Диалог как «вербальное сновидение»

Есть смысл остановиться еще на одном сюжете, тоже относя­щемся к инфантильным аспектам политического парадиалога, а именно, к его схожести с эгоцентрической речью ребенка.

Характеризуя эгоцентрическую речь ребенка, Ж. Пиаже от­мечает, что таковой она является потому, что «ребенок говорит лишь о себе и не пытается стать на точку зрения собеседника. Собеседник для него первый встречный»¹. Здесь Пиаже ухва­тывает замечательную двойственность и парадоксальность эго­центрической речи, важную и для понимания речи парадиало-гической: с одной стороны, ребенок не интересуется тем, кому он говорит, и слушают ли его. Он говорит о себе и для себя, он

¹ Пиаже Ж. Речь и мышление ребенка. М.: Педагогика-Пресс, 1994. С. 17. 168

_Не испытывает желания действительно что-то сообщить собе­седнику, он ни к кому не обращается. С другой стороны, Пиаже фиксирует, что наличие собеседника все же существенно для эгоцентрической речи. Ребенок испытывает удовольствие от приобщения кого-нибудь к своему действию и его речевому со­провождению. «Ребенку, - пишет Пиаже, - важен видимый ин­терес другого к тому, что он делает и говорит. У него (ребенка), очевидно, есть иллюзия, что его слышат и понимают»¹. Кстати, Пиаже указывает в этой связи на важную роль эхолалических реакций в эгоцентрической речи ребенка.

Эта двойственность и парадоксальность детской эгоцентри­ческой речи хорошо выражается у Ж. Пиаже понятием «кол­лективного монолога». Он подразумевает, что во время детских разговоров «каждый приобщает другого к своей мысли или дей­ствию в данный момент, но не заботится о том, чтобы и в са­мом деле быть услышанным или понятым»². Коллективный мо­нолог Пиаже рассматривает как наиболее социальную из всех эгоцентрических разновидностей детского языка, поскольку «к удовольствию разговаривать она прибавляет еще удовольствие произносить монолог перед другими и этим привлекать — или полагать, что привлекаешь, — их интерес к его собственному действию или к собственной мысли»³. Но ребенок, говорящий таким образом, фактически ни к кому не обращается. «Он гром­ко говорит для себя перед другими. Такой образ действий мож­но найти у некоторых взрослых, оставшихся недоразвитыми (у некоторых истериков, если называть истерией нечто, происте­кающее из детского характера), которые имеют привычку гром­ко размышлять, как если бы они говорили сами для себя, но с расчетом, что их слушают. Если отбросить некоторое актерство этого положения, то получим эквивалент коллективного моно­лога нормальных детей»⁴.

Пиаже описывает здесь нечто большее, чем только особен­ность эгоцентрической речи ребенка, а именно, особый вид перформанса: говорить для себя перед другими. В этом случае присутствие других предполагается говорящим и важно для самого факта говорения (что, кстати, подчеркивает и Выготский в своих экспериментах с детской эгоцентрической речью), но

1. Там же.

2. Там же.

3. Там же. С. 23.

4. Там же. С. 23-24.

стремление передать собеседнику информацию или существен­но повлиять на него, ограничено «говорением для себя». Формы этого ограничения, конечно, различны. В случае «коллективно­го монолога» ребенок «говорит лишь о себе, не заботясь о пози­ции другого, не стараясь убедиться в том, слушает ли и пони­мает ли его собеседник»¹. В случае же примитивных детских диалогов уже имеет место тематическое сотрудничество, т. е. дети говорят об одном и том же, хотя каждый говорит о себе и со своей точки зрения, между ними нет сотрудничества в общем действии, в содержании темы. Однако, в отличие от коллектив­ного монолога, они слушают и понимают друг друга.

В контексте политического парадиалога особенно интерес­но отметить, что Пиаже видит аналоги детского коллективного монолога и во взрослой коммуникации: в упомянутой привычке истериков размышлять вслух на публике, в некоторых гости­ничных разговорах, где каждый говорит о себе и никто никого не слушает и т. п.

Сегодня психолингвисты и онтолингвисты различают в речевой практике детей многие виды «речи для себя». В инте­ресном исследовании М. Б. Елисеевой рассматриваются воз­можные пути перехода от так называемого квазидиалога и монолога к речи, ориентированной на собеседника². Под ква­зидиалогом понимается формально монологическая речь, в которую, однако, детским мышлением вводится фигура ква­зисобеседника. Этот собеседник говорит цитатами из речи взрослых (матери, отца, бабушки и других), текста сказок, телерекламы и т. п. Такой детский квазидиалог - тоже при­мер эгоцентрического перформанса как «говорения для себя» перед другими (воображаемыми и/или реально присутствую­щими другими).

