Суверенный Бог

Предложенное Вебером различие между политическим господством и господ-[ ством иерократическим следует понимать как различие аналитическое. Оно по­рождает во всяком случае определенную трудность: если связывать политичес­кую власть с физическим насилием, а религиозную — с подчинением путем ма­нипулирования психическими благами, не ведет ли это к забвению того факта, что такое различие далеко не всегда и не для всех людей обоснованно? Засухи, наводнения и эпидемии, высокие или низкие урожаи, тучи саранчи, поражения или победы на войне, преимущественное рождение дочерей в семье, бури и

ЧАСТЬ IV. Государство, гражданское общество, нация

смерть, а также то, какая жизнь ждет человека после смерти, можно приписы­вать влиянию одного или нескольких богов, но связано ли это с иерократичес-ким или политическим порядком? Священник, осуждающий на вечные муки грешников перед людьми, которые ему верят, — совершает ли он физическое или психическое насилие? Владеет ли единый Бог крупных монотеистических религий монополией на законное физическое насилие? Не возникает ли пер­вичная форма государства в человекообразном Боге, ревнивом короле, суверене земного мира? В конечном счете политическая социология Спинозы, который связывает деспотическое использование антропоморфизма власти и веру в слиш­ком человечного Бога, который хочет и жаждет, руководит и принуждает, ругает и наказывает, прекрасно раскрывает сходство двух форм подчинения (что со­ставляет главную тему «Богословско-политического трактата»).

Но даже при согласии с веберовским различием двух форм власти разделение этих областей может оказаться очень трудным в данном обществе и для данного момента. Монополия в распоряжении священными (психическими) благами и монополия в использовании орудий насилия могут полностью совпадать или полностью расходиться, причем между ними существует масса промежуточных случаев, которые далеко не всегда можно понять исходя из августинской про­блематики, зародившейся в среде римского христианства, где церковь и го­сударство существовали в руках цезаро-папистов как два различных образова­ния, выступавшие то соперниками, то сообщниками, но никогда полностью не сливавшиеся. Такие понятия, как «священное» или «мистическое», не могут при­обрести сразу же универсальное значение: сказать, например, что в коммунизме имеются элементы священного, чем и объясняется его распространение, мож­но, лишь забыв, что «священное» у индонезийских мусульман и у германских протестантов, наверное, не одно и то же ни с точки зрения объектов святости, ни по месту, которое оно занимает в общественной жизни. Может даже быть, что не существует никакого опыта или универсального понятия священного, в то же время легко заметить, что идея устремления или попыток достижения че­ловеком священного является лишь социологическим прикрытием плоского спи­ритуализма, который обретает смысл только перед лицом не менее плоского по­зитивизма некоторых авторов XIX в.