Промышленники
Пояснение к схеме:
- снизу вверх общее количество капитала растет (начиная с чернорабочих и до промышленников);
- органический состав капитала меняется в горизонтальном направлении: группы, расположенные слева, обладают более значительным культурным капиталом, чем экономическим (профессора, художники, артисты, кадры среднего звена в частном секторе); справа указаны те, чей экономический капитал выше, чем их культурный капитал (крестьяне, административные кадры частного сектора);
— политические партии или группы, которые имеют предпочтение одних и других, даны в рамке;
— разделенные средней осью, вверху даны господствующие, а внизу те, над кем господствуют.
ЧАСТЬ II. Категории политики
парадигмой любого господства (о чем свидетельствует связь между мужским шовинизмом и политическим авторитаризмом). Но этот вид анализа малоэффективен, пока женщины сохраняют в производстве и воспроизводстве символического капитала «менее значимую позицию, являющуюся истинным основанием более низкого статуса, который навязывается символическими системами и всей социальной организацией». Предварительным условием освобождения женщины является, следовательно, «коллективное овладение» общественными механизмами господства, которые ведут к тому, что культура мыслится как социальное отношение «отличия», отношение, утверждающееся в антагонизме с так называемой природой и легитимировавшее претензию носителей культуры на господство. Эта пресловутая природа есть не что иное, как «натурализованная судьба», т. е. результат господства, который представлен не как социальное построение, а как субстанциальная идентичность, которая предписывается группам, являющимся объектами господства, т. е. женщинам, беднякам, народам колоний, дискриминируемым этническим группам. Понимание libido dominandi (желания господствовать) следует искать в изначальном, фундаментальном господстве, господстве мужчин над женщинами. В философской, социологической и антропологической литературе эта тема широко известна. Формулировка libido dominandi довольно часто встречается у Августина Блаженного, который видел в этой форме стремления к могуществу печать проклятия человечества и квазиконстанту истории древнеримского народа. Основное различие здесь заключается в том, что, согласно Августину, зло, которое ввергает человечество в желание господствовать, которое отдаляет его от любви Бога и ведет к войне, зародилось вследствие женской развращенности, в то время как у Бурдье истоки насилия следует искать в социальном мужчине (vir). Похоже, что он просто переворачивает западную традицию осмысления сексуальности. Отсутствие постановки вопроса о психической бисексуальности, центральной темы у Фрейда, и о социальных механизмах возникновения гомосексуальности у мужчин и женщин как социального явления (рассмотренных в работах Фуко) дает повод предположить это.
|
|
|
|
Во всяком случае, анализ мужского господства позволяет Бурдье вновь заявить, что следует преодолеть наивную альтернативу между принуждением и согласием, так как «символическое насилие» ведет к «принуждению, устанавливающемуся в результате вынужденного признания со стороны того, над кем господствуют, по отношению к тому, кто господствует, самого факта господства, поскольку для его осмысления и осмысления самого себя он располагает лишь теми орудиями познания, которыми совместно владеют и тот и другой и которые являются лишь инкорпорированной формой отношения господства». Таким образом, можно представить себе некоторую «символическую силу», которая действует, как по волшебству, внутри отношений родства или даже внутри отношений господства на экономической основе. Господство производит и подпитывается через «непосредственное и предрефлексивное подчинение социализированных тел». Социальный мир, посредством изначального и фундаментального импульса, вводит в тело программу, которая функционирует как «природа», реализующая «властное и (по всей видимости) слепое насилие (социаль-
IV. Господство
но детерминированных) влечений и фантасмов (sic)». Итак, принцип господства заключается в том, что его «произвольный» nomos (закон) действует как «природа» через «соматизацию социальных отношений господства», что проявляется в габитусе, инкорпорированном и натурализованном поведении. Следовательно, бессознательное у тех, над кем господствуют, структурировано в соответствии с отношениями господства. «Социально сформированное биологическое тело является, таким образом, политизированным телом или, если угодно, инкорпорированной политикой», что лежит в основе того факта, что опыт сексуальности сам может быть ориентирован в политическом отношении. Таким образом, фаллократия является продуктом социального формирования либидо мужчины (vir) в «libido dominandi», желание господствовать над другими людьми и, вторично, на уровне инструмента символической борьбы, над женщинами».
Политическая теория господства отсылает нас, следовательно, в область антропологии (которую, возможно, следует называть андрологией, знанием о человеке-мужчине — vir). Главная трудность доказательства такой гипотезы заключается в одновременном использовании ею некоторых понятий и их противоположностей: весь концептуальный аппарат Бурдье основан на манипулировании фрейдистскими терминами-понятиями (непризнание, либидо, влечение). Но в определенные моменты эти термины-понятия используются для опровержения тезисов автора, у которого они заимствованы, путем смешения двух понятий: подавление и вытеснение. Выгода для социологии здесь большая: можно таким образом охватить не только поле своей дисциплины, но также поле всего человеческого опыта и попытаться ответить на фундаментальные и универсальные вопросы (это доказывают прямые или косвенные ссылки Бурдье на Блеза Паскаля). Однако такое стремление к полному пониманию может обернуться против социолога с его собственной «фрейдистской» проблематикой: разве не является такое развертывание эпистемического влечения (стремления познать) само по себе формой влечения (анального) к овладению, к господству? Вопрос о libido dominandi, когда он принимает форму эпистемического влечения, которое стремится быть радикальным и универсалистским господством над знанием, ведет к необходимости поставить вопрос о libido sciendi (желании знать) самого социолога — может быть, и оно является символическим, непознанным и отрицаемым насилием.