Еще одним примером эгоцентрического перформанса можно считать ритуальный диалог в рамках тоталитарной или автори­тарной политической коммуникации. Е. Опарина в своей статье

о политических метафорах³ приводит соответствующий пример

¹ Там же. С. 17.

² См.: Елисеева М. В. От 2 до 5: речь «для других» и речь «для себя»
(к вопросу об эгоцентрической речи ребенка) // Ребенок как партнер в
диалоге: труды постоянно действующего семинара по онтолингвистике.
СПб., 2001. Вып. 2.

³ Опарина Е. О. Метафора в политическом дискурсе // Политическая нау­
ка — 3. Политический дискурс: история и современные исследования. М.,
ИНИОН РАН. 2002. С. 20-31.

из стихотворения Александра Галича «О том, как Клим Петро­вич выступал на митинге в защиту мира»:

Израильская, - говорю, - военщина

Известна всему свету.

Как мать, - говорю, - и как женщина

Требую их к ответу!

Который год я вдовая,

Все счастье - мимо.

Но я стоять готовая

За дело мира!¹

Эти слова произносит с трибуны мужчина, которому по ошиб­ке вручили текст чужого выступления. При этом зал реагирует совершенно спокойно, без смеха, как будто все нормально:

А как кончил

Все захлопали разом.

Первый тоже - лично - сдвинул ладоши.

Опосля зазвал в свою вотчину

И сказал при всем окружении:

«Хорошо, брат, ты им дал, по-рабочему!

Очень верно осветил положение!»

Таким образом, никто из участников этого перформанса не реагирует недоуменно на абсурдность речи выступающего, по­тому что главное в ней соблюдено - наличие определенных стереотипов как элементов ритуализированной монологиче­ской речи. Причем речи письменной, ибо все знают: рабочий читает уже одобренный наверху текст. Как точно заметил в свое время В. А. Подорога, монологи советских вождей транс­лировались преимущественно письмом, а не живой речью (в отличие от монологов Гитлера или Муссолини). Отсюда, види­мо, проистекает парадоксальное восприятие языковых анома­лий в эпоху сталинизма: с одной стороны, нечувствительность к тяжким семантическим и прагматическим абсурдам вроде описанного Галичем. С другой же стороны — полная нетерпи­мость к «легкой социальной патологии» в виде языковых ано­малий, свойственных любой диалогической речи и даже там не замечаемых: к оговоркам, афазии, апраксии и т. п.²

Итак, мы видим, что политическая коммуникация (описан­ный Галичем случай - отнюдь не только поэтическая фантазия) Дает примеры того, как коммуникативно успешным может быть

¹ Там же.

² Бессознательное власти. Беседа с В. А. Подорогой... С. 74.

даже явно абсурдный диалог, похожий на тот, что мы приводи­ли в первой части нашего исследования: «- Здорово, кума. - На рынке была. - Аль ты глуха? - Купила петуха...» и т. д. Правда, с разговором здесь происходит нечто такое, что уже не позволя­ет называть его обычным диалогом. Е. Опарина замечает, что «такая политическая речь представляет собой по сути монолог и абсолютно не приспособлена для политического диалога, в ко­тором говорящему приходится убеждать слушателей/читателей, доказывая свою правоту при наличии множества позиций, оце­нок и возможных решений»¹.

Ю. С. Степанов называет такого рода политический ритуаль­ный монолог «псевдодиалогом с идеальным адресатом»². Иде­альный адресат - это тот, кто принимает все пресуппозиции каждой фразы, кто даже принимает курьезную подмену высту­плений в выше приведенном случае, кто «все понимает» и тем самым обеспечивает право даже такого абсурдного выступления в ритуальном или ритуализированном мероприятии. Здесь мы, стало быть, тоже имеем дело с разновидностью эгоцентрическо­го перформанса. Кстати, в своих позднейших комментариях на критику Выготского, Пиаже сравнивает эгоцентрическую речь ребенка с лектором, который может говорить «для себя» даже когда обращается к аудитории³.

