Не копировать, а искать

Знание через общение и общение через знание действительно рождают добрую привычку начинать урок не с темы, а с разговора, привычку, которая, однако, требует от учителя, в особенности увлеченного, одержимого, безупречной памяти. Иначе курьезы.

Урок о проблемах счастья («Кому на Руси жить хорошо...») начал в своей излюбленной манере — с разговора.

«Кому живется весело, вольготно на Руси?» — этим вопросом мучаются некрасовские мужики.

Купчине толстопузому! —

Сказали братья Губины,

Иван и Митродор.

Старик Пахом потужился

И молвил, в землю глядючи:

Вельможному боярину,

Министру государеву,

А Пров сказал: царю...

Но почему многоточием заканчивается спор? За царем-то, в сущности, никого?! Точка нужна.

«Смотрите, смотрите, — раздалось из глубины класса, — у каждого эпитет! Купчина — толстопузый, боярин — вельможный, а царь? Эпитет — нужен!» Верно. Поищем? Какой царь — на которого дважды покушались? Не исключено, что эпитет — в самой поэме. Хотя могут быть и другие источники. В главе «Помещик» Некрасов снова повторит строфу, оставляя многоточие, но при этом добавляя слово, как бы ритмически усиливая необходимость эпитета. Сравним:

Купчине толстопузому! —

Сказали братья Губины,

Иван и Митродор.

Пахом сказал: светлейшему (!)

Вельможному боярину,

Министру государеву,

А Пров сказал: царю...

По ходу урока — задание: «определить» царя, т. е. найти, эпитет. Соратник Чернышевского, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, Некрасов, как и они, пользовался средствами тайнописи. Многоточие, возможно, одно из них. Но есть у него и другая функция, уже методическая: выискивая «словечко» в поэме, прочитать поэму. Оно может быть прилагательным,

приложением как особой формой определения. Придадим значение и тому, что не Пров, а Некрасов недоговаривает. Развести героя и автора, прежде чем искать слово, видимо, необходимо. Правда, к концу поэмы разница эта сокращается. «Всех пристальней, всех радостней» намек Гриши Добросклонова на главного виновника всех бедствий — царя — воспринял не кто иной, как Пров. Тем не менее до авторской позиции ему и другим героям-правдоискатеям еще далеко. По замыслу они должны побывать в Петербурге, где им откроется истинная сущность и министра государева, и самого царя. Гений Некрасова (допустимо и такое предположение) по-своему угадывает роковые последствия и другой, уже не сказочной, а реальной «встречи» с царем, какая произойдет в начале XX столетия и останется в памяти кровавым воскресеньем.

А что если многоточие — еще одна кандидатура на счастливца?

Быть бы нашим странникам

Под родною крышею,

Если знать могли...

Когда на доске я записывал тему урока: «Что творилось с Гришею?» — ребята мельком переглянулись. Затем, дружно заспорили: почему в московский, а не в петербургский «новорситет», по словам отца, порывается Гриша? Многозначно истолковали строчку: «Дьячок рыдал над Гришею: создаст же бог головушку!» Принести родителям такие вот слезы — по-своему счастье. Кстати, на Гришину светлую «головушку» оказано и «земное» влияние. В чем оно?

Заботливо и нежно любят крестьяне своего будущего заступника.

— Дан бог тебе и серебра,

И золотца, дай умную,

Здоровую жену!

Таков идеал мужицкого счастья. Умная, здоровая жена — совсем неплохо. Двумя емкими определениями все сказано. Если умная, здоровая, значит, и красивая. И чистоплотная, как Матрена, Дарья. И — верная мужу. Такая

жена — счастье! За нее, за себя, своих детей — всегда спокоен.

Тем не менее о другом помышляет Гриша:

... Чтоб землякам моим

И каждому крестьянину.

Жилось вольготно-весело...

До такого счастья поднимается только он, сознавая, что путь к нему лежит через университет, чахотку, Сибирь. О земляках в общем тревожатся и Гирин, и дед Савелий, и Матрена, а вот о каждом — революционер-разночинец.

Ему судьба готовила

Путь славный, имя громкое...

Есть ли счастье в громком имени? Заспорили. Кто-то вспомнил Пушкина: «Без неприметного следа Мне было б грустно мир оставить...» Я же процитировал Маяковского:

Радуюсь я —

это

мой труд...

Рожденное тревогой и заботой о каждом, громкое имя — примета большого, гражданского счастья. А то, что Гриша пишет стихи и делает это с такой же любовью, как косит траву, пашет землю, в аспекте счастья тоже немаловажно: гармоничная личность! К числу «земных» мотивов, сформировавших интеллект юного разночинца, отнесли и это: Гришина головушка — «натруженная». У других — только спины, руки, ноги. «В нем сильно мысль работала», — пишет Некрасов. Мысль и — сердце. Как сжалось оно от боли, когда Гриша услышал песню, что певала ему в детстве рано умершая мать. Может, и она, крестьянка Домна, как и мать самого Некрасова, «легкой тенью» уводила героя и автора поэмы «в стан погибающих». Попросил ребят дома прочитать и выучить строчки о двух мирских дорогах, подумать, по какой, с кем и за кем идти.

Как онегинский «недремлющий брегет», мои внутренние часы (интуиция) отзванивали конец урока. Я от души поблагодарил за активную работу, кого-то хотел отметить персонально... Как вдруг...

- А вы нам об этом уже рассказывали, - тихо прозвучало с передней парты. Как один ребята с укором посмотрели на Таню. Ну и что? Об этом да не так! Значит, и не об этом, а о том, чего не было.

Всякие курьезы случались. Но этот заставил безжалостно взглянуть на себя.

За гостями, когда их много и каждый (!) день, не перестал ли видеть самих ребят? Уже не они, а буквы «а», «б», «в», «г» отличают один класс от другого. Если так, то мой путь к ученику на этом уроке и в этом классе обрывался навсегда. Говоря строкой Грибоедова, «шел в комнату, попал в другую».

Мужество никогда не оставляло меня. Придя на другой день в класс, я при всех поблагодарил Таню за честную, хоть и запоздалую реплику. Затем сам над собой пошутил, сказав, что тему урока немного следовало бы изменить: «Что творилось с...» — и назвал себя. Ребята расхохотались. Учитель — такой же обыкновенный чело­век, как и все. А когда он сознается в этом, ребята еще ближе к нему, а он к ним.

- Поднимите руки, - с улыбкой спросил я, - у кого бывали заскоки?

Все сорок разом подняли.

- Ну вот, нечто подобное и со мной...

Нет, не на гостей «работал». Промашка объяснялась чистой случайностью, возможно, и усталостью.

Ребята, если с ними в большой дружбе, великодуш­ны, умеют кое-что не заметить, что-то простить. Когда учитель по-человечески свой и в то же время учитель, сам как бы часть класса, ему прощают не только мелочи и не только один раз.

Однако, думаю, реакция класса была бы совсем иной, скопируй я урок полностью, как это часто делаем. Ника­кие симпатии тогда не помогут. В каких-то ключевых де­талях я, безусловно, повторился, но в целом — нет. Не копировал, а искал себя. Это был новый урок, вскрывав­ший резервы старого, т. е. потенциал художественного текста. И ту неловкость, какую я ощутил (кстати, впер­вые за много лет), не только можно было понять и про­стить, но и принять как своего рода творческий прием. Тем более что класс педагогический, и я не раз уже бе­седовал с ребятами о резервах урока, творческих путях к одному и тому же, о неизбежных в практике учителя вариантах. Сейчас понимаю: мог бы слукавить — промах выдать за маневр. Поддержать ученицу: верно, Таня, об этом я уже рассказывал, но... С ребятами не лукавлю — не сейчас, так потом все равно разгадают. Здесь еще больше, чем на суде, нужна правда, только правда и вся правда.

Не утаю, читатель, и другой подробности. После того урока моя Татьяна расплакалась. «О чем?» — спрашиваю. Оказывается, весь урок она хотела предупредить меня, но не смогла, настолько вдохновенно и азартно работал класс. Она же капризно сличала один урок с другим и в итоге теряла оба. Не смогла предупредить, потому что ни­кто, кроме нее, этого не хотел. Ребята, как и я, жили уроком, а не присутствовали на нем. Говоря о некрасов­ском счастье, еще больше приблизились к идеалу свое­го — быть добрыми, чуткими, великодушными.

«Какие у вас замечательные ребята!» — сказали напо­следок гости, которые были свидетелями «дубля». Верно: замечательные! Умеют расплакаться, когда иной раз не дотягиваются до самих себя.

Но вернусь к «брегету», к тем внутренним часам, о которых упомянул. Это даже не столько интуиция, сколько умение видеть глаза ребят, безошибочно угадывающих звонок, как бы ни были увлечены уроком. Ощущение себя и класса на всех этапах работы по сути и дает чувство звонка, той черты, которую нельзя переступать.