После третьего дня

В течение последующих трех недель индивидуальной терапии процесс лечения происходит примерно так же, как было описано ранее. Существуют еще Определенные времена, о которых пациент вспоминает неохотно, tie испытывая сильных чувств или оставаясь почти равнодушным. Иногда наступает период невосприимчивости, когда организм пациента просто отдыхает от боли. Сам организм является отличным регулятором боли, и мы должны позаботиться о том, чтобы не провоцировать усиление мучительных переживаний в этот невосприимчивый период.

Иногда пациент просто сопротивляется встрече со своими чувствами, его Защитная система еще вполне дееспособна. Как правило, через неделю после начала лечения пациент покидает гостиничный номер, однако мы можем вновь попросить его вернуться туда и провести ночь в состоянии бодрствования. То есть мы делаем еще одну атаку на его защитную систему.

По описаниям некоторых пациентов, после каждого следующего дня терапии их защитная система уменьшается на один или несколько слоев. Этот процесс набирает силу, поскольку полное осознание одного болевого момента подготавливает пациента к переживанию более значительной боли. Любая боль первопричины, по-видимому, вскрывает закрытые области памяти, черпая оттуда дополнительные сцены первопричины. По мере уменьшения защитных слоев эти сцены могут восприниматься все более мучительно. Нельзя торопить пациента, его организм позволяет единовременно прочувствовать только ту боль, которую он в состоянии пережить, это» процесс должен быть упорядоченным, постепенным и безопасным. Вынуждая пациента пережить пока слишком мучительные для него сцены, мы можем добиться лишь того, что он вновь замкнется в себе.

В ходе последующих переживаний сцен первопричины пациент обычно все дальше углубляется в детские воспоминания. Зачастую мы даже слышим, как меняется его голос и манера разговора в соответствии с вспоминаемым возрастом, — появляется шепелявость, детский лепет и в конце концов младенческий крик.

Наблюдая за этими процессами, я пришел к пониманию взаимосвязи боли и памяти, поскольку после переживания подавленных болей постпервичные пациенты свободно рассказывали о своем детстве, начиная с младенческого возраста. Эти наблюдения также привели меня к пониманию огромных последствий, связанных с травматическими событиями первых трех лет жизни. Естественно, это не было новым открытием, Фрейд говорил об этом уже на заре нашего столетия. Однако природа таких травм исключительно тонка и трудно уловима: постоянно мокрые пеленки, которые никто не меняет; грубое или резкое обращение; недостаток внимания и безутешный плач в течение нескольких часов; пронзительные родительские голоса, постоянно нарушавшие покой лежавшего в колыбели (беззащитного) ребенка; длительное ощущение голода; недостаток физической ласки и ощущения надежной связи с родителями, когда ребенка берут на руки только на время кормления.

Трудности, связанные с появлением на свет, также могут привести к травме, и, учитывая это, мы можем по-новому взглянуть на исследованиях Отто Ранка, который писал в начале этого столетия о существовании родовых травм. Отто Ранк полагал, что само рождение уже является травматичным событием (ребенок покидает надежную защиту материнского чрева), хотя я полагаю, что именно травматичное рождение приводит к травме. Рождение само по себе является естественным процессом, и я не думаю, что любой естественный процесс должен быть травматичным.

Однажды я наблюдал за женщиной, которая переживала сцену первопричины, сжимаясь в комочек, захлебываясь, почти задыхаясь и выплевывая слюну, а затем вдруг вытянулась на кушетке и заплакала, как новорожденный. Когда она успокоилась, то осознала, что вновь пережила свое очень трудное появление на свет, во время которого она действительно едва не умерла, захлебнувшись жидкостью. Был и еще один пациент, вновь переживший процесс долгого рождения (мать рожала его около двадцати часов). Прочувствовав, насколько упорной была его борьба за жизнь, он осознал, что эта борьба началась во время родов и не оставляла его всю дальнейшую жизнь: «Мне казалось, что моя мать пыталась с самого начала помешать мне нормально жить», — сказал он.

В связи с этим я хочу вспомнить очень поучительный случай из моей терапевтической практики. Одна пациентка испытывала постоянную смутную тревогу и, сама не зная почему, чувствовала себя несчастной. Она стонала и причитала: «Я не могу заплакать, не могу плакать». И вдруг ей удалось оживить какие-то воспоминания, и слезы брызнули из ее глаз; она пережила травматическое событие, случившееся с ней в годовалом возрасте, которое оказало запрещающее воздействие на ее слезные протоки, а теперь этот запрет был устранен. Наконец-то тридцатилетняя женщина обрела способность плакать; однако до тех пор, пока ей не удалось восстановить все события, предшествующие этой детской травме, она не могла пролить ни слезинки во время наших встреч.

Это свидетельствует о том, что даже не умеющий говорить младенец может быть травмирован. И не только родительские крики или порицания способны привести к неврозу; вероятно, травма может исходно повредить нервную систему и помниться на органическом уровне. Физиологическая система «знает», что она была травмирована, даже когда сознание еще практически не развито. И вновь я подчеркиваю, что не достаточно знать об этих событиях; если они были травматическими, то их надо восстановить в памяти и полностью пережить, чтобы избавиться от их дальнейшего воздействия на организм.

Начиная со второй или третьей недели первичной терапии, мы будем почти ежедневно сталкиваться с переживанием сцен первопричины. Каждый индивидуум подходит к восстановлению сцен первопричины своим неповторимым путем. Некоторым пациентам необходимо выговориться, чтобы начать чувствовать; другие — сначала испытывают физические ощущения, необъяснимые в настоящий момент, которые вскоре превращаются в реальные воспоминания. Самым мучительным является восстановление главной причинной связи, и приближаясь к ее осознанию, пациенты ведут себя по-разному: хватаются руками за края кушетки или за собственный живот, начинают крутить головой, скрипеть зубами или задыхаться и тужиться. Одни пациенты корчатся от боли, другие — сжимаются в уголке кушетки или падают на пол и бьются в судорогах.

Поведение одного и того же пациента может быть разным в ходе переживания разных сцен первопричины. Одни. сцены вызывают гнев и неистовство, другие — страх или тихую печаль. В каких бы формах ни выражались эти переживания, задача терапии — выявить все давние подавленные чувства.

Все эти чувства могут быть настолько разными, что их трудно описать словами. Одна пациентка, ранее проходившая курс традиционной (условной) психотерапии, говорила) что она очень много плакала во время того лечения, но тот плач или те чувства резко отличались от того, что ей пришлось пережить в ходе первичной терапии. Раньше плач обычно помогал ей облегчить боль и она всегда чувствовала, себя лучше, защитив таким образом свое страдающее, «я». Но теперь она выплакивала свои реальные обиды, и испытывала. значительно боле? сильные и захватывающие чувства-По ее словам» во время переживания сцены первопричины она чувствовала, что плачет каждой клеточкой своего тела,

Во время таких индивидуальных сеансов пациенты вскоре приучаются открыто проявлять и распознавать свои чувства. Например, пациент может вспоминать о сне, увиденном им предыдущей ночью описывая его так, словно только что увидел его, испытывая чувства страха, беспомощности и быстро переставая контролировать себя», осознает связь чувства с его источником. Полностью теряя контроль на собой, они наконец могут установить эту связь, поскольку самоконтроль почти всегда означает подавление реального «я». Пациент стремится испытать давние боли, понимая, что это единственный путь избавления от невроза. «Это мучает меня, — говорил один пациент, — но если я смогу прочувствовать и понять самого себя, то больше мне ничего не надо».

Спустя некоторое время ход лечения уже мало зависит от терапевта, теперь он в основном должен быть молчаливым наблюдателем. Когда чувства пациента пробуждаются, они возвращаются к нему обновленными — он воспринимает новые запахи и звуки и по-новому ощущает все, что происходило с его организмом, но было подавлено в раннем возрасте. Например, пациент, в годовалом возрасте пришедший к выводу, что его будут больше любить, если он станет всячески сдерживать себя и как можно меньше мочить пеленки, переживая сцену первопричины, испытал почти такую же сильную потребность! в мочеиспускании, какую он испытывал, когда был младенцем. Очень важно помнить о том, что пациент полностью погружается в события прошлого и любое слово терапевта, сказанное в это время, может нарушить этот процесс. Беспомощность или одиночество, то чувство, которое возвращает пациента к исходным событиям, не может быть полностью прочувствовано, если у него остается ощущение присутствия рядом с ним терапевта.

Существует целый ряд признаков, характерных для переживания сцен первопричины. Один из них относится к своеобразной лексике и манере разговора. Если пациент произносит слова, как маленький ребенок, — что происходит в большинстве случаев, — это означает, что он переживает сиену первопричины. Например, один пациент, доктор философии, говорил во время сцены первопричины: «Папочка, я насквозь испуганный». Для меня такие слова являются свидетельством того, что он не притворяется. Однако если пациент выкрикивает ругательства вроде «Папа, ты ублюдок!» во время сцены первопричины, то, скорее всего, это переживание псевдопервопричины.

Другим качественным признаком сцен первопричины является то, что постепенное, все более глубокое оживление младенческих и детских чувств приводит к более явному проявлению зрелости. Это происходит потому, что снятие систем защиты позволяет человеку стать по-настоящему взрослым, а не изображать взрослого. Иными словами, он становится самим собой. Зачастую, переживая сцену первопричины, пациент возвращается к своим младенческим обидам, крича и плача, как годовалый ребенок, а прочувствовав их, вдруг начинает говорить новым более низким и выразительным голосом вместо того тонкого и слабого голоса, который у него был до терапии.

Оживляя воспоминания прошлого в ходе сеанса первичной терапии, пациент порой теряет ощущение времени. Например, пациенты могут сказать: «Мне кажется, что с начала сегодняшнего сеанса прошло много лет». Если я прошу пациента оценить, как давно он пришел в мой кабинет» он может ответить: «По-моему, я провел здесь лет тридцать». Вероятно, переживая события прошлого, он не воспринимает реальное время в минутах или часах.

Пациенты описывают эти сцены первопричины как некое проникновение в подсознательное. Хотя они могут выйти из этого состояния в любое время, но предпочитают не делать этого. Они понимают, где они находятся и что с ними происходит, однако, в таких сценах первопричины они восстанавливают историю своей жизни, которая полностью захватывает их. Они уже прожили ту жизнь, однако скорее сыграли, чем реально прочувствовали ее. Даже их сновидения во многом связаны с подавленным прошлым. Прочувствованная сцена первопричины действительно возвращает прошлое в историю, в итоге позволяя пациенту жить в настоящем времени.