Психологические особенности Русской 1 страница

ВОЛШЕБНОЙ СКАЗКИ¹

Я. А Смирнова

Среди многообразия сказок выделяется отдельный жанр — это волшебная сказка. Наиболее полно этот вид сказок описан В. Я. Проппом. Он же дал и определение волшебной сказки, имея в виду тот «жанр сказок, который начинается с нанесе­ния какого-либо ущерба или вреда (похищение, изгнание и др.) или с желания иметь что-либо (царь посылает сына за жар-птицей) и развивается через отправку героя из дома, встречу с дарителем, который дарит ему волшебное средство или по­мощника, при помощи которого предмет поисков находится. В дальнейшем сказка дает поединок с противником (важнейшая форма его — змееборство), возвращение и погоню. Часто эта композиция дает осложнение. Герой уже возвращается домой, братья сбрасывают его в пропасть. В дальнейшем он вновь ■ прибывает, подвергается испытанию через трудные задачи и [воцаряется и женится или в своем царстве или в царстве сво-[его тестя» [6, с. 18].

Традиционно волшебная сказка в различных ее аспектах [исследовалась в фольклористике, где рассматривалась ее связь 1с важнейшими явлениями природы, такими как движения [солнца и луны (натурмифологи во главе с М. Мюллером), с социальными институтами прошлого, например, с обрядом

(Фрэзер, Пропп) и т. д.

В психоаналитической литературе волшебная сказка рас­сматривается как отражение в символическом виде проблем

пения.

Иной подход к сказке мы встречаем в работах К. Г. Юнга, рый относился к волшебной сказке, как к источнику изна­чальных, универсальных образов, архетипических тем. «В ми-и сказках, так же как и сновидениях, душа высказывается себе самой, а архетипы обнаруживаются в своей естественной

¹ Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (код проекта р7-06-08193).

282 _____________________________________________________ Н Л Смирнова

сыгранности, как * оформление и преобразование вечного смыс­ла вечного содержания» [16, с. 93]. М. Л. фон Франц, анали­тический психолог, сосредоточила свои исследования непо-, средственно на волшебных сказках как на «самом простом и отчетливом выражении коллективных бессознательных пси-" хических процессов» [9, с. 43]. Таким образом, волшебные сказки наряду с мифами, с одной стороны, и сновидениями, с другой, оказались теми областями человеческой деятельности, с помощью которых, по мнению Юнга, возможно изучать ар-хегипическое поведение, связанное с универсальными жиз­ненными событиями и процессами.

Одним из таких универсальных архетипических жизнен­ных процессов для Юнга являлся процесс индивидуации. В* ряде работ прослеживается связь между этим процессом внут­реннего психологического развития человека и сюжетом мифа, жизнью его персонажей [2, 4]. Отечественных работ, которые опирались бы на юнгианский аналитический подход при ана­лизе русских волшебных сказок, практически не существует, исключение составляют работы В. Мершавки, в которых предпринята попытка сравнительного анализа индивидуаци-онного пути западного и русского человека [3]. На наш взгляд, сама символика русской волшебной сказки столь многозначна, рассыпана по разным сказкам, что необходима ее системати­зация, за которой появляется возможность посмотреть на сказку целостно, как на единый материал. Цель настоящей работы состоит в том, чтобы показать психологическое значе­ние волшебной сказки как отражения на символическом уров­не процесса внутреннего развития человека, его индивидуа­ции. Увидеть русскую волшебную сказку в ее целостности нам помогают работы В. Я. Проппа [5, 6]. В процессе исследования волшебных сказок им было показано тесное родство их между собой. «Родство это настолько тесное, что нельзя точно огра­ничить один сюжет от другого. Это приводит к двум дальней­шим, весьма важным предпосылкам. Во-первых: ни один сю­жет волшебной сказки не может изучаться без другого, и во-вторых: ни один мотив волшебной сказки не может изучаться без его отношения к целому*[б, с. 19].

В работе «Морфология сказки» Пропп выдвинул четыре основополагающих тезиса:

1. Постоянными, устойчивыми элементами сказки служат функции действующих лиц независимо от того, кем и как они выполняются;

Психологические особенности русской волшебной скажи _________________ 283

2. Число функций, известных в волшебной сказке, ограничено;

3. Последовательность функций всегда одинакова;

4. Все волшебные сказки однотипны по своему строению. Все «основные составные части» сказки были сведены

Проппом к 31 функции:

1 — Один из членов семьи (герой) отлучается из дома.

2 — К герою обращаются с запретом.

3 — Запрет героем нарушается.

4 — Антагонист пытается произвести разведку.

5 — Антагонисту даются сведения о его жертве.

6 — Антагонист пытается обмануть свою жертву, чтобы овладеть его или ее имуществом.

7 — Жертва поддается обману и тем самым невольно помо­гает врагу.

8 — Антагонист наносит одному из членов семьи вред или ущерб.

8а — Одному из членов семьи чего-либо не хватает или хо­чется что-то иметь.

9 — О беде или недостаче узнают. К герою обращаются с просьбой о чем-либо.

10 — Герой-искатель соглашается или решается на проти­водействие.

11 — Герой покидает дом.

12 — Герой испытывается, выспрашивается, подвергается нападению и т. п., чем подготавливается получение им по­мощника или волшебного средства.

13 — Герой реагирует на действия будущего дарителя.

14 — В распоряжение героя попадает волшебное средство.

15 — Герой переносится или приводится к месту нахожде­ния предмета своих поисков.

16 — Герой или антагонист вступают в непосредственную борьбу.

17 — Героя метят.

18 — Антагонист побеждает.

19 — Первоначально понесенный ущерб или ошибка ис­правляются.

20 — Герой возвращается.

21 — Героя преследуют.

22 — Герою оказывают помощь.

23 — Герой инкогнито пребывает домой или в другую страну.

24 — Ложный герой выступает с необоснованными притя­заниями (или осуществляет их).

284 ____________________________________________________ Н Л Смирнова

25 — Герою предлагается трудная задача. "26 — Задача решается.

27 — Героя узнают.

28 — Ложный герой или антагонист, вредитель изобличается.

29 — Герою дается новый облик (трансфигурация).

30 — Ложный герой или антагонист наказываются.

31 — Герой вступает в брак и воцаряется.

В своей работе «Исторические корни русской волшебной сказки» Пропп «впервые предпринял изучение генезиса сказки как целого», которое привело его к заключению, что значи­тельная часть мотивов волшебной сказки отражает обряд по­священия, «цикл инициации — древнейшая основа сказки». В психологической жизни ритуал инициации соответствует пере­ходу из одного психологического состояния в другое. Юнг видел в обряде инициации аналогию «психологическим процессам и прогрессиям, которые индивид осуществляет на различных ста­диях жизни» [8]. Таким образом, мы обнаруживаем сходные представления о мотивах волшебной сказки в трудах не только психологов, но и исследователей-фольклористов.

Прежде чем перейти к исследованию связи между внутрен­ним содержанием волшебных сказок и процессом личностного развития, остановимся на понятии индивид у ации подробнее, поскольку оно является ключевым для всей данной работы. «Смысл и цель данного процесса — осуществление <...> лич­ности во всех ее аспектах. Это восстановление и развертывание изначальной, потенциальной целостности» [12, с. 160]. С по­нятием индивидуации тесно связаны другие идеи и понятия Юнга, такие как самость, эго, архетипы, синтез сознательных и бессознательных элементов. Самость является центром цело­стной личности, в то время как эго является центром созна­ния. Цель процесса индивидуации — гармонизация созна­тельного и бессознательного через борьбу этих двух противо­положных начал, в результате которого происходит психоло­гическое рождение личности.

По сути дела, под индивидуацией понимается такой уро­вень развития личности, при котором происходит обособление индивида от коллективной психологии: «индивидуация есть процесс образования и обособления единичных существ; спе­циально же говоря, она есть развитие психологического инди­вида как существа отличного от общности, от коллективной психологии. Поэтому индивидуация есть процесс дифферен­циации, имеющей целью развитие индивидуальной личности»

Психологические особенности русской волшебной сказки285

[14, с. 522]. Юнгом постоянно подчеркивалось отличие инди­видуации от индивидуализма. «Индивидуализм означает скорее умышленное предпочтение особых личных качеств, чем коллек­тивных соображений и обязательств. Индивидуация же означа­ет более полную реализацию коллективных качеств» [8, с. 61].

В жизни процесс индивидуации протекает естественным об­разом, в силу собственной внутренней необходимости. Процесс же психотерапии, такой каким его видел Юнг, способен сделать осознанным этот спонтанный процесс. Несмотря на естествен­ность этого процесса, далеко не каждый человек встает на этот путь, поскольку для многих индивидуумов достаточно следовать коллективным нормам и конвенциям. Процесс индивидуации с необходимостью возникает в тех случаях, когда «из-за смеше­ния с другими индивидуум совершает поступки, которые тол­кают его на разлад с собой. Ведь всякое бессознательное смеше­ние и неотделенность вынуждают быть и действовать так, что это не совпадает с собственным бытием. Поэтому невозможно ни находиться с этим в единстве, ни нести за это ответственность. Человек ощущает, что попал в унизительное, несвободное и не­моральное состояние. Однако разлад с собой — это как раз нев­ротическое и невыносимое состояние, от которого хочется найти спасение. Спасение же от этого состояния придет лишь тогда, когда ты способен быть и поступать так, что ощущаешь это соб­ственным бытием. Для этого людям дано чувство, поначалу, может быть, сумеречное и неверное, но с продвижением вперед оно становится все сильнее и отчетливее. Если о своих состоя­ниях и поступках можно сказать: *Это я, и я поступаю так», то можно и двигаться в согласии с собой, даже если приходится тяжело, и можно брать на себя за это ответственность, даже, если это неприятно. <...> Но и это труднейшее свершение ста­новится возможным, только если человек способен отличить себя от бессознательных содержаний. Интроверт обнаруживает эти содержания в себе самом, экстраверт же — как проекцию на человеческий объект. В обоих случаях бессознательные со­держания вызывают ослепляющие иллюзии, искажающие и делающие недействительными нас самих и наши отношения с ближними. По этим причинам индивидуация для некото­рых людей необходима — не только как терапевтическая по­требность, но и как высокий идеал, как идея лучшего, кото­рое мы в состоянии совершить. <...> Идея, лежащая в осно­вании этого идеала, состоит в том, что из верного убеждения рождается правильное поведение и что нет никакого спасения

286 _____________________________________________________ Н. Л. Смирнова

и исправления мира, которое не начиналось бы с самого ин­дивидуума» [12, с. 298].

В процессе индивидуации выделяются четыре ступени: 1. Встреча с Тенью. Тень — архетипический образ, выра­жающий вытесненные неприемлемые аспекты человека. В процессе индивидуации происходит встреча с Тенью, с темной стороной человеческого существования, в результате этого происходит интеграция в сознание материала личного бессоз­нательного, тех его частей, которые вытесняются из-за того, что человек не может их объединить с представлениями о са­мом себе. 4 Интеграция вызывает, с одной стороны, то, что че­ловек падает в своих собственных глазах и опускается в низ­менность человеческой жизни; с другой стороны, происходит одновременное разрушение той роли (Маски, Персоны), кото­рую человек играл прежде. Персона — как обманчивая инди­видуальность, с которой Я-сознание идентифицирует себя — должна быть сломлена и упразднена. Если человек научается отделять себя от той роли, которую он играет в жизни, то вы­полнено предварительное условие для последующей индиви­дуации». Проработка теневого материала приводит к активи­зации коллективного бессознательного, поскольку «психичес­кие энергии, связанные по причине этого самого вытеснения, становятся свободными и активируют коллективное бессозна­тельное; они доносят до сознания те содержания, о существо­вании которых человек ранее даже не догадывался. Этот про­цесс может удачно протекать только тогда, когда «сознание в состоянии ассимилировать содержания, продуцируемые бес­сознательным, т. е. понять их и переработать» [11, с. 245]. Та­ким образом, мы подходим к следующей ступени процесса — интеграции материала коллективного бессознательного, в пер­вую очередь архетипов Анимы и Анимуса.

