Первая встреча (сеанс)

Пациент приходит на прием измученным. Ему пришлось отказаться от курения и транквилизаторов, он явно чувствует себя усталым и встревоженным. Больной смутно представляет себе, что его ждет. Можно заставить его подождать пять — десять минут сверх назначенного времени, чтобы еще больше усилить его напряжение. В звуконепроницаемой приемной включен приглушенный свет, телефон отключен. Пациент лежит на кушетке. Ему предписывается лежать распластавшись, поскольку в такой позиции он максимально ощущает некую физическую беззащитность, а именно этого я и добиваюсь. Важное значение такой позиции или позы я осознал, наблюдая за вновь поступившими арестантами, которые часто проводили свои первые дни в тюрьме, лежа в позе эмбриона или скрестив ноги, сложив руки на животе и подтянув колени к туловищу, словно пытались таким образом защититься от одиночества отчаяния и боли. Как будет обстоять дело дальше, зависит, разумеется, от индивидуальности пациента. Давайте рассмотрим некий типичный случай.

Пациент рассказывает о своем напряженном состоянии и других проблемах: о слабости, импотенции, головных болях, депрессии и вообще о несчастной жизни. Возможно, он скажет: «Какой же смысл в такой жизни?», или «Все так страдают; здоровых людей не осталось!», или «Я устал от одиночества! Я не могу завести друзей, а если они и появляются, то вскоре начинают утомлять меня!» Все это означает, что перед нами — несчастный и страдающий человек. Если он испытывает ощущение очень сильного напряжения и страха, я прошу его позволить этим чувствам полностью завладеть им. Если он начинает паниковать, я предлагаю ему позвонить родителям, чтобы попросить о помощи. Иногда это вызывает болезненные чувства уже в ходе первых пятнадцати минут первого сеанса. Я прошу его рассказать о детских годах жизни. Возможно, он скажет, что помнит не так уж много. Я настаиваю, чтобы он вспомнил все, что сможет. Затем пациент начинает рассказ о своем детстве.

Пока он рассказывает, я собираю определенную информацию. Защитная система пациента проявляется двумя путями. Во-первых — в том, как он говорит. Он может философствовать, почти не проявлять чувств, использовать абстрактные сравнения, а в целом создается впечатление, что он скорее посторонний наблюдатель своей жизни, чем человек, который действительно прожил ее. Поскольку его «личность» (или нереальное «я») проявляется в описании собственной жизни, мы внимательно слушаем, что же она говорит. Осторожный человек, который уклоняется и пытается смягчить требования терапевта, возможно скажет: «Не мучайте меня больше. Я не в состоянии ничего воспринимать» пока вы не перестанете терзать меня».

Во время этого рассказа пациент обычно описывает взаимоотношения, принятые в его доме: «Я обычно отмалчиваюсь, когда он говорит так», «Он был бы доволен, заметив, что обидел меня. Но я предпочитал не доставлять ему такого удовольствия», «Моя мать вела себя как маленький ребенок, и мне зачастую приходилось брать на себя роль матери», «Папа всегда набрасывался на меня с обвинениями, и я научился быстро находить оправдание любым поступкам», «Я никогда не мог угодить им», «По-моему, никакой родительской любви вообще не бывает».

Поощряя воспоминания о случаях из раннего детства, мы пробуждаем у пациента довольно сильные чувства. «Я молча сидел, позволяя ему избивать моего брата и… Ох, почему-то я чувствую напряжение… Даже не знаю, что это cq мной…» Ему вновь предлагается отдаться на волю этого чувства. Возможно, on так и не поймет, что именно взволновало его, или, быть может, скажет: «Я подумал, что такое же может случиться и со мной, если начну спорить, как это сделал мой брат… 0-ой, у меня свело живот. Неужели я был так испуган?» Пациент начинает слегка подергиваться. Его руки и ноги приходят в движение. Он моргает и хмурит брови. Слышатся его вздохи или скрип зубов. Я вновь настаиваю: «Постарайся понять это чувство! Вспоминай дальше!» Допустим, он скажет: «Не могу. Это ощущение прошло». Такие тренировочные занятия могут продолжаться несколько часов или дней, но здесь я немного сокращу описание выявления этого чувства, чтобы мы могли перейти к следующему этапу.

