Таинственной, сладостной полное жизни

Ты чисто в присутствии чистом его…

И, может быть, даже вернее будет сказать, что небо, воздействуя на море своим «чистым присутствием», пробуждает у моря эти качества как уже его собственные: таким образом, адъективные эпитеты «сладостное» и «таинственное» следует отнести к морю. «Лазурность» выступает как общее качество моря и неба, имеющее, однако, уранический внеземной источник:

Ты льёшься его светозарной лазурью…

На основе сказанного раскроем софиологический смысл опорных слов и окружающих их номинативных ансамблей. «Идеальный мир» Жуковского вне всякого сомнения – небо; но идеал, как всякий идеал в романтической системе координат, недостижим. В этом слабая сторона романтизма – христианство, сближаясь во многих отношениях с романтизмом (что, кстати говоря, позволило Гегелю позитивным образом отождествлять эти понятия), более реалистично в отношении своего идеала. В поэтике Жуковского синкретически слиты христианские и романтические элементы, и это придаёт особую доминанту психологической рефлексии, благоприятствующей для развития элегического жанра…

Софиологически прочитываемое здесь христианство Жуковского принципиально романтично и латентно гностично. Так, «далёкость» неба указывает на его «идеальность» в смысле недостижимости, невозможности мистической реализации уранической полноты. Однако есть эпитеты чётко проявляющие церковную метафизику неба: например, «возвращённые небеса» указывают на Христа-Спасителя, открывающего падшему и искуплённому человечеству путь в царство небесное; на Св. Духа – «жизни подателя» – указывает образ «жизнедарительности» небес; «сладостное» небо отсылает нас к богослужебному молитвенному рефрену «Иисусе сладчайший, помилуй нас!»; «облака золотые» указывают на отсвет «золотого века», с одной стороны, и блики «города золотого» – Небесного Иерусалима, с другой; «тишина» выступает имплицитным аскетическим признаком благости (ср.: демоны приходят с шумом!), умиротворяющей исихией. Само «безмолвие» моря оказывается возможным лишь на фоне тишины «возвращённого» неба!

«Реальный мир» Жуковского представлен онтологическим планом «моря». Поэт всматривается в него и обнаруживает его метафизическую неполноту, неполноценность при отсутствии «идеального» божественного благодатного покрова, «которым посетил нас Восток свыше» (Лука, 1: 78). Эта неполнота выражена признаками беспокойства (о чём свидетельствуют многие эпитеты: бьющееся, волнующееся, воющее, страшащееся, напряжённое, смятенное, тревожное…) и даже борьбы (сражающееся).

Зададимся закономерным вопросом: что же нарушает гармоническое сопряжение «моря» и «неба», то «идеальное» их состояние, которое мы отметили уже в качестве образно-именного плана середины стихотворения (11 – 16 строки)? Вне всякого сомнения – вторжение «тёмных туч». Как только гармония «небо – море» устанавливается, сразу (автор передаёт это не в союзе «когда же», а в самой последовательности повествования, – союз же относится уже к последующему повествовательному плану, к метафизике сопротивления) «сбираются тёмные тучи»; их единственная цель: «отнять (!) ясное небо». Таким образом, в христианском контексте осмысления «тёмные тучи» могут быть прочитаны как указание на пришествие демонов, всячески противящихся установлению в человеческой душе небесной гармонии. У святых отцов часто встречается уподобление демонов и их полчищ «тёмным тучам», а их предводитель именуется «воздушным князем» (Ефесянам, 2: 2).

Следующий повествовательный план (после тире) может быть прочитан в контексте аскетической борьбы, заканчивающейся поражением, демоническим пленением и беснованием: