-что, мой мальчик, – это обращение Грилло ненавидел, – когда показывали это шоу, все бары пустели. Это был великий человек и великий американец.
– Так что, тебе нужен слезливый репортаж?
– Черт, нет! Мне нужны новости о его жене, о девочках, об алкоголе, и чем он вообще занимался в графстве Вентура.
– Иными словами, всю грязь.
– Там были замешаны и наркотики, Натан.
Грилло так и видел выражение глумливого сочувствия на лице шефа.
– Читатели хотят об этом знать.
– Они хотят грязи, и ты тоже.
– Такая уж работа. Так что рви туда, мой мальчик.
– Но мы даже не знаем, где он. Может, он просто смылся куда-нибудь?
– Они знают. Они поднимают его уже несколько часов.
– Поднимают? Он что, утонул?
– Он провалился в яму.
«Комики, – подумал Грилло. – Все для смеха публики».
* * *
Только это было вовсе не смешно. Когда он впервые