Встреча с Анимой/Анимусом. Архетип Анимы — это жен­ское начало в бессознательном мужчины, и, соответственно, Анимус — мужское начало в женском бессознательном. Пер­воначально Анима проецируется на мать, а затем — на жен­щин, затрагивающих чувства мужчины. То же относится и к Анимусу. Оба этих архетипа, как и любые другие архетипы, оказывают на человека амбивалентное действие. Оба архетипа располагаются на пороге между сознанием и бессознательным, и таким образом, могут стать «необходимыми связующими звеньями в раскрытии творческого потенциала личности» [8, с. 27] в том случае, когда удается интегрировать их содержа-

Психологические особенности русской волшебной сказки 287

ние в сознание. «Разбирательство с ними должно вывести на свет их содержания; и только если эта задача довершена и имеется удовлетворительная осведомленность сознания отно­сительно процессов бессознательного, разыгрывающегося в Аниме, то Анима действительно будет ощущаться только как простая функция»[1б, с. 247]. С другой стороны, эти фигуры, являясь независимыми автономными комплексами бессозна­тельного, могут овладевать сознанием и оказывать разруши­тельное действие. «Одержимость Анимой или Анимусом изме­няет личность, выдвигая на передний план те индивидуальные особенности, которые представляются психологическими ха­рактеристиками противоположного пола». [8, с. 28]. Если Анима оказывает негативное влияние на жизнь мужчины, то это может выражаться в раздражительном, депрессивном на­строении, в чувстве неуверенности, в обидчивости и ранимо­сти. Анимус же в негативной форме проявляется в женщине в жесткости, беспрекословности убеждений, наличии неподкон­трольных деструктивных идей.

В позитивном аспекте Анимус женщины может «превра­титься в неоценимого внутреннего друга, который наделяет ее такими маскулинными качествами, как инициативность, сме­лость, объективность и духовная мудрость» [9, с. 233]. В то же время позитивная Анима способна стать в жизни мужчины проводником к глубинным внутренним ценностям.

Таким образом, когда автономия архетипов преодолевается и они интегрируются в психике, то происходит «единение ин­теллекта и чувства, что является необходимым условием для становления цельности; ведь интеллект поручительствует за Анимуса, а чувство — за Аниму» [11, с. 247].

Следующая ступень индивидуации — интеграция архети­па, который Юнг называл мана-личность (архетип Духа, Зна­чения, Старого Мудреца, Мудрой Старухи). Данный архетип обнаруживается как проекция силы, жизненной энергии, ма­гических знаний на определенные объекты. В процессе же идентификации возникает задача разотождествления с этим архетипом и реализация отличия между собой и им. «Осоз-нанивание содержаний, которые выстраивают архетип мана-личности означает для мужчин второе и истинное освобожде­ние от отца, для женщины — от матери, а вместе с тем и пер­вое ощущение собственной индивидуальности» [16, с. 248].

Четвертый и последний этап процесса индивидуации — достижение самости, которое выражается единством личности

288 _____________________________________________________ Н. Л. Смирнова

как целого, синтезом противоположностей. «Эмпирически, самость проявляется в сновидениях, мифах, сказках, являя персонажи «сверхординарной личности», такие как король, герой, пророк, спаситель и т. д., или же в форме целостного символа, — круга, квадрата, креста, квадратуры круга и т. д.» [14, с. 554].

Следует отметить, что приведенные выше этапы индиви-дуации — это схематичное изложение, в реальной жизни гра­ницы между этапами сильно размыты и не имеют такой жест­кой последовательности. Примерами могут служить случаи из психотерапевтической практики, когда образы Анимы и Ани-муса появляются до того, как удовлетворительно проработан теневой материал. А переживание архетипов Духа и Самости позволяют следовать выбранному пути, обеспечивая поддержку.

Как было сказано выше, волшебные сказки предоставляют в наше распоряжение архетипы как некие изначальные фор­мы, которые мы пытаемся осознать и объяснить. Понятно, что можно осуществлять интерпретацию на разных уровнях, су­жая или наоборот расширяя содержание; таким образом, воз­можны различные интерпретация одного и того же сюжета, мотива, каждая из которых будет «правильной». Поэтому, приступая к изучению русских волшебных сказок, мы при­держиваемся точки зрения Юнга, что архетипы невозможно понять до конца. «Нельзя ни на миг предаваться иллюзии, будто архетип может быть до конца объяснен и тем самым уп­разднен. Даже самая что ни на есть лучшая попытка объясне­ния — это всего лишь более или менее удачный перевод на другой язык образов.... Именно поэтому любое «объяснение» всегда должно быть таким, чтобы остался сохранным функ­циональный смысл архетипа, иначе говоря, чтобы была обес­печена удовлетворительная и сообразная со смыслом связь между сознанием и архетипом» [16, с. 58].

Таково краткое изложение содержания процесса индиви-дуации, теперь можно перейти к анализу волшебных сказок. В качестве материала мы будем опираться на обобщенную мо­дель русской волшебной сказки, сделанную Проппом [6].

Завязка. Сказка начинается с рассмотрения сказочной се­мьи: жил мужик с тремя сыновьями или царь с дочерью, или три брата. Сказочная семья, которая «живет спокойно и сча­стливо, и могла бы жить так очень долго, если бы не про­изошли очень маленькие, незаметные события, которые вдруг, совершенно неожиданно, разражаются катастрофой».

I

Психологические особенности русской волшебной сказка289

«События иногда начинаются с того, что кто-нибудь из старших на время отлучается из дому: «Дочка, дочка!, мы пойдем на работу»; «Надо было ему (князю) ехать в дальний путь, покидать жену на чужих руках»; «Уезжает он (купец) как-то в чужие страны»; купец едет торговать, князь — на охоту, царь — на войну и т. д.; дети или жена (иногда бере­менная) остаются одни, остаются без защиты. Этим создается почва для беды. Усиленную форму отлучки представляет собой смерть родителей. Со смерти или отлучки родителей начина­ются очень многие сказки. Та же самая ситуация может соз­даться, если отлучаются не старшие, а наоборот, младшие. Они уходят в лес за ягодами, девушка уходит в доле, чтобы при­нести братьям завтрак, царевна уходит погулять в сад и т. д.» [6, с. 37].

Психологически в этом отрывке перед нами разворачивает­ся ситуация человеческой жизни, когда критическая ситуация разрушает привычный жизненный процесс. Во внутреннем плане происходит диссоциация различных частей личности. Внутренний ребенок остается один, без поддержки родителя. Смерть родителей можно рассматривать как отказ от одной из частей собственной личности, ее неприятие и подавление. Та­ким образом, сказочная семья как представитель некой цело­стности, разбредается в разные стороны, человек перестает по­нимать собственную ценность, кто он; это состояние смятения, неуверенности в собственных силах.

Запрет. «Старшие каким-то образом знают, что детям уг­рожает опасность. Самый воздух вокруг них насыщен тыся­чью неведомых опасностей и бед. Отец или муж, уезжая сам или отпуская дитя, сопровождает эту отлучку запретами. За­прет, разумеется, нарушается, и этим вызывается, иногда с молниеносной неожиданностью, какое-нибудь страшное несча­стье: непослушных царевен, вышедших в сад погулять, уносит амей; непослушных детей, ушедших к пруду, околдовывает ведьма — и вот они уже плавают белыми уточками».

Один из запретов — запрет выходить из дому. «Много князь ее уговаривал, заповедывал не покидать высока тере­ма». Или: «Этот мельник, когда пойдет за охотой и наказыва­ет: «Ты, девушка, никуда не ходи». «Дочка, дочка!... будь ум­на, береги братца — не ходи со двора». В сказке «Сопливый козел» дочери видят дурной сон: «Перепугался отец, не велел своей любимой дочери даже на крыльцо выходить». В этих случаях, как указано, непослушание ведет к несчастью: «Так

290 _____________________________________________________ Я. Л Смирнова

нет вот не послушалась, вышла! А козел в это время подхва­тил ее на высокие рога и унес за крутые берега». Здесь можно было бы думать об обычной родительской заботе о своих де­тях... Однако это не совсем так. Здесь кроется еще что-то дру­гое. Когда отец уговаривает дочь «даже на крыльцо не выхо­дить», «не покидать высока терема» и пр., то здесь сквозит не простое опасение, а какой-то более глубокий страх. Страх этот так велик, что родители иногда не только запрещают детям выходить, но даже запирают их. Запирают они их тоже не со­всем обыкновенным образом. Они сажают их в высокие баш­ни, «в столп», заключают их в подземелье, а подземелье это тщательно уравнивают с землей. «Выкопали преглубокую яму, убрали ее, разукрасили словно палаты, навезли туда всяких запасов, чтобы было что пить и есть; после посадили в ту яму своих детей, и поверх сделали потолок, закидали землей и за-равняли гладко гладко» [6, с. 38].

Что же может вызывать такой страх? Начало сказки пока­зывает, что ситуация сказочной семьи нарушается и нечто вы­водит ее из равновесия. Это как и начало личностного разви­тия — когда человека перестает устраивать старый порядок вещей. Но при этом выход из дома, нарушение запрета — это разрушение собственных сложившихся границ, представлений о самом себе. Но это нарушение является и необходимым, по­скольку не сделав эти границы проницаемыми, не прибли­зившись к ним, без попытки выхода за них, невозможно по-настоящему понять самого себя, ответить на вопрос «Кто Я?». В то же время, выход за границы собственного Я чрезвычайно опасная вещь, поскольку за этим стоит психиатрическая сим­птоматика» Юнг много писал об опасностях, связанных с со­прикосновением с бессознательным содержанием. * Возвраще­ние сначала малозначимых проекций, а затем глубинных и могущественных архетипических проекций, происходит на чудовищно трудном и полном опасности пути. Путь этот тру-дев и опасен, ведь энергия, связанная с проекциями, приливает (вследствие интеграции) к бессознательному и активирует его; сознание теперь теснят и преследуют куда более сильные бес­сознательные содержания, чем прежде». «Изоляция в только Я-бытии имеет парадоксальные последствия: отныне в снови­дениях и фантазиях появляются неличные, коллективные со­держания, которые одновременно есть тот самый материал, из которого выстраиваются известные шизофренные психозы. По этой причине данная ситуация вовсе небезопасна, высвобоЖ'

Психологические особенности русской волшебной сказки _________________ 291

дение Я из опутанности проекциями <...> приводит к тому, что Я, которое до сих пор было растворено в отношениях к личному окружению, подпадает отныне под опасность раство­риться в содержаниях коллективного бессознательного». «Из­начальные «опасности души» — это, главным образом, угрозы сознанию. Ослепление, околдование, потеря души, одержи­мость и т. д. суть явные феномены диссоциации и подавления сознания бессознательным содержанием» [16, с. 201]. Страх перед этими неличными содержаниями бессознательного впол­не оправдан.

Нарушение запрета. Но «запрет «не покидать высока те­рема» неизменно нарушается. Никакие замки, никакие запо­ры, ни башни, ни подвалы — ничто не помогает. Немедленно после этого наступает беда. <...> Ход действия требует, чтобы герой как-нибудь узнал о беде <...> и отправился в путь. Ва­жен сам факт отправки героя в путь» [6, с. 47].

Как было сказало выше, герой в сказке символизирует ту часть личности, которая выражает Самость — это тот, кто яв­ляется центром происходящих событий, осуществляя связь с бессознательным. Так, фон Франц считает, что «сказочный герой чаще всего отражает аспект Самости, относящийся к развитию эго-структуры, поддерживая и укрепляя ее. Он же является архетипической моделью правильного поведения» [цит. по 2, с. 128].

Прежде, чем отправиться в путь, герой снабжается разны­ми предметами. Улетающий Финист говорит девушке: «Если вздумаешь искать меня, то ищи за тридевять земель, в триде­сятом царстве. Прежде три пары башмаков железных истоп­чешь, три посоха чугунных изломаешь, три просвиры камен­ных изгложешь, чем найдешь меня». То же говорит жена-лягушка: «Ну, Иван-царевич, ищи меня в седьмом царстве, железные сапоги износи и три просвиры железных сгложи»[6, с. 49]. Эти напутствия являются предупреждением о трудно­стях на пути, который требует огромных сил. При этом особо Подчеркивается важность крепко стоять на земле, иметь силь­ную опору, быть в контакте с реальностью.

Для того, чтобы справиться с бедой, герой получает волшеб­ное средство. Для передачи волшебного средства в сказке вво­дится новый персонаж — даритель. Очень часто это — Баба-яга. Яга в сказке — персонаж многозначный. Это и яга дарительни­ца. Она расспрашивает героя, от нее он (или героиня) получает коня, богатые дары и т. д. Иной тип — яга-похитительница.

292 _______________________________________________ Н. Л Смирнова

Она похищает детей и пытается их изжарить, после чего сле­дует бегство и спасение. Наконец, третий тип — яга-воительница. Она прилетает к героям в избушку, вырезает у них из спины ремень и пр. Живет она, как известно, в лесу.

Лес. Идя «куда глаза глядят», герой или героиня попадает в темный, дремучий лес. «Лес — постоянный аксессуар яги. Мало того, даже в тех сказках, где нет яги <...>, герой или героиня все же непременно попадают в лес. Герой сказки, будь то царевич, или изгнанная падчерица, или беглый солдат, не­изменно оказываются в лесу. Именно здесь начинаются его приключения. Этот лес никогда ближе не описывается. Оа дремучий, темный, таинственный...». На основании этногра­фических материалов Пропи показал, что лес окружает иное царство и дорога в иной мир идет через лес. Таким образом, «сказочный лес, с одной стороны, отражает воспоминание о лесе, как о месте, где производился обряд, с другой сторо­ны — как о входе в царство мертвых. Оба представления тесно связаны друг с другом» [6, с. 58]. Мы видим, что герой попа­дает в область неизвестного и таинственного. С аналитической точки зрения это — соприкосновением с бессознательным. Войдя туда — невозможно оттуда выйти без усилий {лес не отпускает). Справиться с этим иным миром возможно, только пройдя через ряд испытаний, как мы увидим из дальнейшего хода действия.

Баба-яга. В лесу герой оказывается серед избушкой га курьих иожках. «... эта избушка как будто бы давно знакома Ивану: «Нам в тебы лезти, хлеба-соли ести». Он ничуть не удивлен, он знает как себя держать. <...> Герой должен заста­вить ее повернуться, а для этого нужно знать и произнести сло­во. Опять мы видим, что герой ничуть не удивлен. Он за словом в карман не лезет и знает, что сказать. «По старому присловию, по мамкиному сказанью: «Избушка, избушка, — молвил Иван, подув на нее, — стань к лесу задом, ко мне передом». И вот по­вернулась к Ивану избушка, глядит из окошка седая старушка» [6, с. 59]. Пропп указал на важную деталь; в избушку нельзя войти просто, ее нужно обязательно повернуть, поскольку из­бушка «без окон без дверей» стоит на какой-то «...видимой или невидимой грани, через которую Иван никак не может пере­шагнуть. Попасть на эту грань можно только через, сквозь из­бушку и избушку нужно повернуть». В этом положении «избушка открытой стороной обращена к тридесятому царству, закрытой — к царству, доступному Ивану. Вот почему Иван не

Психологические особенности русской волшебной сказки _________________ 293

может обойти избушку, поворачивает ее. Эта избушка — сторо­жевая застава. За черту он попадет не раньше, чем будет под­вергнут допросу и испытанию, может ли он следовать дальше. Собственно, первое испытание уже выдержано. Иван знал за­клинание и сумел подуть на избушку и повернуть ее. «Избушка поворотилась к ним передом, двери сами раствориляся, окна открылись. Это пограничное положение избушки иногда под­черкивается: «За той степью — дремучий лес, а у самого лесу стоит избушка». «Стоит избушка — а дальше никакого хода нету — одна тьма кромешная; ничего не видать».... Из даль­нейшего развития сказки видно, что яга иногда поставлена сте­речь границу стоящими над ней хозяевами, которые ее бранят за то, что она пропустила Ивана. «Как смела ты пропустить не­годяя до моего царства?» Или: «Для чего ты приставлена?». На вопрос Царь-Девицы «Не приезжал ли тут кто?», она отвечает «Что ты, мы не пропускаем муху» [6, с. 60].

Таким образом, избушка — это пограничная зона, вход в иное царство, а Баба-Яга — охраняет это место. Интересно от­метить, что в психотерапевтической работе у клиента возникает мотив непреодолимой преграды, как бесконечной стены через которую невозможно проникнуть, в которой нет ни окон ни дверей. Как правило, такой образ появляется в тот момент, когда мы в работе переходим с уровня анализа персоны к бо­лее глубоким слоям личности, к анализу теневого материала.