Зрение и зоркость

После того урока «о счастье», что разом огорчил и удивил — добротою ребят, вспомнился давний случай, произошедший со мною, о котором захотелось рассказать — ученикам. Пусть со стороны увидят, какими и впрямь замечательными бывают они, когда идут навстречу учителю, и как порой трудно ему, разбудившему их, во всем соответствовать им. Не только книжный эпизод, но и жизненный случай, имеющий отношение к книге, может стать уроком. В серьезном и важном, хотелось сказать ребятам, мы намного старше своего возраста, ибо возраст — не только размер ноги, костюма, шапки, но и ума, нашей душевности.

...Не раз, наверное, замечали: бывают дни, когда не поймешь, что с нами происходит. Вроде бы и выспались, и дело ладно делаем, а настроение вялое, раздражительное. Ни с того, ни с сего нагрубишь кому-то. И от этого еще больше невесел. Случается то же и с учителями. Нет, они не грубят (владеют собою), но в класс иногда приходят без улыбки, сердитыми. А без улыбки учителю (!) — да еще литературы (!) — нельзя. Улыбка — наш рабочий инструмент, она как говорил Экзюпери, объединяет. Ее не вынешь из портфеля и не наденешь, как очки. Сама должна появиться. Непритворная, точно не кому-то, а себе улыбаешься. Однако прежде чем добрым светом заискрятся глаза и исчезнут морщинки, надо, чтоб улыбнулась душа. Освободилась от груза невеселых мыслей, забот, неудач. У всех бывают неудачи. Есть они и у нас. Ведь учитель отвечает сразу за 30—40 ребят — перед обществом, родителями, своей совестью, наконец. Если бы только за себя, то и хлопот нет. А тут за каждого. Да еще за двоих собственных детей и тех, с кем они дружат по лестничной площадке, спортивной или музыкальной школе, куда ходят по вечерам. Учитель — всегда на работе! И чуткая душа заметит, как старается он иногда спрятать плохое настроение,

усталость. Сердится, если не получается, вроде бы на вас, а в действительности на себя. Усталость — как затупившийся карандаш: бумагу царапает, а рисунка нет. Что, к примеру, делаем, когда запотело окно в автобусе или трамвае, а надо посмотреть, чтобы не проехать остановку? Правильно, ладошкой стира­ем серую пелену влаги, и вот оно, стекло — снова чистое, промытое. Так же, только не ладошкой, а добрым словом, хорошим поступком, можно снять и пелену усталости, оби­ды, плохого настроения, чтобы яснее виделась дорога, по которой сообща идем или едем. Вот и улыбнулось стро­гое лицо учителя, доверчиво и щедро открылась его душа, потому что вы помогли ему стать таким. А помочь учи­телю — это и себе помочь.

Был со мною случай.

Это хорошо, что ваша школа совсем близко от дома, иной раз не надевая пальто добежишь. А вот я добира­юсь сперва на автобусе, затем на метро, а там еще и пешком минут десять. В общей сложности больше часа. Жалко даром терять столько времени. Автобус и метро давно уже стали для меня читальным залом на колесах. Отыскать местечко и сесть не всегда удается, да и нерас­четливо: то женщине, то пожилому мужчине все равно уступить надо. Оттого и не сажусь, а где-нибудь в уголке достану из портфеля книгу и читаю, даже кое-какие по­метки делаю. Слегка, конечно, и карандашом, чтобы потом стереть. В дороге читаю только личные книги, биб­лиотечные — никогда. С ними еще бережнее и аккуратнее надо обращаться. Порой так увлекусь, что забуду, куда проездной билет сунул. Водится за мной такой грех — то в карман, то в книгу положу, а то и вовсе в руках ком­каю. Сколько неприятностей из-за этого! Вот и сейчас: «Ваш билет, гражданин?» — слышу голос контролера. Хоть убей, не помню, где. Пошарил, порылся — нет билета. Кто-то сбоку уже не по-доброму смотрит. Дескать, взрослый, с портфелем, в очках, да еще и книжку читает, а вот пять копеек пожалел. Среди взрослых, к сожалению, встречаются люди, которые рады другого в чем-то запо­дозрить. Хорошему не удивляются: мол, так и быть должно. Зато будто на веселом спектакле оживляются, когда в «нарушители» попадаешь. Были, конечно, и такие пас­сажиры, которые отнеслись ко мне иначе. «Вы получше поищите, гражданин. Да не спешите. Я же видела, как вы гматили, — сказала женщина, одной рукой держась за поручень, другой — за сумку, доверху набитую покуп­ками. «Как же

видела, если только вошла? А этот (ука­зывая на меня) давно уже едет», — недовольно буркнул крепкий мужчина, сидевший возле нее и читавший газету. Но та женщина, что вошла в автобус «после» (возможно, так и было), тем не менее видела, что я еду не бес­платно. Нет, она не выгораживала меня, как это делают додчас беспринципные люди. Она видела, потому что размышляла. Ей, а не мужчине, что косо посматривал на меня, а более всего мне, виноватому, растерянному, по­верил контролер и, строго сказав: «Поаккуратнее с биле­тами!» — отправился к выходу.

Уже в метро, снова открыв книгу, я увидел между ее страницами злополучный билет и до того рассердился на себя и на книгу (учитель иногда тоже ведет себя как ребенок), что сразу расхотелось читать. И вот с таким на­строением вошел в класс. Ни пошутить, ни улыбнуться. А ребята тонко угадывают настроение. Дома надо было выучить стихотворение и теперь прочитать наизусть. «Кто первый?» — строго и скучно спросил я, копаясь в портфе­ле. Я взглянул на ребят — и оторопел: тридцать дружно поднятых рук увидел перед собой. Но не в каждом лице читалось желание прочитать. Иные глаза выражали прось­бу: кого угодно, только не меня. Я смотрел на ребят — уже улыбаясь им. Вдруг и мне захотелось сделать что-то очень доброе, хорошее. Открыл книгу, с которой ехал в авто­бусе и на которую теперь уже не сердился (то был Пуш­кин), и весь урок читал его стихи, а кончил строчками:

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он, как душа, неразделим и вечен...

Передо мной и впрямь сидели уже не школьники, уче­ники, а друзья, которые не позволили мне быть мрачным и сердитым. Ведь в таком настроении (буду откровенен) учитель порой бывает придирчив. Смотришь — и посыпа­лись в журнал «двойки», как зерно из дырявого мешка или худого кузова. А «двойки», как и рассыпанное зер­но, — серьезные потери. Теперь понимаю, почему не с ре­бят, как обычно, а именно с портфеля начал урок. Как тот угрюмый пассажир, увидевший во мне злоумышлен­ника, так и я, наверное, не видя, смотрел на ребят. Но они не дали мне потерять «высоту», а себе — свое распо­ложение ко мне. А если хорошенько подумать, то и к Пушкину, Лермонтову, Некрасову, с которыми я должен был их подружить. Сколько потерь ожидает нас, когда мы не понимаем друг друга,

друг другу не помогаем. Неверно, будто все во власти учителя. Многое, но не все. Что-то очень существенное, значительное и в руках ребят, протянувших свои руки учителю. Ведь помимо зрения есть еще и видение, которое называется зоркостью. Мож­но, к примеру, иметь стопроцентное зрение — и нулевую зоркость. Взаимных обид тогда не избежать. Надо учить­ся зоркости, духовному зрению. Оно делает нас добры­ми, чуткими.

Очарованные стихами Пушкина, ребята, когда прозве­нел звонок, один за другим не спеша выходили из класса. Я стоял у дверей и каждому (да-да, именно каждому!) с теплотой и нежностью говорил: «Спасибо!» Такая уж наша работа: за один урок иной раз тридцать «спасибо» скажешь. И еще тридцать «спасибо» — каждому в отдель­ности. За доброту!