ГЛАВА XIX. -- И зачем вы мне твердите, что решили стать лучше?

-- И зачем вы мне твердите, что решили стать лучше? -- говорил лордГенри, окуная белые пальцы в медную чашу с розовой водой.-- Вы и такдостаточно хороши. Пожалуйста, не меняйтесь. Дориан покачал головой. -- Нет, Гарри, у меня на совести слишком много тяжких грехов. Я решилне грешить больше. И вчера уже начал творить добрые дела. -- А где же это вы были вчера? -- В деревне, Гарри. Поехал туда один и остановился в маленькойхарчевне. -- Милый друг, в деревне всякий может быть праведником, -- с улыбкойзаметил лорд Генри.-- Там нет никаких соблазнов. По этойто причине людей,живущих за городом, не коснулась цивилизация. Да, да, приобщиться кцивилизации -- дело весьма нелегкое. Для этого есть два пути: культура илитак называемый разврат. А деревенским жителям то и другое недоступно. Вотони и закоснели в добродетели. -- Культура и разврат, -- повторил Дориан.-- Я приобщился к тому идругому, и теперь мне тяжело думать, что они могут сопутствовать друг другу.У меня новый идеал, Гарри. Я решил стать другим человеком. И чувствую, чтоуже переменился. -- А вы еще не рассказали мне, какое это доброе дело совершили. Или,кажется, вы говорили даже о нескольких? -- спросил лорд Генри, положив себена тарелку красную пирамидку очищенной клубники и посыпая ее сахаром. -- Этого я никому рассказывать не стал бы, а вам расскажу. Я пощадилженщину, Гарри. Такое заявление может показаться тщеславным хвастовством, новы меня поймете. Она очень хороша собой и удивительно напоминает СибилуВэйн. Должно быть, этим она вначале и привлекла меня. Помните Сибилу, Гарри?Каким далеким кажется то время!.. Так вот... Гетти, конечно, не нашегокруга. Простая деревенская девушка. Но я ее искренне полюбил. Да, я убежден,что это была любовь. Весь май -- чудесный май был в этом году! -- я ездил кней дватри раза в неделю. Вчера она встретила меня в саду. Цветы яблонипадали ей на волосы, и она смеялась... Мы должны были уехать вместе сегодняна рассвете. Но вдруг я решил оставить ее такой же прекрасной и чистой,какой встретил ее... -- Должно быть, новизна этого чувства доставила вам истинноенаслаждение, Дориан? -- перебил лорд Генри.-- А вашу идиллию я могудосказать за вас. Вы дали ей добрый совет и разбили ее сердце. Так вы началисвою праведную жизнь. -- Гарри, как вам не стыдно говорить такие вещи! Сердце Гетти вовсе неразбито. Конечно, она поплакала и все такое. Но зато она не обесчещена. Онаможет жить, как Пердита, в своем саду среди мяты и златоцвета. -- И плакать о неверном Флоризеле, -- докончил лорд Генри, со смехомоткидываясь на спинку стула.-- Милый мой, как много еще в вас презабавнойдетской наивности! Вы думаете, эта девушка теперь сможет удовлетворитьсялюбовью человека ее среды? Выдадут ее замуж за грубиянавозчика иликрестьянского парня. А знакомство с вами и любовь к вам сделали свое дело:она будет презирать мужа и чувствовать себя несчастной. Не могу сказать,чтобы ваше великое самоотречение было большой моральной победой. Даже дляначала это слабо. Кроме того, почем вы знаете, -- может быть, ваша Геттиплавает сейчас, как Офелия, где-нибудь среди кувшинок в пруду, озаренномзвездным сиянием? -- Перестаньте, Гарри, это невыносимо! То вы все превращаете в шутку,то придумываете самые ужасные трагедии! Мне жаль, что я вам все рассказал. Ичто бы вы ни говорили, я знаю, что поступил правильно. Бедная Гетти! Сегодняутром, когда я проезжал верхом мимо их фермы, я видел в окне ее личико,белое, как цветы жасмина... Не будем больше говорить об этом. И не пытайтесьменя убедить, что мое первое за столько лет доброе дело, первыйсамоотверженный поступокна самом деле чуть ли не преступление. Я хочу статьлучше. И стану... Ну, довольно об этом. Расскажите мне о себе. Что слышно вЛондоне? Я давно не был в клубе. -- Люди все еще толкуют об исчезновении Бэзила. -- А я думал, что им это уже наскучило, -- бросил Дориан, едва заметнонахмурив брови и наливая себе вина. -- Что вы, мой милый! Об этом говорят всего только полтора месяца, аобществу нашему трудно менять тему чаще, чем раз в три месяца, -- на такоеумственное усилие оно не способно. Правда, в этом сезоне ему очень повезло.Столько событий -- мой развод, самоубийство Алана Кэмпбела, а теперь ещезагадочное исчезновение художника! В Скотландярде все еще думают, чточеловек в сером пальто, уехавший девятого ноября в Париж двенадцатичасовымпоездом, был бедняга Бэзил, а французская полиция утверждает, что Бэзилвовсе и не приезжал в Париж. Наверное, через неделюдругую мы услышим, чтоего видели в СанФранциско. Странное дело -- как только кто-нибудь бесследноисчезает, тотчас разносится слух, что его видели в СанФранциско!Замечательный город, должно быть, этот СанФранциско, и обладает, наверное,всеми преимуществами того света! -- А вы как думаете, Гарри, куда мог деваться Бэзил? -- спросил Дориан,поднимая стакан с бургундским и рассматривая вино па свет. Он сам удивлялсяспокойствию, с которым говорил об этом. -- Понятия не имею. Если Бэзилу угодно скрываться, -- это его дело.Если он умер, я не хочу о нем вспоминать. Смерть -- то единственное, о чем ядумаю с ужасом. Она мне ненавистна. -- Почему же? -- лениво спросил младший из собеседников. -- А потому, -- лорд Генри поднес к носу золоченый флакончик с уксусом,-- что в наше время человек все может пережить, кроме нее. Есть только дваявления, которые и в нашем, девятнадцатом, веке еще остаются необъяснимыми иничем не оправданными: смерть и пошлость... Давайте перейдем пить кофе вконцертный зал, -- хорошо, Дориан? Я хочу, чтобы вы мне поиграли Шопена. Тотчеловек, с которым убежала моя жена, чудесно играл Шопена. Бедная Виктория!Я был к ней очень привязан, и без нее в доме так пусто. Разумеется, семейнаяжизнь только привычка, скверная привычка. Но ведь даже с самыми дурнымипривычками трудно бывает расстаться. Пожалуй, труднее всего именно сдурными. Они -- такая существенная часть нашего "я". Дориан, ничего не отвечая, встал изза стола и, пройдя в соседнююкомнату, сел за рояль. Пальцы его забегали по черным и белым клавишам. Нокогда подали кофе, он перестал играть и, глядя на лорда Генри, спросил: -- Гарри, а вам не приходило в голову, что Бэзила могли убить? Лорд Генри зевнул. -- Бэзил очень известен и носит дешевые часы. Зачем же было бы егоубивать? И врагов у него нет, потому что не такой уж он выдающийся человек.Конечно, он очень талантливый художник, но можно писать, как Веласкес, и приэтом быть скучнейшим малым. Бэзил, честно говоря, всегда был скучноват.Только раз он меня заинтересовал -- это было много лет назад, когда онпризнался мне, что безумно вас обожает и что вы вдохновляете его, даете емустимул к творчеству. -- Я очень любил Бэзила, -- с грустью сказал Дориан.-- Значит, никто непредполагает, что он убит? -- В некоторых газетах такое предположение высказывалось. А я в это неверю. В Париже, правда, есть весьма подозрительные места, но Бэзил не такойчеловек, чтобы туда ходить. Он совсем не любознателен, это его главныйнедостаток. -- А что бы вы сказали, Гарри, если бы я признался вам, что это я убилБэзила? Говоря это, Дориан с пристальным вниманием наблюдал за лицом лордаГенри. -- Сказал бы, что вы, мой друг, пытаетесь выступить не в своей роли.Всякое преступление вульгарно, точно так же, как всякая вульгарность --преступление. И вы, Дориан, не способны совершить убийство. Извините, если ятаким утверждением задел ваше самолюбие, но, ейбогу, я прав. Преступники --всегда людп низших классов. И я их ничуть не осуждаю. Мне кажется, для нихпреступление -- то же, что для нас искусство: простонапросто средство,доставляющее сильные ощущения. -- Средство, доставляющее сильные ощущения? Значит, повашему, человек,раз совершивший убийство, способен сделать это опять? Полноте, Гарри! -- О, удовольствие можно находить во всем, что входит в привычку, -- сосмехом отозвался лорд Генри.-- Это один из главных секретов жизни. Впрочем,убийство -- всегда промах. Никогда не следует делать того, о чем нельзяпоболтать с людьми после обеда... Ну, оставим в покое беднягу Бэзила.Хотелось бы верить, что конец его был так романтичен, как вы предполагаете.Но мне не верится. Скорее всего, он свалился с омнибуса в Сену, а кондукторскрыл это, чтобы не иметь неприятностей. Да, да, я склонен думать, чтоименно так и было. И лежит он теперь под мутнозелеными водами Сены, а надним проплывают тяжелые баржи, и в волосах его запутались длинныеводоросли... Знаете, Дориан, вряд ли он мог еще многое создать в живописи.Его работы за последние десять лет значительно слабее первых. Дориан в ответ только вздохнул, а лорд Генри прошелся из угла в угол истал гладить редкого яванского попугая, сидевшего на бамбуковой жердочке.Как только его пальцы коснулись спины этой крупной птицы с серыми крыльями ирозовым хохолком и хвостом, она опустила белые пленки сморщенных век начерные стеклянные глаза и закачалась взад и вперед. -- Да, -- продолжал лорд Генри, обернувшись к Дориану и доставая изкармана платок, -- картины Бэзила стали много хуже. Чего-то в них нехватает. Видно, Бэзил утратил свой идеал. Пока вы с ним были так дружны, онбыл великим художником. Потом это кончилось. Изза чего вы разошлись? Должнобыть, он вам надоел? Если да, то Бэзил, вероятно, не мог простить вам этого-- таковы уж все скучные люди. Кстати, что сталось с вашим чудеснымпортретом? Я, кажется, не видел его ни разу с тех пор, как Бэзил егозакончил... А, припоминаю, вы говорили мне несколько лет назад, чтоотправили его в Селби, и он не то затерялся по дороге, не то его украли. Чтоже, он так и не нашелся? Какая жалость! Это был настоящий шедевр. Помню, мнеочень хотелось его купить. И жаль, что я этого не сделал. Портрет написан вто время, когда талант Бэзила был в полном расцвете. Более поздние егокартины уже представляют собой ту любопытную смесь плохой работы и благихнамерений, которая у нас дает право художнику считаться типичнымпредставителем английского искусства... А вы объявляли в газетах о пропаже?Это следовало сделать. -- Не помню уже, -- ответил Дориан, -- Вероятно, объявлял. Ну, да бог сним, с портретом! Он мне, в сущности, никогда не нравился, и я жалею, чтопозировал для него. Не люблю я вспоминать о нем. К чему вы затеяли этотразговор? Знаете, Гарри, при взгляде на портрет мне всегда вспоминались двестрочки из какой-то пьесы -- кажется, из "Гамлета"... Постойте, как жеэто?.. Словно образ печали, Бездушный тот лик... Да, именно такое впечатление он на меня производил. Лорд Генри засмеялся. -- Кто к жизни подходит как художник, тому мозг заменяет душу, --отозвался он, садясь в кресло. Дориан отрицательно потряс головой и взял несколько тихих аккордов нарояле. -- Словно образ печали Бездушный тот лик...-- повторил он. Лорд Генри, откинувшись в кресле, смотрел на него изпод полуопущенныхвек. -- А между прочим, Дориан, -- сказал он, помолчав, -- что пользычеловеку приобрести весь мир, если он теряет... как дальше? Да: если онтеряет собственную душу? Музыка резко оборвалась. Дориан, вздрогнув, уставился на своего друга. -- Почему вы задаете мне такой вопрос, Гарри? -- Милый мой.-- Лорд Генри удивленно поднял брови.-- Я спросил, потомучто надеялся получить ответ, -- только и всего. В воскресенье я проходилчерез Парк, а там у Мраморной Арки стояла кучка оборванцев и слушалакакого-то уличного проповедника. В то время как я проходил мимо, он как развыкрикнул эту фразу, и меня вдруг поразила ее драматичность... В Лондонеможно очень часто наблюдать такие любопытные сценки... Вообразите --дождливый воскресный день, жалкая фигура христианина в макинтоше, кольцобледных испитых лиц под неровной крышей зонтов, с которых течет вода, -- иэта потрясающая фраза, брошенная в воздух, прозвучавшая как пронзительныйистерический вопль. Право, это было в своем роде интересно и весьмавнушительно. Я хотел сказать этому пророку, что душа есть только уискусства, а у человека ее нет. Но побоялся, что он меня не поймет. -- Не говорите так, Гарри! Душа у человека есть, это нечто до ужасареальное. Ее можно купить, продать, променять. Ее можно отравить или спасти.У каждого из нас есть душа. Я это знаю. -- Вы совершенно в этом уверены, Дориан? -- Совершенно уверен. -- Ну, в таком случае это только иллюзия. Как раз того, во что твердоверишь, в действительности не существует. Такова фатальная участь веры, иэтому же учит нас любовь. Боже, какой у вас серьезный и мрачный вид, Дориан!Полноте! Что нам за дело до суеверий нашего века? Нет, мы больше не верим всуществование души. Сыграйте мне, Дориан! Сыграйте какой-нибудь ноктюрн и вовремя игры расскажите тихонько, как вы сохранили молодость. Вы, верно,знаете какой-нибудь секрет. Я старше вас только на десять лет, а посмотрите, как я износился,сморщился, пожелтел! Вы же поистине очаровательны, Дориан. И сегодня болеечем когда-либо. Глядя на вас, я вспоминаю день нашей первой встречи. Выбыли очень застенчивый, но при этом довольно дерзкий и вообще замечательныйюноша. С годами вы, конечно, переменились, но внешне -- ничуть. Хотел бы яузнать ваш секрет! Чтобы вернуть свою молодость, я готов сделать все насвете -- только не заниматься гимнастикой, не вставать рано и не вестидобродетельный образ жизни. Молодость! Что может с ней сравниться? Как этоглупоговорить о "неопытной и невежественной юности". Я с уважением слушаюсуждения только тех, кто много меня моложе. Молодежь нас опередила, ей жизньоткрывает свои самые новые чудеса. А людям пожилым я всегда противоречу. Яэто делаю из принципа. Спросите их мнения о чемнибудь, что произошло тольковчера, -- и они с важностью преподнесут вам суждения, господствовавшие втысяча восемьсот двадцатом году, когда мужчины носили длинные чулки, когдалюди верили решительно во все, но решительно ничего не знали... Какуюпрелестную вещь вы играете! Она удивительно романтична. Можно подумать, чтоШопен писал ее на Майорке, когда море стонало вокруг его виллы и соленыебрызги летели в окна. Какое счастье, что у нас есть хоть однонеподражательное искусство! Играйте, играйте, Дориан, мне сегодня хочетсямузыки!.. Я буду воображать, что вы -- юный Аполлон, а я -- внимающий вамМарсий... У меня есть свои горести, Дориан, о которых я не говорю даже вам.Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что он душойостается молодым... Я иногда сам поражаюсь своей искренности. Ах, Дориан,какой вы счастливец! Как прекрасна ваша жизнь! Вы все изведали, всемупивались, вы смаковали сок виноградин, раздавливая их во рту. Жизнь ничегоне утаила от вас. И все в ней вы воспринимали как музыку, поэтому она вас неиспортила. Вы все тот же. -- Нет, Гарри, я уже не тот. -- А я говорю -- тот. Интересно, какова будет ваша дальнейшая жизнь.Только не портите ее отречениями. Сейчас вы -- совершенство. Смотрите же, нестаньте человеком неполноценным. Сейчас вас не в чем упрекнуть. Не качайтеголовой, вы и сами знаете, что это так. И, кроме того, не обманывайте себя,Дориан: жизнью управляют не ваша воля и стремления. Жизнь наша зависит отнаших нервных волокон, от особенностей нашего организма, от медленноразвивающихся клеток, где таятся мысли, где родятся мечты и страсти. Вы,допустим, воображаете себя человеком сильным и думаете, что вам ничто неугрожает. А между тем случайное освещение предметов в комнате, тон утреннегонеба, запах, когда-то любимый вами и навеявший смутные воспоминания, строказабытого стихотворения, которое снова встретилось вам в книге, музыкальнаяфраза из пьесы, которую вы давно уже не играли, -- вот от каких мелочейзависит течение нашей жизни, Дориан! Браунинг тоже где-то пишет об этом. Ипаши собственные чувства это подтверждают. Стоит мне, например, ощутитьгденибудь запах духов "белая сирень", -- и я вновь переживаю один самыйудивительный месяц в моей жизни. Ах, если бы я мог поменяться с вами,Дориан! Люди осуждали нас обоих, но вас они всетаки боготворят, всегда будутбоготворить. Вытот человек, которого наш век ищет... и боится, что нашел. Яочень рад, что вы не изваяли никакой статуи, не написали картины, вообще несоздали ничего вне себя. Вашим искусством была жизнь. Вы положили себя намузыку. Дни вашей жизни -- это ваши сонеты. Дориан встал изза рояля и провел рукой по волосам. -- Да, жизнь моя была чудесна, но так жить я больше не хочу, -- сказалон тихо.-- И я не хочу больше слышать таких сумасбродных речей, Гарри! Вы невсе обо мне знаете. Если бы знали, то даже вы, вероятно, отвернулись бы отменя. Смеетесь? Ох, не смейтесь, Гарри! -- Зачем вы перестали играть, Дориан? Садитесь и сыграйте мне еще разэтот ноктюрн. Взгляните, какая большая, желтая, как мед, луна плывет всумеречном небе. Она ждет, чтобы вы зачаровали ее своей музыкой, и под звукиее она подойдет ближе к земле... Не хотите играть? Ну, так пойдемте в клуб.Мы сегодня очень хорошо провели вечер, и надо кончить его так же. В клубебудет один молодой человек, который жаждет с вами познакомиться, -- это лордПул, старший сын Борнмаута. Он уже копирует ваши галстуки и умоляет, чтобы яего познакомил с вами. Премилый юноша и немного напоминает вас. -- Надеюсь, что пет, -- сказал Дориан, и глаза его стали печальны.-- Яустал, Гарри, я не пойду в клуб. Скоро одиннадцать, а я хочу пораньше лечь. -- Не уходите еще, Дориан. Вы играли сегодня, как никогда. Ваша играбыла как-то особенно выразительна. -- Это потому, что я решил исправиться, -- с улыбкой промолвилДориан.-- И уже немного изменился к лучшему. -- Только ко мне не переменитесь, Дориан! Мы с вами всегда останемсядрузьями. -- А ведь вы однажды отравили меня книгой, Гарри, -- этого я вамникогда не прощу. Обещайте, что вы никому больше не дадите ее. Это вреднаякнига. -- Дорогой мой, да вы и в самом деле становитесь моралистом! Скоро вы,как всякий новообращенный, будете ходить и увещевать людей не делать всехтех грехов, которыми вы пресытились. Нет, для этой роли вы слишком хороши!Да и бесполезно это. Какие мы были, такими и останемся. А "отравить" васкнигой я никак не мог. Этого не бывает. Искусство не влияет на деятельностьчеловека, -- напротив, оно парализует желание действовать. Оно совершеннонейтрально. Так называемые "безнравственные" книги -- это те, которыепоказывают миру его пороки, вот и все. Но давайте не будем сейчас затеватьспор о литературе! Приходите ко мне завтра, Дориан. В одиннадцать я поедукататься верхом, и мы можем покататься вместе. А потом я вас повезузавтракать к леди Бренксам. Эта милая женщина хочет посоветоваться с ваминасчет гобеленов, которые она собирается купить. Так смотрите же, я васжду!.. Или не поехать ли нам завтракать к нашей маленькой герцогине? Онаговорит, что вы совсем перестали бывать у нее. Быть может, Глэдис вамнаскучила? Я это предвидел. Ее остроумие действует на нервы. Во всякомслучае, приходите к одиннадцати. -- Вы непременно этого хотите, Гарри? -- Конечно. Парк теперь чудо как хорош! Сирень там цветет так пышно,как цвела только в тот год, когда я впервые встретил вас. -- Хорошо, приду. Покойной ночи, Гарри. Дойдя до двери, Дориан остановился, словно хотел еще что-то сказать. Нотолько вздохнул и вышел из комнаты.