Песнь двенадцатая

етвертое небо – Солнце (продолжение) – Второй хоровод

Едва последнее промолвил слово

Благословенный пламенник, как вдруг

Священный жернов^[1332] закружился снова;

И, прежде чем он сделал полный круг,

Другой его замкнул, вовне сплетенный,

Сливая с шагом шаг, со звуком звук,

Звук столь певучих труб,^[1333] что, с ним сравненный,

Земных сирен и муз^[1334] не ярче звон,

Чем рядом с первым блеском – отраженный.

Как средь прозрачных облачных пелен

Над луком лук соцветный и сокружный^[1335]

Посланницей Юноны^[1336] вознесен,

И образован внутренним наружный,

Похож на голос той, чье тело страсть,

Как солнце – мглу, сожгла тоской недужной,^[1337]

И предрекать дается людям власть, –

Согласно с божьим обещаньем Ною,^[1338] –

Что вновь на мир потопу не ниспасть,

Так вечных роз гирляндою двойною

Я окружен был с госпожой моей,

И внешняя скликалась с основною.

Когда же пляску и, совместно с ней,

Торжественное пенье и пыланье

Приветливых и радостных огней

Остановило слитное желанье,

Как у очей совместное всегда

Бывает размыканье и смыканье, –

В одном из новых пламеней тогда

Раздался голос,^[1339] взор мой понуждая

Оборотиться, как иглу звезда,^[1340]

И начал так: «Любовь, во мне сияя,

Мне речь внушает о другом вожде,^[1341]

Как о моем была здесь речь благая.

Им подобает вместе быть везде,

Чтоб нераздельно слава озаряла

Обьединенных в боевом труде.

Христова рать, хотя мечи достала

Такой ценой, медлива и робка

За стягом шла, и ратных было мало,

Когда царящий вечные века,

По милости, не в воздаянье чести,

Смутившиеся выручил войска,

Послав, как сказано, своей невесте

Двух воинов, чье дело, чьи слова

Рассеянный народ собрали вместе.

В той стороне, откуда дерева

Живит Зефир, отрадный для природы,^[1342]

Чтоб вновь Европу облекла листва,

Близ берега, в который бьются воды,

Где солнце, долго идя на закат,

Порою покидает все народы,

Есть Каларога^[1343], благодатный град,

Хранительным щитом обороненный,

В котором лев принижен и подъят.^[1344]

И в нем родился этот друг влюбленный

Христовой веры, поборатель зла,

Благой к своим, с врагами непреклонный.

Чуть создана, душа его была

Полна столь мощных сил, что, им чревата,

Пророчествовать мать его могла.

Когда у струй, чье омовенье свято,^[1345]

Брак^[1346] между ним и верой был свершен,

Взаимным благом их даря богато,

То восприемнице приснился сон,

Какое чудное исполнить дело

Он с верными своими вдохновлен.

И, чтобы имя суть запечатлело,

Отсюда^[1347] мысль сошла его наречь

Тому подвластным, чьим он был всецело.

Он назван был Господним;^[1348] строя речь,

Сравню его с садовником Христовым,

Который призван сад его беречь.

Он был посланцем и слугой Христовым,

И первый взор любви, что он возвел,

Был к первым наставлениям Христовым.

В младенчестве своем на жесткий пол

Он, бодрствуя, ложился, молчаливый,

Как бы твердя: «Я для того пришел».

Вот чей отец воистину Счастливый!^[1349]

Вот чья воистину Иоанна мать,

Когда истолкования правдивы!^[1350]

Не ради благ, манящих продолжать

Нелегкий путь Остийца и Фаддея,^[1351]

Успел он много в малый срок познать,

Но лишь о манне истинной радея;

И обходил дозором вертоград,^[1352]

Чтоб он, в забросе, не зачах, седея;

И у престола,^[1353] что во много крат

Когда-то к истым бедным был добрее,

В чем выродок^[1354] воссевший виноват,

Не назначенья в должность поскорее,

Не льготу – два иль три считать за шесть,

Не decimas, quae sunt pauperum Dei,^[1355]

Он испросил; но право бой повесть

С заблудшими за то зерно, чьих кринов

Двенадцать чет пришли тебя оплесть.^[1356]

Потом, познанья вместе с волей двинув,

Он выступил апостольским послом,

Себя как мощный водопад низринув

И потрясая на пути своем

Дебрь лжеученья,^[1357] там сильней бурливый,

Где был сильней отпор, чинимый злом.

И от него пошли ручьев разливы,

Чьей влагою вселенский сад возрос,

Где деревца поэтому так живы.

Раз таково одно из двух колес^[1358]

Той колесницы, на которой билась

Святая церковь средь усобных гроз, –

Тебе, наверно, полностью открылась

Вся мощь второго,^[1359] чья святая цель

Здесь до меня Фомой превозносилась.

Но след, который резала досель

Его окружность, брошен в дни упадка,

И винный камень заменила цвель.

Державшиеся прежде отпечатка

Его шагов свернули до того,

Что ставится на место пальцев пятка.

И явит в скором времени жнитво,

Как плох был труд, когда сорняк взрыдает,

Что житница закрыта для него.^[1360]

Конечно, кто подряд перелистает

Всю нашу книгу, встретит и листок,

Гласящий: «Я таков, как подобает».

Не в Акваспарте он возникнуть мог

И не в Касале, где твердят открыто,

Что слишком слаб устав иль слишком строг.^[1361]

Я жизнь Бонавентуры, минорита

Из Баньореджо;^[1362] мне мой труд был свят,

И все, что слева,^[1363] было мной забыто.

Здесь Августин, и здесь Иллюминат,^[1364]

Из первых меж босыми бедняками,

Которым бог, с их вервием, был рад.

Гугон^[1365] святого Виктора меж нами,

И Петр Едок, и Петр Испанский тут,

Что сквозь двенадцать книг горит лучами;^[1366]

Нафан – пророк, и тот, кого зовут

Золотоустым,^[1367] и Ансельм^[1368] с Донатом,

К начатку знаний приложившим труд;^[1369]

А там – Рабан^[1370]; а здесь, в двунадесятом

Огне сияет вещий Иоахим,

Который был в Калабрии аббатом.^[1371]

То брат Фома, любовию палим,

Завидовать такому паладину

Подвиг меня хвалением своим;^[1372]

И эту вслед за мной подвиг дружину».