double arrow

СОВЕТЫ И НАПУТСТВИЯ

Дорогие мои читатели!

Вот и подошел к концу наш разговор об эстраде. Но ваша работа еще только начинается.

Есть две опасности, подстерегающие начинающего ак­тера. Первая — самоуспокоенность, самовлюбленность, премьерство, преувеличенное представление о своих спо­собностях. Неудовлетворенность и неуспокоенность — луч­шие черты творческого человека и залог его дальнейшего движения вперед.

Вторая опасность — неверие в свои силы, в свои твор­ческие возможности. Вы должны осознавать свое право на творчество, полезность этого творчества и ценность тру­да вашей души. Пусть вас не смущает, что вы еще ниче­го не умеете или умеете слишком мало — профессиональ­ные навыки вырабатываются в процессе учебы и работы, но если ваши задачи, помыслы и стимулы чисты и честны, если главной движущей силой для вас является стремле­ние принести людям пользу, помочь им в борьбе с недо­статками в них самих и в нашей действительности,— на­чинайте думать, работать, раскрывайте свои возможности, развивайте и совершенствуйте их. Не огорчайтесь тем, что другие делают это лучше вас. Очень хорошо сказал А. П. Чехов: «Есть большие собаки и есть маленькие со­баки, но маленькие собаки не должны смущаться су­ществованием больших: все обязаны лаять, и лаять тем голосом, какой господь бог дал».

Не спешите, думайте, читайте, советуйтесь. Рина Зе­леная пишет: «В эстрадной работе у актеров бывает пери­од, когда совершенно необходима чья-то помощь, чтобы подняться еще хоть на маленькую ступеньку. Самому не

1 Советская эстрада и цирк.— 1985.— № 2.— С. 14.

справиться. Нужно от кого-то получить или пинок в зад, или ухватиться за чей-то палец, чтобы преодолеть непре­одолимое»1. Наблюдайте за людьми, прислушивайтесь к интонациям, присматривайтесь к походке, к жестам, к выражению лица... Старайтесь за внешними проявления­ми проникать во внутрении мир человека.

И — учитесь ремеслу! Ремесло — прекрасное слово, хо­тя в него нередко вкладывают «ругательный» смысл. Че­стное ремесло — это технология, необходимое «подножие к искусству» — тут Сальери прав! Учитесь уметь, без уме­ния вообще ничего невозможно. Одними душевными по­рывами и благими стремлениями в искусстве ничего соз­дать нельзя, хотя они и необходимы. Но они должны стать толчком к постижению ремесла.

Есть такое прекрасное понятие — самовоспитание. Тут и воспитание души (гражданственность, юмор, поэзия), и воспитание навыков (актерское мастерство — видения, общение, задача, перевоплощение). Но основополагающим в самовоспитании и творчестве во всех без исключения случаях является труд. Н. П. Смирнов-Сокольский еще 30 лет назад в беседе с молодежью говорил: «...Вы мо­жете спросить, кто сейчас на нашей эстраде артист номер один?...Назову Райкина. Я вижу, как он работает. Дол­жен сказать вам, что труд этого артиста настолько тяж­кий, каждоминутный, что с ним, даже когда на улице встре­тишься, разговора не получается, потому что он и идя по улице думает про свою работу. А когда спектакль — в антракте лежит на кушетке мокрый с головы до ног и дышит _так, будто рубил дрова. Вот такие труженики эс­трады "и становятся ведущими артистами, эстрадными «звездами»...»2

Подходите к своему творчеству серьезно. Эстрада — великое искусство, и овладевать им надо с умом. На само­деятельной эстраде мы нередко видим прекрасные номе­ра, в которых свободно раскрываются самобытные та­ланты.

Мера таланта может быть разной, мера ответственности должна быть одинаковой. И большой признанный мастер эстрады, и начинающий участник самодеятельности долж­ны одинаково требовательно относиться к себе.

1 Зеленая Р, Разрозненные страницы.— М., 1981.— С. 64.

2 Смирнов-Сокольский Н. П. Сорок пять лет на эстра­
де.— С. 259.

Бойтесь ложного пафоса, избегайте ходульности, ко­турнов, будьте просты и честны, скромны и смелы. Не опускайтесь до злобствования, не допускайте ехидного хи­хиканья. Не принижайте высокого звания артиста эст­рады, не раболепствуйте, но и не возноситесь, не унижай­те зрителей своим превосходством над ними. Зрительный зал — это часть нашего народа, нашей Родины.

Работа над каждым конкретным номером зависит от индивидуальности исполнителя и конкретного литератур­ного материала. Поэтому научить работать над созданием того или иного эстрадного номера нельзя. Одно можно сказать с уверенностью: в основе работы актера должна лежать «система» К- С. Станиславского.

Что касается общего характера работы над номером, то вот несколько практических советов.

Совет первый. Прежде чем вы начнете говорить со сцены со зрителями, вы должны хорошо знать, что побу­дило вас начать этот разговор. Вообще, все законы ис­кусства актера (независимо от того, будет он действовать на сцене театра или на подмостках эстрады) не выдума­ны кем-то, не изобретены,— они существуют в жизни. Только в реальной действительности мы следуем этим законам естественно и непроизвольно, не задумываясь над ними, это получается само собой А в условиях публично­го выступления, находясь под прицелом десятков, сотен, а то и тысяч пар глаз,—- трудно вести себя естественно. Актер должен уметь сознательно управлять своими мыс­лями и чувствами, своим психофизическим состоянием сознательно создавать в себе тот внутренний мир, кото­рый в обычной жизни создается в нас «сам собой», непро­извольно и естественно.

В реальной жизни всегда есть причина, побуждающая нас произносить те или иные слова. Мы не можем начать говорить «просто так», ни с того ни с сего. Поэтому, если вы хотите, чтобы ваш разговор на сцене- был естествен­ным и правдивым, как в жизни, вы должны заранее оп­ределить причину рождения этих слов, должны создать в себе такое самочувствие, которое привело бы вас к рож­дению слова. Думаю, что каждый актер приходит к это­му своим путем. Например, В. Я- Хенкин, прежде чем на­чать исполнять, скажем, рассказ Зощенко, должен был «настроиться» на разговор со зрителями: он выходил на авансцену (вернее — выбегал) и, высматривая какого-ни­будь знакомого в зале, начинал беседовать с ним: «Здравствуйте, Иван Петрович! Как я рад, что вы пришли на наш концерт! Как вы себя чувствуете?» и т. д. Это помо­гало ему естественно «войти» в рассказ. И когда конфе­рансье начинает свой вступительный монолог обязатель­ными словами: «Добрый вечер, дорогие товарищи! Здрав­ствуйте, садитесь поудобнее, располагайтесь, чувствуйте себя, как дома...» — это не только дань вежливости, не просто стереотип,— это еще и своеобразная «настройка на волну» естественного разговора, вхождение актера в «раз­говорное самочувствие»...

Попробуйте в качестве отправной точки разговора соз­давать для себя как бы «пред-слово» — своего рода пре­дисловие. Нельзя ни с того, ни с сего начать действовать. А слово — это действие и воздействие. Если слово не дей­ственно, то оно есть просто сотрясение воздуха и не име­ет права быть произнесенным со сцены.

Совет второй. Слова, которые вы будете произносить со сцены, должны быть вашими словами, то есть они долж­ны выражать ваши мысли, чувства, отношения, представ­ления и т. д. Вам поверят только в том случае, если вы будете говорить правду. А чтобы чужие слова стали ва­шей правдой, надо под чужой текст подложить свой соб­ственный подтекст, надо наполнить чужие слова своим видением, пониманием, желанием и т. д.

Я думаю, что нет такого профессионального разговор­ника, который не старался бы «подогнать» под себя ав­торский текст, не приспосабливал бы его к себе с целью превратить в свой собственный монолог. Вы можете вставлять в этот монолог мысленно (а иногда и не толь­ко мысленно) помогающие вам слова (вроде «ну, конеч­но», «само собой разумеется», «вог именно», «сами пони­маете», «с вами ведь тоже так бывало» и подобные), ко­торые дадут возможность в паузах продолжать течение мысли, не обрывать подтекст, не создавать «ям» в течение разговора, перейти от одной темы к другой и т. д. Но со­блюдайте при этом меру!

Совет третий. Обратите особое внимание на финал но­мера. Современной эстраде свойственно в ряде случаев как бы отсекание финала, чтобы зрители ощутили недогово­ренность и сами «додумали до конца», сами сделали со­ответствующие выводы. Вот что говорит об этом А. И. Р&й-кин: «Я показываю явление, вскрываю, так сказать, его механизм, но не договариваю до конца. Это «эллипс», опущение — важнейший для меня прием. И вообще прием искусства. Ведь если со сцены все сказать до конца, зри­тель решит, что вы примитивны, что вы сказали ему ба­нальность. Надо уметь вовремя остановиться, подвести зрителя к ответу, чтобы он сам дошел до него, сам его произнес»1.

Финал — это очень важно, может быть — это самое важное, потому что в финале как бы фокусируется то, с чем зрители уйдут от вас, что в конце концов вы посеяли в их душах.

А теперь я расскажу еще об одном монологе. Но не эст­радном, а политическом. Вернее, не я расскажу, а Дани­ил Гранин — писатель, который отправился в Западную Германию в город Нюрнберг — на празднования, посвя-щеяые 40-летию Победы над фашизмом. Это была трудная для Гранина поездка: сложные чувства обуревали его,— создателя «Блокадной книги»,— документа потрясающей силы, незаживающей раны, которую не залечат ни годы, ни поколения.

Итак, «монолог» Д. Гранина:

«Зачем я здесь... в дни такого праздника, сорок лет со дня Победы,— для чего судьба забросила меня в самое нутро Германии?

По программе мне досталось выступить в конце вече­ра, последним. Я прослушал речи писателей из Чехосло­вакии, Франции, Голландии, Англии, Польши...

Перед моим выступлением показывали фильм о Кель­не. Как союзная авиация бомбила Кельн. От города ос­талось меньше трети, все превратилось в дымные разва­лины. Рядом со мной сидела пожилая немка, она всхли­пывала и осторожно прикладывала к глазам кружевной платочек. Я вдруг разозлился на нее, на себя тоже. За то, что расчувствовался от этого фильма, от ее слез. В это время объявили меня. Прожектора ударили мне в ли­цо, зал открылся, как черная яма. У меня была заготов­лена первая фраза. Долго я ее искал и лепил, чтобы как-то прицепить к ней мои рассуждения о том, что хорошо, что не только мы помним, но и вы не забываете.

Вместо этого я вдруг, еще злой, мрачный, выпалил:

— Вот сейчас мы смотрели фильм про Кельн. Тяже­ло? Да, то, что сделали с Кельном, это, конечно, ужасно. В тот день я сидел в окопах под Ленинградом. Каждый день над нами строем пролетали «юнкерсы» бомбить Ле-

1 Театр.—1984.—№ 1,—С. 45—46.

нинград. Мы, беспомощно ругаясь, провожали их глаза­ми. Потом слышалась бомбежка. На горизонте за нами поднимались столбы дыма. И так продолжалось изо дня в день не недели, а месяцы. Поэтому, когда мы узнали1 в 1942 году, что союзная авиация бомбила Кельн, ничего, кроме радости, мы не испытали! Да, ничего, кроме радо­сти!

Я крикнул это со злостью, разом, это вырвалось у ме­ня, а чего, в самом деле, пусть знают!

Я передохнул, в черной яме все замерло, я вдруг по­чувствовал, как что-то натянулось между мной и этой душноватой тысячеглазой настороженной глубиной. Это был трудный миг. Долгий. Я не знал, что происходит там, в темноте, и что вернется ко мне... И вдруг все взорва­лось аплодисментами, они возникли разом в нескольких местах зала, а потом слились воедино.

Они аплодировали не мне, а тому солдату, которым я был в 1942 году, который защищал свой город и воевал против нацизма.

Почему же я сейчас смотрю этот фильм и сочувствую жителям Кельна, и мне так тяжело? Что за расстояние между той мстительной радостью и нынешним сочувстви­ем? Сорок лет и многое другое отделяло меня сегодняш­него от того лейтенанта, каким я был. Вряд ли он мог понять меня сегодняшнего, зачем я здесь. А я его пони­маю.

Из неразличимой мглы зала в дрожащих сполохах ра­кет высветились лица моих командиров, моих комисса­ров, о которых я писал,— Медведев, Ермолаев, Коминаров, а вот экипаж моего танка, мои взводные — никто из них не понимал, зачем я еду сюда в Праздник Победы.

Я прямо так и сказал в зал. Теперь я говорил только то, что чувствовал, честно, не дипломатничая. Да, я не хотел ехать к вам сюда. Слишком дорог для меня этот праздник. Все мои однополчане удивлялись: на День По­беды— к немцам? У них же совсем другие чувства вызы­вает эта дата, ты там не нужен со своей радостью и сво­ей печалью. Тебе не с кем будет там вспомнить о погиб­ших товарищах. Но я хочу именно здесь вспомнить моих павших товарищей, здесь, в Нюрнберге... Пусть не вез разделяют мои чувства — это тоже надо знать. Я не жа­лею, что приехал сюда. Для меня было открытием, как вы отмечаете сорок лет разгрома гитлеровской Германии: серьезно, честно и мужественно.

Это, конечно, им понравилось, но я, стоя под прожек­торами, уже не радовался, я думал о том, что все мы привыкли аплодировать словам, а мир более всего ны­не нуждается в поступках»1.

Почему я хочу закончить свою книгу этим монологом? Потому, что в нем сказано о главном — главном сегодня и всегда: о Войне и Мире, о Надежде и Вере, о Любви и Ненависти; потому что Гранин очень точно написал о взаимодействии человека на сцене и людей в зале, он на­правил в зал биотоки своей мысли и страсти — и зал вос­принял их и ответил ему; и еще — из-за самых послед­них слов: «Мир более всего ныне нуждается в поступках». Вот к этим словам я и хотела привести вас, мои дорогие чи­татели, под конец своей книги Каждый ваш выход на эстраду должен быть именно поступком

В сочетании «словесное действие» ударение надо де­лать па втором слове, а не на первом! Вы выходите на сцену для того, чтобы действовать словом, потому что слово сейчас — ваше орудие действия и воздействия на сидящих перед вами людей Это — разные люди, но все они в данную минуту отдали вам свое внимание, они готовы понять вас и разделить ваши чувства.

Мне хочется писать слова «вам» и «вас» с прописных букв, потому что сейчас я обращаюсь не к вам — во мно­жественном числе, а к Вам — конкретному человеку, ко­торому дано право выйти сегодня вечером на сцену и совершить поступок — вселить в сердца зрителей радость жизни, гордость за свою страну и желание еще лучше трудиться для ее блага.

В добрый час!

' Гранин Д Два вечера//Лит. газ.— 1986.— 22 янв.


Понравилась статья? Добавь ее в закладку (CTRL+D) и не забудь поделиться с друзьями:  



Сейчас читают про: