Глава 7. Я тоже был восхищен и горд!

Я тоже был восхищен и горд!

— И вот еще что, — сказала Юля, немного повременив, — у каждого гена есть своя Пирамида. Да-да. Подумайте и над этим…

Я сидел на подлокотнике кресла и слушал. Мне достаточно было видеть ее исполненное нежной прелести раскрасневшееся лицо, прекрасные горевшие огоньком абсолютной уверенности даже в свете свечи чуть прищуренные черные глаза, ее живые призывные полные губы, так победоносно аргументировавшие в пользу нашей Пирамиды!.. Очертания ее обольстительной груди, стесненной настойчивыми и неуступчивыми объятиями тонкой шерсти черного свитера, уводили мои мысли далеко от тех постулатов, которые только что провозгласила Юля, и я даже прикрыл глаза, чтобы получше рассмотреть те кущи, где мои мысли могли бы спрятаться и потом затеряться. Мне казалось, невозможно было найти более прекрасную грудь, более изящную шею…

И тут дали яркий свет, который просто убил пламя свечи. Но даже при таком ярком свете египетские пирамиды просто меркли перед величием того, о чем нам только что поведала Юлия — перед величием нашей Пирамиды. Излив нам все свое красноречие, Юля еще какое-то время стояла молча, чтобы мы могли наслаждаться не только ее словами, но и безукоризненно исполненными линиями ее смелого тела.

Господи, а как ослепительна ее кожа!

Обладая безупречным вкусом и чувством прекрасного, Юля не могла не завершить свое новогоднее поздравление милой улыбкой.

Тишина стояла такая, что слышно было, как наш кофе теряет тепло. Что же касается меня, то я прекрасно исполнял роль первого ученика: слушал и молчал, давая волю лишь неуемному воображению.

Улыбнувшись, Юля окинула нас беглым взглядом, и произнесла только одно слово:

— Все!..

Никто не осмелился нарушить воцарившуюся тишину. И только через минуту грохнул вал аплодисментов.

А потом я подумал: Гильгамеш, Ашшурбанипал, Хаммурапи, Навуходоносор, Хеопс, Клеопатра, Македонский, Гомер, Аристотель, Конфуций, Сократ, Аристотель, Сенека, Платон, Конфуций, Цезарь, Данте, Шекспир, Рабле, Сервантес, Монтень, Паскаль, Вольтер, Дидро, Наполеон, Маркс, Толстой, Достоевский… И Будда, и Иисус, и Августин, и Мухаммед, и даже, наверное, Савонарола с Торквемадой и Лойолой с Кампанеллой, и Томасом Мором, и Жан Жаком, и Монтескье, которых, к моему стыду, я так до конца и не прочитал…

И многие, и еще многие… Многие…

— Ты дважды назвал только Конфуция, — сказала Лена.

— Он того стоит. И кажется, Аристотеля.

— И ни разу не назвал Ленина…

— Он того стоит.

Юля собрала все мысли всех этих отцов жизни и преподнесла нам их как дар, как новогодний дар. Подарок! К сожалению, я помню не все из того, что тогда говорила Юля, а диктофона под рукой не оказалось. Меня поразило только одно: как Юля могла держать в своей прелестной головке столько ярких и теплых слов? Мне казалось, невозможно найти более прекрасную и такую светлую голову! И еще: какая же у нее умопомрачительно белая нежная атласная кожа под этим тонким обездвиживающе тесным черным холодным свитером! Это — непостижимо! Вот креатив!..

«Юлия!..». Я не произнес это имя вслух. Я спросил себя, очарован ли я этим тихим, теплым, шелковым милым именем, этой славной россыпью нежно льющихся светлых букв? Ответа не требовалось. Вот кому, думал я, прекрасно удалось соединить в себе (редкое сочетание!) физическую красоту с даром ума!

— А что Аня тоже?.. — спрашивает Лена.

— И Аня… тоже, но Юля…

— Ты забыл даже о Тине?

— О Ти?.. Ти… Понимаешь, Тиии…

— Понимаю, чё уж тут не понять, — говорит Лена.

Ти… Ти… Ну, как вам всем объяснить, что Ти — это… это… Это — необъяснимо. И я не собираюсь тут перед вами рассыпаться в признаниях! Еще чего!.. Тинн, Тиннннннн… Колокол!.. Да-да, Ти — это мой Колокол — тиннннн…

Иногда я ловил себя на том, что разговариваю сам с собой, вслух, громко и вдруг замечал удивленный Жорин взгляд.

— Ты с кем разговариваешь?

— Я рассказываю, — отвечал я.

— Ну-ну, — Жора только улыбался.

Умопомрачение от Юлии я испытываю и по сей день.

— Да уж! — говорит Лена.

Дернул же меня чёрт купить этот томик Тининых стишков! Уж и не припомню, где это было — то ли в Кракове, то ли в Питере, когда я ждал Лену на набережной… Она тогда так и не пришла… Дела видите ли, дела, я сидел на скамейке, листал этот сборник… То ли в Барселоне я его листал, любуясь творчеством этого самого божественного Гауди… Храм, конечно, надо сказать… Ангелы в восторге! Я тоже ждал Лену, сидя на скамеечке… А вот где купил этот томик?.. Как он и откуда свалился на мою голову — ну хоть убей! Может быть, в Майями, когда мы с Юлей… Мы приехали ночью… То ли лес горел, то ли нефтебаза какая… Зарево в полнеба! И, знаешь, молнии, молнии… Смертельные молнии… Прям какие-то саблезубые… С ног до головы, с неба до земли… Юле удалось из машины сделать несколько снимков… Потом из окна отеля… Тридцать третий этаж — огни города — на ладошке… Как светлячки… только… Хочешь посмотреть? Где-то тут эти фотки, я прихватил…Да, мы там накувыркались! Будешь смотреть?

— Прям счас?

— Да… Накувыркались…Ей захотелось купить тут дом! Майями-бич, западное побережье, остров, ей приглянулся остров… Дом рядом с Хулио Иглесисом! Юля от него просто млеет! Бискайский залив, белый песок… Индиана-Крик, Бискейн-Парк… «Мы построим и здесь нашу Пирамиду!». С Хулио и с… Размечталась! Как же, как же… построили... Мы тогда еле ноги унесли! Не до стихов было. Правда, нам удалось провести переговоры с китайцами! Успешно прошла и та онлайн конференция, где мы договорились с какой-то строптивой дамой о каких-то поставках. Капиталистка, она нас просто схватила за горло!

— Капиталистка?

— Конечно! Хватка у неё прям бульдожья! Собственно, и я не был в неё влюблён! Просто — дело, знаете ли, дело требовало… Ну, а как ты хотела, милая моя?! Сейчас без этих генов и хромосом никуда не сунешься. Сейчас весь мир помешался на них! И за ними, за генами и стволовыми клетками будущее и твоего, милая моя, рыжего мира! Куда ты денешься?! Хо! Ну, знаете ли… Только слепой….

Нет, не помню уже… то ли… нет, не вспомню… Неважно… Мы тогда еле ноги унесли… Мне казалось, что именно эта рыжая бестия и устроила на нас охоту.

— Рыжая? Как ты узнал, что она…

— Рыжая! Я точно знал, что она из тех, кто… Огненная! Только такие способны на… Они прут, как…

Как только с нею связь оборвалась, тут же, через каких-то десять-пятнадцать минут всё и началось. Нет, ну ты могла бы спокойно сказать… Ну, куда тебе столько денег?! Да и совесть, пардон, на плечах надо иметь! Вон японцы согласны и на… И китайцы…

Ну, да бог с ней, с этой рыжей.

Хотя у неё могли быть и другие причины отказа, о которых я не мог даже догадываться.

— Когда ты злишься, — говорит Лена, — у тебя белеют глаза.

— Ты это уже говорила. Что и сейчас белые?

— Сейчас — зеленые! Как…

— Как у Иисуса?

— Ахха…

Я просто набрасываюсь на нее с благодарностями: хоть она за меня!

— Да, не до стихов тогда было.

— Понимаю… И что же стало предметом вашего спора, — спрашивает Лена, — вы, как ты говоришь, так свирепо и яростно набросились друг на друга…

— Свирепо и яростно! Это правда! Но… Она не просила, она требовала...

— Как можно требовать от партнёра?..

— Её тон не терпел возражений!

— Чего требовала?

— Ясности! Ей, видите ли, нужно было точно знать, как наши генные технологии…

— Знать как — это ключевой момент не только истории, но — устройства мира, — провозглашает Лена. — Know how! Секрет производства!

— Вот! Секрет производства совершенства жизни! Звучит заумно, но это не какая-то там несусветная заумь, по сути — сама суть! Корень совершенства! Она не могла поверить, что мы в состоянии производить это самое совершенство, как горшки или гвозди… Как цыплят. Она требовала рассекретить секрет! Но кто же в наши дни тебе, милая моя, мог позволить…

— Ваша Тина…

— Она уцепилась! Видимо, шестым своим чувством она нашла нас деловыми партнёрами, да! Мы созвонились. От скайпа она отказалась. Я привык видеть глаза собеседника, даже по скайпу, но она была непреклонна — нет! Я назначил ей встречу — нет! А какое же может быть партнёрство без живого общения? В нашем-то деле! Когда решается…

— И что Тина?

— Она приняла решение. И заявила: «У вас просто нет выбора!». Я был потрясён. Мы… Жора даже… Своим «Нет выбора!» она пригвоздила нас к стенке! Расстрел! Жора было воспротивился, что-то нёс несусветное, даже пугал, угрожал. Она рассмеялась. Её беспощадное «dixi!» прозвучало как гром.

«А если нет — у вас нет ни единого шанса!».

— Что «нет»? — спрашивает Лена.

— Нет — это нет! Если мы вдруг вздумаем без неё…

Я хотел бы заглянуть ей в глаза, когда она произносила своё «dixi!».

— Заглянул?

— Мне они даже приснились: рыжие-рыжие… Как лисички…

— Рыжие?

— Апельсиновая охра! С изумрудными блёстками на доньях радужек…

Чем-то они напоминали… Ну, ты знаешь эту историю с The illuminatus! Trilogy»… «Глаза в пирамиде»…

— Не знаю. Ты уверен, что… Иллюминатша?..

Я был уверен, как никогда!

— Но вот, что я хочу тебе сказать: если бы мне тогда кто-нибудь… В это невозможно поверить!.. если бы мне кто-нибудь тогда вздумал сказать, что эта упрямая дама и есть… ой, это просто какое-то наваждение!.. что она и есть на самом деле та, что… та, с которой мы… та, ради которой и во имя которой…

— Говори уже — кто?!

— Что она и есть та самая…

— Тина, что ли?!

— Ага…

— Брось!

— Вот и я не поверил! До сих пор вот…

— Да ну?

— Да!..

— Как же ты это узнал? — спрашивает Лена.

Как я узнал?! Узнал… Эти знания, надо сказать, хорошенько меня потрепали. Потом, много позже, я-таки узнал вот ещё что! Это важно — причиной её отказа была никакая не жадность, нет! Ты не поверишь — была её непостижимая и всеохватная щедрость.

— Всеохватная?

— Именно! Вездесущая!..

— Рест…

— Именно!.. Но это… эту её щедрость нам только предстояло ещё раскусить. Оказалось, что феномен её щедрости таит в себе… Долгое время это было для нас делом непостижимым. Незаурядным и глубоко неподъёмным. Мы…

— Как же вам удалось…

— Да как? Как… Мне так и не удалось в полной мере… Нам! И только Жора вскоре смог… Или, я вот думаю, в Оклахоме?

— Что? — спрашивает Лена.

— Да этот томик купил.

— Да брось ты свой томик! Что смог-то? Жора?..

— Расскажу, расскажу еще… Это такая история! Тонкая… Жора проломил… Он… Мы просто диву давались… Это роман в романе! Жора… Они с Тиной потом…

А в Оклахоме, в каком-то задрипанном пригороде мы с Жорой нашли наших соотечественников, эмигрантов… То, сё… Они просто нас изнасиловали своим вниманием и почитанием, ели, пили, читали стихи… По-русски! Вот в их книжной лавчонке я, кажется, и купил… нет — они подарили мне эти томики… на русском… да-да, Мандельштам, помню, Цветаева, Бродский… «…Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать…». Так и не пришел. Дошел из Штатов только до Венеции, да? до Венеции?

— До Венеции, до Венеции…

— И вот там, у них я, кажется, и купил нашу Тину.

— Они подарили.

— Или не там… Или не они… Ну да бог с ней, с Тиной…

Купил Тину…

Надо сказать — задорого!

Вот так и был провозглашен наш Манифест!

— Тут на днях Никита Михалков, — говорит Лена, — сделал попытку удивить народ Манифестом Просвещенного Консерватизма. Ты читал?

Я кивнул, мол, да, видел.

— По-моему, — сказал я, — он забрался не в свою песочницу.

Когда я спросил об этом Жору, он улыбнулся.

— Его потуги на гениальность просто смешны. Он все делает для ее выпирающей демонстрации. Он ею просто пугает. Жалкая попытка казаться, а не быть. Он пугает, а мне не страшно. Ведь гениальность сродни беременности. Нет, НикИ`та — ты не НикитА`.

Вечером я снова думал о Юлии. Ночью мне не спалось…

Вспоминать Тину не было никакого желания. Но никакие нежелания не могли увести от неё мои мысли. Во дела-то!

— Вы напились?

— А то!..

— И Юля?

— Юлька — ни грамма!

А вот Жоре-таки удалось!