Таким образом, развитое в психологии понятие эгоцентриче­ской речи позволяет «себя истолковать» как одно из проявле­ний эгоцентрических перформансов, к которым, наряду с дет­ским квазидиалогом, можно отнести политические псевдо- или парадиалоги. Поскольку политический парадиалог относится к разновидностям эгоцентрических перформансов, он обнаружи­вает существенное сходство с детским коллективным моноло­гом. Обе формы коммуникации суть «говорение для себя перед другими». Однако структура этих говорений обнаруживает су­щественные различия.

Проиллюстрируем вначале несколькими примерами момент сходства между детской эгоцентрической речью и парадиалогом. Самое поразительное в диалоге Жириновского и Прохано­ва - это совершенно отчетливые признаки и элементы именно

¹ Опарина Е. О. Метафора в политическом дискурсе... С. 21.

² Беседа с Юрием Сергеевичем Степановым // Политическая наука - 3. Поли­
тический дискурс: история и современные исследования. М.: ИНИОН РАН.
2002. (Беседовал М. В. Ильин) С. 95.

³ Пиаже Ж. Комментарии к критическим замечаниям Л. Выготского // Речь
и мышление ребенка. М.: Педагогика-Пресс, 1994. С. 455.

детского «коллективного диалога», как его описывает Ж. Пиа-лсе. В парадиалоге Жириновского и Проханова можно наблю­дать ситуации, когда между собеседниками отсутствует даже тематическое сотрудничество. При этом они задают друг другу вопросы, но не дожидаются ответа и вовсе не рассчитывают на него. Они даже не дают собеседнику вставить слово в качестве такого ответа. Здесь тоже вопрос: это «псевдовопрос, который просто служит введением к высказыванию, которое за ним не­посредственно следует»¹. Позиция собеседника при этом вообще не понимается и даже не слушается; речь собеседника - только стимул для развертывания собственной речи.

Из приводимых Ж. Пиаже детских разговоров видно, что эгоцентрическая речь лишь сопровождает игровую фантазию ребенка, при этом, однако, он эхолалически реагирует на речь присутствующих детей, что важно для поддержания игры, но не для передачи другим какой-то информации. Такого рода коммуникация, разумеется, в общении взрослых людей, даже если они политики, разыгрывающие диалог перед массовой пуб­ликой, вряд ли возможна. Гораздо вероятнее, как это видно на примере теледуэли Жириновского и Проханова, встретить в по­литической коммуникации «коллективный монолог» с элемен­тами тематического сотрудничества и того, что Пиаже называет «примитивным спором» у детей².

В примерах Пиаже видно, что, хотя дети и поддерживают общую тему разговора, они совершенно не заботятся о логике ее развертывания, просто каждый говорит о своем и по сво­ей логике, при этом, как и в любом коллективном монологе, речь собеседника выступает лишь тематическим стимулом, но не аргументом, как в настоящем споре. При этом, как отмеча­ет Пиаже, «все высказывания суть простые утверждения, они не составляют ясно выраженного рассуждения»³. Этот детский спор Пиаже в том смысле называет примитивным, что в нем доказательство выдвигаемых утверждений остается подразуме­ваемым и ребенок действует посредством последовательных ут­верждений, которые между собой не связаны.

Аналогичное мы видим и в парадиалоге Жириновского и Проханова. Посмотрим с этой точки зрения на отчасти уже ци­тировавшийся нами фрагмент их теледуэли:

1. Пиаже Ж. Речь и мышление ребенка... С. 54.

² Там же. С. 61-62.

³ Там же. С. 63.

ЖИРИНОВСКИЙ. Они не рассыпали ее … Не хотели жить люди -зачем насильно сжимать?! Через 70 лет снова рассыпались! Снова рассыпались! Всё! Нет их сегодня! С нами. На штыках! Сразу говорите! Собрали страну на штыках красной армии! Этого хотели народы Закавказья, Прибалтики, Украины?! - ВЫ у них спросите! У них спросите! ЖИРИНОВСКИЙ: (не реагируя на Ведущего). Чего же они разбежались в 91-м году? Они все разбежались! (аплодисменты в студии) Как толь­ко перестала существовать Красная армия - все моментально от нас разбе­жались! Сегодня воруют наш газ... Где у нас Красная армия? ЖИРИНОВСКИЙ (не обращая вни­мания на Ведущего). Победу делал рус­ский солдат!

Как только немцы... Как только... (спокойно) Вы - сумасшедший.Сума­сшедший.

ПРОХАНОВ. Вот это - клевета на совет­ский строй. Я опровергаю ее. Если бы не ком­мунисты и не большевики, то не удалось бы сложить опять гигантскую имперскую терри­торию, которую рассыпали на части либерал-демократы в феврале 17 года, рассыпали...

... Рассыпали великую, огромную страну...

Далее,...

Далее,...

Если бы...

Далее,...

Если бы не советский...

Если б не советский строй...

Если б не советский строй...

Если б не советский строй...

Если бы не советский строй...

Если бы не советский строй...

ВЕДУЩИЙ {пытается спросить Жири­новского). Владимир Вольфович, а Красная... {делает перед лицом Жириновского пасы руками, как бы желая вернуть его к реаль­ности)... Щас... те, которые собирали на штыках...

ПРОХАНОВ. Господин Жириновский... Господин Жириновский выступает против великой победы!

ВЕДУЩИЙ (пытается своим ответом на вопрос Проханова охладить пыл полеми­ки). Красная армия в 18-м... Щас...

ПРОХАНОВ. Победу делал народ,

Нет! Нет! Нет! Народ, но не Сталин! (иронически) Да, индустрия... Вон, до сих пор останки стоят.. ВЫ столько... в голоде... в голоде жили крестьяне... ВАС ненавидели... Как только немцы...

победу делал Сталин,

победу делал

не Жириновский,

победу делала сталинская индустрия, по­беду делали сталинские соколы,

победу делали сталинские крестьяне, ко­торые взяли красные кресты и подняли ВА­ШИХ Геббельсов и гитлеров на штыки.

ВЫ брешете, господин Жириновский!

ВЫ ненавидите строй, ВЫ ненавидите страну!

ВЕДУЩИЙ. А вы сейчас оба с кем разго­вариваете? (смех, аплодисменты в студии)

ПРОХАНОВ. Я сейчас говорю так, как го­ворят ВАШИ обвинители в Нюрнберге, ВЫ -Геббельс, господин Жириновский! ВАМ нуж­но вернуться в свою штаб-квартиру, потому что на пороге ВАШЕЙ штаб-квартиры - со­ветские танки. ВАМ нужно распустить...

ВЕДУЩИЙ (в сторону Жириновского). Boot это интересная мысль... (аплодисменты в студии).

ПРОХАНОВ. Да-да...свою партию, пото­му что она очень скоро будет подвергнута репрессиям господина Устинова. ВЫ живете на дотации. На дотации врагов России. Это бессовестно.

Из реплик очень хорошо видно, что коммуникативное со­трудничество дуэлянтов ограничивается только общими темати­ческими рамками, причем даже не какой-то одной общей рамкой (объявленная тема теледуэли исполняет лишь роль этикетки, а не фактической смысловой рамки разговора), а серией тематических обрамлений. При этом переход к очередному сюжету опосредован чисто эхолалической реакцией на отдельную реплику или слово собеседника, что очень похоже на эхолалию в детской эгоцентри­ческой речи (см. примеры такого рода у Пиаже).

Эгоцентризм собеседников настолько очевиден и нелеп для общения взрослых и психически нормальных людей, что веду­щий В. Соловьев пытается подкорректировать его вербальными и невербальными средствами, но тщетно. Собеседники замкну­ты на собственные миры идеологических теней, подобно тому, как эгоцентрическая речь детей замкнута пространством их иг­рового воображения.

Впрочем, и здесь мы видим, что аналогии с детской эгоцен­трической речью одновременно высвечивают и специфические отличия парадиалогического дискурса, которые иначе трудно уловимы. Так, Пиаже считает, что ребенок переходит к настоя­щему спору с доказательными утверждениями, если он «свя­зывает свое утверждение и довод, доказывающий правильность этого утверждения, посредством термина, служащего союзом (на­пример, «ведь», «потому что», «тогда» и т. д.) и делающего ясным факт этого доказательства»¹. Для участников политического па-радиалога это вряд ли может служить критерием настоящего, серьезного спора, поскольку они намеренно используют эти сою­зы, чтобы симулировать логическую связь там, где ее нет или где она не доказана.

Еще одной специфической чертой, обнаруживающей сход­ство и одновременно отличие дискурса Жириновского и Про­ханова от детского примитивного спора, является использова­ние перформативных утверждений, которые не подразумева­ют никаких доказательств. Когда Проханов утверждает: «Вот это - клевета на советский строй, я опровергаю ее!», - то уже сама констатация опровержения (как слово-знак) совпадает с проведением этого опровержения. Сами по себе перформативы типичны и для детской речи. Однако очевидно, что содержание приведенного прохановского высказывания не допускает его ис-

Там же. С. 62.

