Глава 26. Мы разработали и применили композицию стимуляторов развития и роста, в состав которой входили препараты растительного и животного происхождения

Мы разработали и применили композицию стимуляторов развития и роста, в состав которой входили препараты растительного и животного происхождения. Ведь главный закон молодости гласит: ты не стареешь, пока растешь! Среди них были маточное молочко, продукты пчеловодства, сперма кита и хрящ акулы, биокомпозит известного эстонца Урмаса Альтмери АУ-8 и гормон роста, вытяжка рога единорога и множество других стимуляторов роста, которые сейчас и не вспомнить.

— Это тебе не какие-то там американские пилюли бессмертия, — нахваливал Жора нашу композицию Алексу Анатолю, — белая, красная… Это — пилюли вечности! Продуманные, выверенные, вымученные, настоящие… Это ты понимаешь?

Алекс только кивал головой. Мы нашли даже человеческое мумие, приготовленное сто лет тому назад по специальному рецепту известным китайским ювенологом. Вот он. Recipe: «Взять рыжего пятнадцатилетнего розовощекого юношу, поместить его в глиняный сосуд, добавить чего-то там сколько необходимо, запаять и зарыть в известном месте… Использовать по прошествии ста лет». Мы взяли. Да, на нас висит теперь и этот грех. Но самым сильным, стимулирующим рост клона эффектом обладали липосомы, содержащие комбинацию генов восточной смоковницы, белого медведя и пчелиной матки. Да, вот такое удивительное сочетание, дающее непревзойденный тропный результат. Испытания этого препарата мы проводили, как принято, на бабочке-однодневке, на мышках, крысках, собаках и даже на обезьянах, и вот теперь потребовался клон из нашей коллекции. Мы просканировали имеющийся в мире материал по технологиям увеличения продолжительности жизни и не нашли ничего нового.

— Они тупо развивают тупиковое направление, — сказал Жора. — Какой совершеннейший застой мыслей!

— Мои друзья, — сказал на это Питер, — Мехмет Оз и Майкл Ройзен издали прекрасную книжку: «You. The owners…» «Ты. Инструкция по использованию».

— Вот эту? — спросил Жора, беря с полки и показывая названную книгу.

— Там все о том, что нужно делать и есть, чтобы долго жить.

— Прекрасный переплет! — сказал Жора.

Майкл предложил даже смесь поста. Я испытал ее на себе… И теперь нам не нужно ждать несколько поколений, чтобы видеть результаты своей работы.

— А сколько же нужно ждать?

— Месяца полтора, от силы — два.

— Надо же!

— Мы с ним вместе расписывали диеты для наших клеточек, — сказал Жора. — А что ты сейчас читаешь? Ты всегда с какой-нибудь книжкой.

Он кивнул на книгу, которая была у меня в руках.

— Донцова, — сказал я.

— Ты читаешь Донцову?

Он смотрел на меня так, словно я украл у него из стирки трусы. Я не понимал, что его так удивило, стоял молча, глядя ему в глаза с не меньшим любопытством. Затем спросил:

— А разве ты не читаешь Донцову, Маринину, Устинову, Дашкову? Разве тебе не интересны Пелевин, Незнанский, Головачев? Они ведь как никто…

Жора, как я уже говорил, книг почти не читал. Современное чтиво он обходил стороной.

— Отчего же, — сказал он, — бывает…

Он секунду подумал и сказал:

— Но не перечитываю.

Я знал его отношение к современным авторам. Я хотел еще раз услышать его суждение на этот счет.

— Перепевы, — сказал он. — Шуршание, шелест слов…

— Жор, ну, а Головачёв? Он интересен тем, что…

— Кто это?

— Василий! Он же наш…

— Ах, Васька! Ты читал его?

Я промолчал.

— Мне было интересно, я кое-что полистал…

— У него уже томов сорок… Если не пятьдесят.

Жора словно откусил от лимона.

— Можно, конечно, и почитать… пока сидишь на очке. Отрывай листик за листиком… Хватит надолго. Пойми, у тебя должно быть пять-семь книг, которые нужно время от времени перечитывать…

Я уже слышал это и хотел услышать еще раз. Я слушал.

— У тебя есть такие?

Я слушал.

— Ксенофонт, Сенека, Рабле, Монтень… Наверное, Жан Жак Руссо, Гете и Бальзак, наверняка, Чехов, может быть, Дюрренматт и Фриш, может быть, Моэм… И конечно, письма, их письма, письма Флобера, Ван Гога, Мериме, «Письма незнакомке», еще чьи-то там, Тургенев, Пушкин, Гоголь, Чехов, Толстой… Эпистола! Человек — в письмах. В «Исповедях» и дневниках… Августин, Руссо, Толстой, Набоков, да та же Анаис Нин или тот же Нагибин… И пожалуй, еще «Апологию Сократа». Да, пожалуй…

— Платона?! — почему-то радостно воскликнул я.

— Может быть, еще Ксенофонта, — сказал Жора, — не придав значения моей радости.

Он говорил об этом не первый раз, часто меняя местами Бальзака и Гете, Фриша и Дюрренматта, называя и Паскаля, и Сервантеса, и даже Бальтасара Грасиана, забывая Мериме и автора «Писем к незнакомке», перечень был, конечно, пошире, но не выходил за десятку. Но я точно знал, что он знал и Шекспира, и Карамзина, и Генри Миллера, и Лема... Князя Мышкина он не любил, а Воланд вызывал у него приступ ярости. Он не объяснил: почему? О Евангелиях он молчал. И я никогда не видел на его столе Библии.

— Этих же, — Жора снова кивнул на мою книжку, — никто никогда не будет перечитывать. Бабочки-однодневки…

Он секунду повременил и добавил:

— И уж тем более с карандашом в руке. Как думаешь?

— Почему? — спросил я.

Ему лень было даже открыть рот, чтобы ответить на мой вопрос. Я понял: сегодня для него я потерян.

— В твоем списке нет Джойса.

Я хотел хоть как-то ему отомстить.

— Да-да-да, — сказал он, — такая синяя, толстая, со смешными картинками… Импрессия этих книг должна соответствовать экспрессии твоих генов.

Из современников он читал только Зюськинда, перелистывал, я видел, «Алхимика» и Сарамаго, а о Викторе Ерофееве даже не слышал. Подборку книг о Христе (целая гора фолиантов!) он хранил в несгораемом сейфе. Но я никогда не видел в его руках Библии…

— Да, ты говорил.