Знак, критика его традиционной структуры

Франц. signe, анг. sign, нем. zeichen. В традиционном структура­лизме, особенно в его французском варианте, утвердилась соссюровская схема структуры знака, где означающее хотя и носило произвольный характер, но тем не менее было крепко и непосред-

[91]

ственно связано со своим обозначаемым. Именно от Соссюра и пошла традиция неразрывности связи означающего и обозначае­мого, подхваченная и развитая структуралистами.

Однако, если обратиться к позднему наследию Соссюра, в ча­стности к его «Анаграммам», то можно убедиться, что и в его соб­ственной, ставшей уже классической для многих поколений семиотиков теории знаков дело обстояло далеко не так просто: произ­вольность означающего трактовалась им все более расширенно, особенно применительно к языку поэзии. Исследуя ведическую поэзию, германский аллитерационный стих, древнегреческий эпос, Соссюр нащупал некоторые закономерности древнеевропейского стихосложения, ориентированные на анаграмматический принцип построения, демонстрирующий, как он считал «неопределимую множественность, радикальную неразрешимость, разрушающую все коды» (цит. по: Lotringer:1975. с. 112). Речь тут идет, как отме­чает В. В. Иванов, об особой «общеиндоевропейской поэтической традиции, связанной с анализом состава слов» и напоминающей «загадывание слова в шарадах», что и определяло «звуковой со­став многих отрывков из гомеровских поэм и ведийских гимнов»(Соссюр:1977. с. 635. 636). И Соссюр, изучая эту пробле­му, хотел, как считает Лейч, «создать новый тип чтения, двигаясь от самого знака к изолированному словy»(Leitch:1983, с. 9-10).

Теоретики постструктурализма восприняли эти идеи как ука­зание на специфический характер анаграмматической коннотации, нарушающей естественный ход обозначения и, что самое главное, ставящей под сомнение нерасторжимость и четкую определен­ность связи означающего с означаемым.

Лакана потому и можно считать предшественником пост­структурализма, что он развил некоторые потенции, имманентно присущие самой теории произвольности знака, сформулированной Соссюром, и ведущие как раз к отрыву означающего от означае­мого. Кардинально пересмотрев традиционную теорию фрейдизма с позиций лингвистики, Лакан отождествил бессознательное со структурой языка: «бессознательное является целостной структу­рой языка», а «работа сновидений следует законам означающего» (Lacan:1977, с. 147).

Согласно Лакану, формула:

устанавливает «исконное положение означающего и означаемого как отдельных рядов, изначально разделенных барьером, сопро-

[92]

тивляющимся обозначению» (там же, с. 149), т. е. сигнификации, понимаемой как процесс, связывающий эти два понятия. При этом Лакан прямо призывал «не поддаваться иллюзии, что означающее отвечает функции репрезентации означаемого, или, лучше сказать, что означающее должно отвечать за его существование во имя какой-либо сигнификации ”(там же, с. 150). Тем самым Лакан фактически раскрепостил означающее, упразднив его зависимость от означаемого, и ввел в употребление понятие «плавающего озна­чающего» (&& плавающее означающее).

Специфика психологически-эмоциональной трактовки Лаканом природы знака заключается в том, что для него символ про­является как «убийство вещи», которую он замещает (там же, с. 104). Таким образом, знак как целостное явление, т. е. как «полный знак» предусматривает все элементы своей структуры, в которой означающее прикреплено к означаемому смыслу, пред­ставляет собой «наличие, сотворенное из отсутствия» (там же, с. 65). Из этого следует, что сама идея знака, сам смысл его приме­нения, или, вернее, возникающая в ходе развития цивилизации необходимость его использования заключается в потребности за­менять, замещать каким-либо условным способом обозначения то, что в данный конкретный момент коммуникации (устной или письменной) не присутствует в своей наглядной осязательности, и в теоретическом плане проявляется как необходимость зафиксиро­вать сам принцип «наличия отсутствия» реального объекта или явления.

Идея Лакана о знаке как отсутствии объекта получила широ­кое распространение в мире постструктурализма и впоследствии была разработана Дерридой и Кристевой. Мысль Лакана о заме­щении предмета или явления знаком, связанная с постулатом о якобы неизбежной при этом необходимости отсутствия этого предмета или явления, стала краеугольным камнем всей знаковой теории постструктурализма. Она разрабатывалась целым поколе­нием постструктуралистов, в том числе весьма подробно Кри­стевой, однако приоритет здесь несомненно принадлежит Дерриде. Именно в его трактовке она приняла характер неоспоримой догмы (по крайней мере для тех, кто оказался вовлеченным в си­ловое поле влияния постструктуралистско-постмодернистских идей).

Для Лакана эта проблема тесно связана с процессом становле­ния субъекта прежде всего в семиотическом плане: когда ребенок, превращаясь в говорящего субъекта, начинает говорить, сама по­требность в этом объясняется желанием восполнить недостаток

[93]

отсутствующего объекта посредством его называния, т. е. наделе­нием его именем: «Само отсутствие и порождает имя в момент своего происхождения» (там же. с. 65).

Самым кардинальным моментом наметившейся смены научной парадигмы, последствия которой пока трудно себе представить, является тенденция к пересмотру лингвистической природы знака. Последние 40 лет фактически все гуманитарные науки развива­лись в условиях подавляющего господства лингвистических моде­лей теоретической рефлексии. Результатом этого, лингвистиче­ского переворота явилось то, что все стало мыслиться как текст, дискурс, повествование: вся человеческая культура — как сумма текстов, или как культурный текст, т. е. интертекст, сознание как текст, бессознательное как текст, «Я» как текст, — текст, кото­рый можно прочитать по соответствующим правилам грамматики, специфичным, разумеется, для каждого вида-текста, но построен­ным по аналогии с грамматикой естественного языка.

Последовательные семиотики, — а не быть им в условиях со­временных научных конвенций едва ли возможно, — естественно, никогда не упускали из виду специфику функционирования невер­бальных знаков, но в основном отдавали предпочтение вербаль­ным и сознательно или бессознательно приписывали невербаль­ным знакам свойства вербальных. Приблизительно со второй по­ловины 80-х — начала 90-х годов фреймовая ситуация стала ме­няться: внимание исследователей стали все больше привлекать нелингвистические знаки социокультурного характера. Один из исследователей этого плана Хорст Рутроф, автор книг «Пандора и Оккам: О границах языка и литературы» (1992) и «Смысл: Ин­терсемиотическая перспектива» (1994), пишет в связи с этим:

«Проблема заключается в знаковой монополии языка и низведе­нии восприятия до некоего естественного чувственного процесса. Вместо этого мы нуждается в подходе, более близком духу Пирса. Любая схематизация реальности является знаковой. Дело в том, что все знаки, как когнитивные, так и коммуникативные, должны быть прочтены (подчеркнуто автором. — И. И.) и что всем этим процедурам чтения нужно научиться. Без внимания к проблеме интерпретации мы не смогли бы извлечь никакого смысла из вы­сказывания, несмотря ни на какие привычные умозрительные предпосылки.

Если это так, то задача состоит в том, чтобы показать, как лингвистические и нелингвистические принципы означивания взаимодействуют друг с другом вопреки наглядной, хотя и относи­тельной, несопоставимости не только вербальных и невербальных

[94]

знаков, но и также разных невербальных систем обозначения. Не­сомненно, без невербального обозначения мы бы вообще не могли понимать смысл предложений. Это значит, что мы просто не мо­жем читать, если находимся в рамках одной и той же знаковой системы. Лингвистическое нуждается для своей активизации в помощи нелингвистических знаков» (Ruthrof:1994, с. 89).