пользования в качестве перформатива по типу «Я протестую!», «Мы одобряем», «Запрещаю!» и т. п.

Таким образом, мы видим в дискурсе Жириновского и Про­ханова не просто перформативы, а именно псевдоперформативы. Ложные перформативы могут, конечно, встречаться и в детской речи, но только там они естественны, поскольку, как известно, ребенок овладевает синтаксисом речи раньше, чем он овладева­ет синтаксисом мысли. А вот в речи взрослых людей, тем более, политиков, эти фигуры речи выполняют функцию языковой де­магогии, т. е. демагогии на уровне речевых единиц, с осознан­ной имитацией или симуляцией некорректного использования языка с целью манипулятивного воздействия на собеседника.

Для Выготского свойства детской эгоцентрической речи не являются выражением мыслительного эгоцентризма, но вы­полняют прямо противоположную функцию реалистического мышления, «сближаясь не с логикой мечты и сновидения, а с логикой разумного, целесообразного действия и мышления»¹. Эту функцию эгоцентрической речи ребенка Выготский объяс­няет возникновением детского размышления из спора. Именно в споре, в дискуссии проявляются те функциональные момен­ты, которые дают начало развитию размышления у ребенка. Со­вершенно иная картина обнаруживается в псевдодиалогическом дискурсе. Здесь говорят иначе для себя и иначе для других, чем это делается в детской эгоцентрической речи. У детей имеет место неотрефлектированная, спонтанная вера в то, что их слу­шают и понимают, в парадиалоге же мы имеем сознательную симуляцию, инсценирование этой веры. Этим эгоцентрический дискурс парадиалога сближается как раз с логикой мечты и сновидения, с «вербальным сновидением», в отличие от детской эгоцентрической речи, по Выготскому.

Вера в слушателя в парадиалоге фиктивна, однако ее фик­тивность нельзя свести ни к театрально-художественному, ни к ритуально-символическому дискурсу. «Другие», перед которы­ми говорят участники парадиалога, это - по определению - не публика артиста, поскольку рамочные условия перформанса оп­ределяют его участников в их реальной функции политиков, а не актеров. Правда, политики ведут себя как лицедеи, но в от­личие от артистов, их лицедейство прагматично: свои послания

____________________

они адресуют своим избирателям, они делают политический бизнес. А эти избиратели - не только люди, сидящие в зале или телестудии; это - идеальный или виртуальный слушатель-зритель, замкнутый на политическое «эго» политика. Прежде всего с ним и перед ним говорит политик в парадиалоге, а не со своим визави и не перед живой публикой в зале или телесту­дии. В этом смысле, он, как и ребенок, все же говорит для себя, хотя и перед другими.

Эти качества парадиалогического дискурса обнаружива­ют интересные параллели с лирической поэзией. Анализ рус­ской лирики XIX-XX вв., произведенный Ириной Ковтуновой, показывает, что адресат в поэтических текстах моделируется как «нададресат», т. е., как современники и все человечество одновременно¹. Заметим, что в парадиалоге мы видим нечто аналогичное: в качестве адресата посланий здесь выступают и конкретный собеседник, и публика в зале, и реальные или по­тенциальные телезрители передачи, и поверх всего этого — иде­альный зритель, с которым демонстрируется единение.

Получается, что и в лирической поэзии, и в парадиалоге, адресат предстает как неопределенная фигура, как «некто», «другой», перед которым поэт и политик говорят для себя. При этом и поэтическое произведение, и парадиалогический дискурс в своем построении прямо не зависят от адресата, конкретно на него не направлены. С этим связаны как раз многочисленные противоречия, семантические лакуны, любовная связь антино­мий как в поэзии, так и в парадиалоге. И здесь они действи­тельно очень близки логике мечты и сновидения.

Но поэзия не претендует на предметность реалистического мышления, так что ее близость логике сновидения вряд ли мо­жет вызывать недоумение. Но как быть с политиками, которые практикуют в парадиалоге подобного рода дискурс? Здесь недо­умение становится оправданным. И оно уже выходит за рамки психологии и дискурсологии, приобретая смысл морального и собственно политического вопроса.

________________________

Выготский Л. С. Мышление и речь. 5-е изд., исправленное. М.: Лабиринт, 1999. С. 48.

¹ См. об этом: Радзиевская Т. В. Прагматические противоречия при текстообра-зовании // Логический анализ языка: противоречивость и аномальность текста / отв. ред. Н. Д. Арутюнова. М.: Наука, 1990. С. 153.