И радостно блещешь звездами его

Перед нами – святоотеческая картина описания феозиса вселенной, обожения твари, одухотворения мироздания. «Нигде, - подчёркивал о. Сергий Булгаков во время перехода через Атлантику на пароходе «Европа», - я думаю даже на высоких горах, нет такого откровения небесного свода, как над океаном. Этот гигантский купол, в котором нет бездны, но есть бесконечная глубина, этот до конца пронизанный светом разума солнечный бог, который объемлет тёмную и непросветлённую, но им любовно и нежно просветляемую праматерь жизни… бездну. Нет слов, чтобы выразить на человеческом языке эту славу небесного свода, смотрящего в воды» (16).

Но для нас важно сохранение символического плана «откровения Софии в океане» (17), при котором образы природного мира свидетельствуют о связи его превосходящей метафизической реальности с «ответным», «приемлющим» внутренним миром человека, «ибо всё в человеке, и этот океан, и эта бескрайняя бездна, это предтварное всё …» (18). Преп. Исаак Сирин отмечал в своих «Словах подвижнических»: «Лестница в Небесное Царство находится внутри тебя: она существует таинственно в душе твоей»; и дальше ещё более сильно: «Небо находится внутри тебя, если ты чист» (19). Об этом же свидетельствуют даосские мысли древнего Китая: «В чистом сердце поселяется небо» (20).

Но это «идеальное» состояние зеркального сопряжения (нейтрализуемой оппозиции, устранения раз-лада) неба и моря неустойчиво в стихотворении Жуковского: оно, как всё «идеальное», желаемо, но недостижимо, призрачно и, в лучшем случае, скоротечно во времени… Два раза названное «безмолвным» (то есть причастным «исихии», высшему метафизическому покою, небу православной традиции!), «море» Жуковского обнажает свою инаковость его «небу»:

Обманчив твоей неподвижности вид:

Ты в бездне покойной скрываешь смятенье…

Есть ещё коннотат (наряду с психологическим и космогоническим) к образу моря, названный нами эсхатологическим. В двадцать первой главе Апокалипсиса св. апостола-евангелиста Иоанна Богослова первый стих звучит так: «И увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет» (Курсив наш – Ж. О.). В святоотеческой литературе образ моря часто соотносим с бездною житейского моря, в водах которого нам всем суждено плыть и рассекая бренные волны которого устремлена Церковь, уподобляемая св. отцами кораблю, к берегам вечной жизни «восьмого дня», ведомая по этому бренному преходящему миру своим Всевышним Кормчим – то есть Богом (об этом свидетельствуют не только многочисленные тексты святоотеческих поучений, но и поэтические образы многих богослужебных молитв). В стихотворении Жуковского нет образа Церкви-корабля, но мы можем утверждать, что всё житейское море смутно предчувствует в своих мятежных водах некий абсолютный эсхатологический исход – потерю неба: