Так мысль блестящая, высокая мечта

Пугает чернь земли… /121/

В стихотворении Ф.И. Тютчева «Как сладко дремлет сад тёмно-зеленый» звёзды являются откровением о начале миротворения:

Таинственно, как в первый день созданья,

В бездонном небе звездный сонм горит… /127/

Хотя, как свидетельствует Библия (см.: Бытие, 1: 14 – 15), сами звёзды были сотворены (или во всяком случае: явлены!) лишь в четвертом «дне» (акте!) творения. У поэта-романтика очевидна здесь недопустимая в экзегезе метафоризация библейского образа.

В другом тютчевском стихотворении «Ты долго ль будешь за туманом…» сама Россия сравнивается с погасшей «звездой», с «оптическим обманом», с «пустым и ложным метеором» /136/. Во всяком случае земная реальность прочитывается в небесных знаках.

Интересно, что лирическое Я А.А. Фета («На стоге сена ночью южной…») помещается в самую гущу астральной жизни:

И хор светил, живой и дружный,

Кругом раскинувшись, дрожал.

………………………………………

Над этой бездной я повис. /147/

В знаменитом «шопенгауэровском» стихотворении Фета «Измучен жизнью, коварством надежды» мы встречаемся с опытом световой синхронизации космоса:

…прозрачна огней бесконечность,

…бездна эфира… /148/

А в иных текстах поэт всячески подчеркивает свою причастность миру звезд, «родство с нетленной жизнью звездной» /149/ – в стихотворении «Как нежишь ты, серебряная ночь…», «чтение смысла» звездной «огненной книги» /150/. Поэт обращается даже к «Угасшим звездам»:

Может быть, нет вас под теми огнями:

Давняя вас погасила эпоха… /155/

Встречаются глубинные параллели между миром мысленным и миром звездным. Например, у А.С. Хомякова – одного из самых ярких «звездочётов» русской поэзии (на котором будет уместно остановиться несколько подробнее) – в качестве многолинейного и многопланового символа предстают «звёзды», сообщающие миру особую непроявленную глубину и выступающие вестниками этой глубины, как, например, в стихотворении с одноимённым названием «Звёзды»:

За ближайшими звездами

Тьмами звёзды в ночь ушли...

Всё звездами, всё огнями

Бездны синие горят. [138] (9)

Но непостижимая, головокружительная даль поднебесных пространств для метафизического лирика и богослова-экклезиолога Хомякова таинственно со-устроена с близостью спасительной нити в безднах мироздания, и, потому, человек (в стихотворении «Ночь») не потерян, у него есть главная софийная опора, ибо: