И контакт, и конфликт

Словесник ближе других к педагогике, потому что, с одной стороны, имеет дело с конкретным человеком (Васей, Мишей, Надей.,.), а с другой — с обобщенным (Печориным, Базаровым, Болконским). Проясняются кое-какие важные истины.

В свое время меня заинтересовали руки литературных героев. В результате родился урок повторения: «Пусть руки будут разные, только бы не праздные». Затем пошел дальше — к духовной (!) функции рук, кото-

рыми создаются не только дома, машины, но и наш внутренний мир, душа. «Мама, мама! Я помню руки твои...» — исповедуется в страшную минуту жизни, когда земля охвачена пожарищем, фадеевский герой. Почему именно руки, а не глаза, морщинку или родинку на щеке обычно воскрешает память, обернувшись к прошлому, к матери? Не раз задавал себе этот вопрос. Видимо, какая-то особенная, еще не разгаданная энергия заключена в наших руках. Лермонтовский Печорин, которому не откажешь в знании психологии, полагал, что это именно так. Однажды провел урок, удививший ребят: «Первое прикосновение» (по роману «Герой нашего времени»). Долго мучились — о чем? Интригуя текстом (одновременно и проверяя текст), я не торопил ни их, ни себя. Жаждущие «оголенных» проблем, формулировок, заданий не ведают, сколь нужна и важна изюминка тайны в белых строчках урока.

«...Взбираясь на гору, я подал руку княжне, и она ее не покидала в продолжение целой прогулки», — пишет Печорин в дневнике. И дальше: «Мы пришли к провалу; дамы ставили своих кавалеров, но она (Мери. — Е. И.) не покидала руки моей». Эксперимент продолжается: «...кисейный рукав слабая защита, и электрическая искра пробежала из моей руки в ее руку». Наконец, вывод: «Первое прикосновение решает дело».

Невероятно, но мне захотелось использовать печоринский «опыт», только в своем деле — педагогическом. Какую роль тут играет прикосновение? Взбираясь на высочайшую гору учебных знаний, нравственных истин, прозрений, надо тоже уметь подать ученику свою руку, итак, чтобы он, подобно Мери, в продолжение всего (!) пути не выпускал ее. Не простое это искусство — подать руку, прикоснуться. Иные пользуются им стихийно, эмпирически, не сознавая, что имеют дело с довольно мощным педагогическим средством, если хотите, приемом. В прикосновениях, когда они не холодны и не безучастны, действительно есть электричество, способное в контакте рук вырабатывать свет духовный, радость сопричастности к тому пути, которым идем.

Когда я рассказывал ребятам, имея в виду Печорина, о некоторых последствиях «первого прикосновения» и опытом литературы старался о многом предупредить их, то решал не только их, но и свою проблему: добрых, непакостных рук, не тех, что сперва помогают взобраться на гору, а потом толкают в пропасть. Именно такими вот — человечьими! — руками

прикасались к Детству шолоховские герои: Григорий Мелехов, Семен Давыдов, Андрей Соколов... А Ленин? «Детей он гладил особенно бережными прикосновениями», — пишет Горький в своем знаменитом очерке. В педагогическом аспекте вообще любопытно исследовать ленинскую руку, ее духовное воздействие на тех, с кем он общался. Неистребимое желание переделать, очеловечить мир ощущалось в каждом жесте этой руки. «Ленинская рука!» (по очерку Горького и поэме Маяковского) — один из моих уроков. Как педагогическим инструментом, т. е. сознательно, осмысленно, пользуюсь рукою давно. Блоковское «кто-то на плечи руки положит» мои ребята воспринимают однозначно: учитель, кто же еще! Верно! Бывает, на выпускном экзамене подойдешь к ученику, который «дрогнул» и от растерянности покрылся испариной (что-то не так, не получается), обнимешь рукой за плечо и тихо скажешь на ухо строчкой Окуджавы: «Так где же твое мужество, солдат?.» Другой, наоборот, не терзаясь муками творчества, что-то «заветное» достает из бокового кармана. Не цыкну, не напугаю, нет. Рукой остановлю его руку и тоже на ухо скажу уже пушкинской строчкой: «Как с вашим сердцем и умом быть чувства мелкого рабом?» А то и Маяковского процитируешь: «Чего вы думаете, что вы их плоше?» При этом обязательно (!), невзирая на косые взгляды ассистентов, окажу какую-нибудь небольшую услугу: например, посоветую продолжить эту мысль, ату, что увела в сторону, оставить в стороне. Рука да совет — вот и весь секрет! То состояние, какое испытывает при этом ученик, великолепно передают лермонтовские стихи:

С души как бремя скатится,

Сомненья далеко,

И верится, и плачется,

И так легко, легко.

Когда ребята пишут классное сочинение, не сижу у стола, а хожу от одной парты к другой. В пластмассовом чехольчике две ручки: с красной и синей пастой. Подойду и со спины читаю: так ли, о том ли? Ну вот, опять не закрыл деепричастный оборот. Прикоснусь. Объясню, почему нужна запятая, а затем синей (!) пастой поставлю ее. Дарю, дескать, вместе с теплотою своей руки. Вкупе то и другое надолго запомнится. И воспитываю, и обучаю рукой. Почти та же ситуация у следующей парты. Только теперь не синей, а красной пастой выправляю ошибку — грубейшую, о которой не раз говорил. Совсем

иначе прикоснется рука к руке — чуть жестче, короче, но не теряя тепла, «электричества». А этому, который, подобно Достоевскому, мелким бисерным почерком исписывает лист за листом, мимоходом поправлю отогнувшийся воротник пиджака. Тоже прикосновение. Не было случая, чтобы кто-то из ребят проявил неудовольствие: духовные прикосновения радовали. Тем не менее «прием, о котором пишу, помимо чуткости и такта требует еще и бдительности. Надо знать, с кем и как обойтись, к кому и насколько приблизиться, т. е. прикоснуться.

...Я не сразу заметил, что Максим из педагогического класса как-то скучно, не по-доброму смотрит на меня, будто знает что-то такое... На уроке выясняли одну деталь: почему комсомольский билет, брошенный на стол парнем в коротком городском пальто, встал «ребром»? («Как закалялась сталь»). Среди прочих мнений было и такое: билетик-то новенький, корочки еще не обломались, вот и встал ребром! В комсомоле-то парень недавно. Не вступил, а втерся: на тепленькое местечко целился, а попал на холодное — обидно! Вот и швырнул билет. Думал копейками платить комсомольские взносы, а тут здоровьем пришлось. Вмиг отрезвел.

- А как ты думаешь, Максим? - спросил я и положил на его руку ладонь. С ненавистью, даже с брезгливостью отбросил он ее — так, чтобы все видели.

- Ну хорошо, спросим другого.

И повел урок дальше, но мысленно постоянно возвращался к Максиму. «За что?! Что же я тебе такого сделал? Суетно, небрежно обошелся? Исключено. В чем же тогда просчет? Не учел в Максиме юношеского максимализма? Но ведь класс-то педагогический (!), где учимся владеть собою. Что-то тут совсем другое. Жестокое, не школьное...»

Я остановил урок.

- Максим! А не ошибся ли ты классом, профессией? Какой же ты учитель? Сейчас отшвырнул меня, который ничем тебя не обидел, а завтра - точно так же ученика, с которым еще проще, чем со мною, можно обойтись. Прости, мол, не в духе, настроения нет. Ты все-таки объясни, Максим, и мне, и всем, чем же я провинился? Десятиклассник (!), педклассовец (!), к тому же мужчина (!), ростом на голову выше меня, должен отдавать отчет своим поступкам...

Класс выжидающе затих.

- Простите! - бледнея, сквозь зубы процедил Максим.

Бесконфликтной педагогики не признаю и считаю ее вредной. Конфликт мне нужен так же, как и контакт. Ибо не в тиши да глади, а в столкновении с самим собой и обстоятельствами рождается личность, характер. Всегда готов остановить урок, кто бы ни присутствовал на нем, если задето чье-то достоинство. Не за себя лично и даже не за своих коллег вступился я, а за тех доверчивых, незащищенных, с кем спустя шесть лет повстречается прямой, как линейка, и, как северное лето, непредсказуемый Максим.

«И кто-то камень положил в его протянутую руку» — есть у Лермонтова строки. После «истории» с Максимом они стали поводом к еще одному уроку о руках. Дают они или просят, глумиться над ними, в буквальном или переносном смысле, кладя в их раскрытые ладони «камень» жестокости, нельзя. Тем не менее просить да и давать надо осмотрительнее, осторожнее. Педагогическим ребятам, как и тебе, читатель, со всей откровенностью говорю: пользуясь приемом руки, придавать значение и глазам, которые в эту минуту смотрят на нас. Иногда лучше ограничиться словом и молчанием. И все-таки девизом, моей учительской верой были и будут слова: «Руку мне дай! Нам еще долго идти!» Эта песенная строчка не раз звучала в классах, где я работаю, — и просто так, и под гитару. Когда-нибудь она станет и темой урока. Духовную функцию руки как инструмента психологического воздействия педагогика толком не разгадала, видимо, по той причине, что «объект» не нуждался в подобных прикосновениях, а «человек» еще не стал объектом серьезных размышлений. Но если учитель — творец живой души, то и средства нужны живые: душевные! Наивно ожидать цыпленка из яйца, не согретого теплом. Прикосновения, как и слова, — наше эмоциональное тепло, в котором мы все нуждаемся. Поневоле задаешь себе и другим вопрос: на горле или на пульсе держать свою руку, разговаривая с учеником?

Итак: не всегда пользуюсь «нравственной метафорой», оберегая достоинство, здоровье, нервы ученика. Иногда в его же собственных интересах ему необходимо и покраснеть, и побледнеть. В таких случаях прибегаю к «открытой этике».