Я не таким уж крепким был
орешком,
тебе не подходил
наверняка.
Я помню,
как со скрытою насмешкой
ты покрутила
пальцем у виска.
Да, жизнь твоя не удалась,
я знаю,
в глазах недоуменье
и тоска.
Я не злорадствую,
я просто вспоминаю
твой палец
револьвером у виска.
* * *
Я — как сломанная пружина,
ты — как высохшая слеза,
и глядят сквозь меня чужие
и такие родные глаза.
Ах, глаза твои!
Умирали
за такие глаза испокон.
Что ж теперь они словно вобрали
всю печаль древнерусских икон?
И задумчивей «Лунной сонаты»
ты на жёлтые смотришь дожди,
словно это они виноваты,
что так сумеречно в груди.
Ну да полно, не хмурься,
родная,
Вместе мы эту боль переждём,
и войду я к тебе,
как к Данае,
золотым притворившись дождём.
***
Ты застыла вчера перед дверью,
словно стрелка у красной черты.
Ты, наверное, слишком поверила
в эти огненные цветы.
В них таилась невнятная тайна,
но глаза рассказали: беда!
Он словами не смог, он цветами
попытался ослабить удар.
В доме замерло всё, онемело.
Только б ложку в стакане унять.
Ты одна понимала медленно
или просто боялась понять.
Лишь когда он ушёл в чёрный вечер,
дом сковала вселенская стынь,
а цветы на окошке отсвечивали,
непонятные, как латынь...