«Я весь скован напряжением. Да… Похоже, я действительно боялся своего старика» — таким может быть очередное утверждение пациента. В тот момент, когда я вижу, что он осознал это чувство и твердо стоит на своем, я прошу его глубоко и интенсивно дышать, задействуя мышцы живота. Я говорю: «Откройте рот как можно шире и не закрывайте его! А теперь выталкивайте, выталкивайте это чувство из живота вместе с воздухом!» Пациент начинает глубоко дышать, корчиться и дрожать. Когда такое дыхание становится непроизвольным, я побуждаю его к следующему шагу: «Скажи папе, что тебе страшно!» Возможно, он ответит: «Я вообще не хочу разговаривать с этим мерзавцем!» Я вновь настаиваю: «Постарайся сказать это! Говори!» Как правило, в течение первого сеанса, несмотря на кажущуюся простоту этих слов, пациент не в состоянии произнести их. Если ему все-таки удается выкрикнуть свой страх, то это, как правило, сопровождается потоком слез и глубоким судорожным дыханием. После этого он может тут же начать рассказывать, каким замечательным был его отец. Вполне вероятно, что в ходе этого рассказа он также вспомнит несколько преданных забвению конфликтных ситуаций (возможен также ряд инсайтов).

Такую начальную реакцию мы называем подходом к сцене первопричине, или псевдопервопричинной. Подготовительная стадия, сопровождающаяся псевдопервопричинными реакциями, может продолжаться несколько дней, неделю или около того. По существу, это просто расслабляющий процесс, цель которого — заставить пациента раскрыться, подготовить к сдаче его защитной крепости. Естественно, никто из пациентов не сдаст эту крепость без боя. Невроз отступает далеко не сразу, неохотно и постепенно сдавая свои позиции.

Возможно, уже через пятнадцать минут пациент вновь успокоится и замкнется в себе, вернувшись к привычной необщительности, к бесчувственной манере разговора, свойственной его нереальному «я». И опять-таки его необходимо вывести из себя, вызвав воспоминания о болезненных ситуациях из его прошлой жизни. Терапевт также должен стремиться устранить все проявления защитной системы пациента. К примеру, если он говорит тихо, надо заставить его говорить громко. Если он склонен к философским рассуждениям, надо постараться подвести его к простому описанию реальной жизни. Чаще всего хорошо защищенному пациенту, который привык жить своей головой, а не чувствами, не удается пройти подготовительную стадию (псевдопервопричины) за несколько дней. Так или иначе, мы должны постоянно подчеркивать его излишнее мудрствование на каждом сеансе.

Первая встреча с подобным философом может быть очень похожа на сеанс традиционной психотерапии: обсуждение, история, вопросы и прояснения. Ни в коем случае нельзя обсуждать терапевтические понятия. Многие пациенты склонны обсудить идеи и достоинства первичной терапии, однако нам не следует допускать этого. Наша ежедневная и неизменная задача — пробивать и расширять брешь в его защитной крепости до тех пор, пока пациент уже не сможет больше защищаться. Вероятно, первые несколько сеансов терапии будут соответствовать ранним годам жизни пациента, предшествующим сцене первопричины, вынудившей его уйти от реальности. Он описывает свои переживания в отдельных, бессвязных событиях, по крупицам восстанавливая далекое прошлое. Когда все эти фрагменты соберутся в значимое целое, пациент будет готов к восстановлению сцены первопричины.

Настороженность, робость, вежливость, исполнительность, враждебность или мелодраматичность — все это защитные маски пациента, которые надо постараться снять, чтобы дать возможность проявляться его реальным чувствам. Если пациент сгибает ноги в коленях илу поворачивает голову в сторону, необходимо заставить его бно (ь принять исходное распластанное положение. Усиление волнения может сопровождаться излишней смешливостью или зевотой, на что пациенту надо немедленно и с раздражением указать. Он может попытаться сменить тему разговора — такие попытки тоже следует пресекать. Или он буквально проглотит (подавит) свои чувства, что в общем-то случается со многими невротиками, поскольку они привыкли скрывать или проглатывать нарастающие чувства. Отчасти поэтому мы просим пациента не закрывать рот.

Пока пациент оживляет воспоминания своего детства, мы продолжаем следить за признаками проявления чувств. Его голос может слегка дрожать от повышенного напряжения. Следует напомнить ему о необходимости сочетания глубокого дыхания и чувства. Возможно, через час или два после начала сеанса пациент испытает сильнейшее волнение. Не понимая, какие чувства владеют им, он просто ощущает напряжение и тревожную «подавленность» — в сущности, он пытается подавить свои чувства. Я побуждаю его продолжить воспоминания и восстановить дыхание. Пациент клянется, что не знает, что именно он чувствует. К его горлу подступает комок, ему кажется, что его грудная клетка сдавлена тесным панцирем. Он начинает давиться и тужиться, говоря: «Наверное, меня сейчас вырвет!» Я сообщаю ему, что это лишь кажущееся ощущение и что ничего подобного не произойдет. (Случаев рвоты не было ни у кого из моих пациентов, несмотря на долговременные рвотные позывы.) Я настаиваю на том, чтобы он рассказывал о своих чувствах, даже если он не понимает, что именно чувствует. Он подыскивает какие-то слова и начинает метаться и корчиться от боли. Я прошу его постараться выпустить эту боль, и он продолжает попытки высказать свои чувства. И наконец чувство прорывается в криках: «Папочка» пожалуйста не бей его!», «Мама, помоги мне!», или он просто выкрикивает одно слово — «ненавижу»: «Я ненавижу тебя, ненавижу!» Это и есть первичный крик. Он сопровождается судорожным учащенным дыханием, которое как бы выталкивает это мучительное чувство, долгие годы томившееся в отстойнике боли. Иногда пациент просто кричит: «Мамочка!» или «Папочка!» Даже произнесение этих слов может сопровождаться нестерпимой болью, так как многие «мамочки» не разрешают своим детям обращаться к ним в такой уменьшительной форме. Невротик наконец вновь чувствует себя тем маленьким ребенком» который нуждается в том, чтобы «мамочка» помогла ему высвободить все старые, подавленные чувства.

Такой кряк является криком боли и одновременно неким освобождающим событием, резко снижающим барьер личностной защитной системы. Это оказывается возможным потому, что в течение примерно двадцати дней шло нарастание напряженности, которое позволяло сдерживать проявления реального «я». В большей степени это относится к бессознательным реакциям. Такой крик пронизывает весь организм. Многие сравнивают его с ударом молнии» вдребезги разбивающим все подсознательные запреты и установки» организма. Более подробно значение этого крика я буду описывать в одной из следующих глав. Пока достаточно отметить, что крик первопричины является как причиной, так и результатом разрушения защитной системы.

На первом сеансе я время от времени прошу пациента мысленно представить своих родителей и разговаривать только с ними. Просьба рассказать о них невольно слегка отдаляет пациента от его чувств, и в этом случае наш сеанс скорее напоминал бы дискуссию двух взрослых людей. Поэтому будет лучше, если пациент, например, скажет: «Знаешь, пап, я помню, как ты учил меня плавать и сердился за то, что я боялся опустить голову под воду. В конце концов ты не выдержал и утопил меня». В этот момент пациент может повернуться ко мне и раздраженно заметить: «Вы представляете себе этого идиота, решившего утопить шестилетнего малыша?» А я отвечу ему: «Ты скажи отцу все, что ты чувствуешь!» — и он продолжает выплескивать раздражение и выкрикивать «страх, испытанный в шестилетнем возрасте. Это может вызвать новые ассоциации, ведущие к более связным воспоминаниям. К примеру, он начинает вспоминать, как отец пытался учить его другим вещам и как страшно ему было при этом: «Однажды он подвел ко мне огромного коня. Я не знал даже, как забраться на него. Но он хотел, чтобы я обязательно проехался на нем. Лошадь взбрыкнула и поскакала прочь. Подоспевший тренер вовремя остановил лошадь. Мой отец не сказал ни слова». И вновь я побуждаю его высказать отцу свои чувства. Возможно, он будет и дальше вспоминать о тех жизненных испытаниях или страшных ситуациях, в которых отец отказывал ему в праве на страх. Или может вдруг переключиться И вспомнить о своей матери: «Почему она не остановила его? Она была такой робкой. Никогда не защищала меня от него». Начиная осознавать прошлое, пациент обращается к матери: «Мамочка, помоги мне. Мне так нужна твоя помощь! Мне так страшно!» При этом проявление чувств может стать более сильным — слезы, рыдания, спазмы в животе — и, возможно, оживут новые воспоминания о событиях детства, когда она не могла защитить его от этого «чудовища»! Все четче он понимает, каким слабым и испуганным созданием была его мать. Она была слишком робка, чтобы осмелиться помочь ему и т. д. После двух или трех часов воспоминаний силы пациента обычно истощаются, и мы прекращаем первую встречу. Пациент возвращается в свой гостиничный номер. Он знает, что в случае необходимости может в любой момент связаться со мной, а также в течение первой недели ему, возможно, понадобятся дополнительные ежедневные сеансы, если он будет испытывать повышенное чувство тревоги. Последующие недели обычно проходят более спокойно. Ему по-прежнему не разрешается смотреть телевизор или ходить в кино. По сути дела, он не испытывает в этом необходимости, поскольку полностью поглощен собой.