Метафизический дискурс

Франц. discours metaphisique. Выявляя во всех формах духовной деятельности человека признаки «скрытой, но вездесущей» (cachee mais omnipresente) метафизики, постструктуралисты выступают прежде всего как критики «метафизического дискурса». На этом основании современные западные классификаторы философских направлений относят постструктурализм к общему течению «критики языка» (la critique du langage), в котором соединяются традиции, ведущие свою родословную от Г. Фреге (Л. Витгенштейн, Р. Карнап, Дж. Остин, У. В. Куайн), с одной стороны, и от Ф. Ницше и М. Хайдеггера (М. Фуко, Ж. Деррида) — с другой. Если классическая философия в основном зани­малась проблемой познания, т. е. отношениями между мышлением и вещественным миром, то практически вся западная новейшая философия переживает своеобразный поворот к языку (a linguistic turn), поставив в центр внимания проблему языка, и поэтому во­просы познания и смысла приобретают у них чисто языковой ха-

[137]

рактер. В результате и критика метафизики принимает форму кри­тики ее дискурса или дискурсивных практик, как у Фуко.

Так, для Фуко знание не может быть нейтральным или объек­тивным, поскольку всегда является продуктом властных отноше­ний. Вслед за Фуко постструктуралисты видят в современном обществе прежде всего борьбу за «власть интерпретации» различ­ных идеологических систем. При этом «господствующие идеоло­гии», завладевая индустрией культуры, иными словами, средства­ми массовой информации, навязывают индивидам свой язык, т. е., по представлениям постструктуралистов, отождествляющих мыш­ление с языком, навязывают сам образ мышления, отвечающий потребностям этих идеологий. Тем самым господствующие идео­логии якобы существенно ограничивают способность индивидуу­мов осознавать свой жизненный опыт, свое материальное бытие. Современная индустрия культуры, утверждают постструктурали­сты, отказывая индивиду в адекватном средстве для организации его собственного жизненного опыта, тем самым лишает его необ­ходимого языка для понимания (в терминах постструктуралистов — «интерпретации») как самого себя, так и окружающего мира.

Таким образом, язык рассматривается не просто как средство познания, но и как инструмент социальной коммуникации, мани­пулирование которым господствующей идеологией касается не только языка наук (так называемых научных дискурсов каждой дисциплины), но главным образом проявляется в «деградации языка» повседневности, служа признаком извращения человече­ских отношений, симптомом «отношений господства и подавле­ния». При этом ведущие представители постструктурализма (такие, как Деррида и Фуко), продолжая традиции Франк­фуртской школы Kulturkritik, воспринимают критику языка как критику культуры и цивилизации.

МУТОПИЯ

Англ. mutopia (от лат. mutare — менять, и древнегреч. топоs — место). Термин, введенный американо-венгерским ученым Иштваном Чичери-Ронай. Под влиянием идей Ж. Делеза и Ф. Гваттари о состоянии современного общества как о своего рода сообществе вечных кочевников-номадов как в сфере мысли, так и в чисто физическом отношении (учитывая фактор повышенной мобильности современного населения), а также философско-религиозных концепций дзен ученый постулирует в качестве ха­рактеристики нынешнего общества свойство постоянной изменчивости-мутабельности (mutability) и утверждает: «Приходит Тао,

[138]

уходит Разум. Чтобы жить в этом вечном потоке, Дзен требует му — "незадавания вопросов", ибо вопрос неизменно направлен на сохранение несохраняемого... Как нам назвать нашу культуру, пытающуюся совладать с этим потоком исторической сансары? Назовем ее мутопия» (Csicsery-Ronay:1997, § 2). По мнению уче­ного, мутопия как специфическое умонастроение современного западного сознания пришла на смену утопическому модусу мыш­ления, характерному для рационально-оптимистической настроен­ности, порожденной успехами технической цивилизации в 60-е — начале 70-х годов: в эту эпоху «утопическое письмо стало гораздо более самосознательным и самовопрошающим, чем когда-либо оно было со времен Мора. Утопические темы породили ренессанс на­учной фантастики; традиция дистопии, которая господствовала в западной социальной фантастике в течение полувека, теперь усту­пила место моральным фантазиям, подхватившим дистопическую критику и попытавшимся создать картины решительного социаль­ного прогресса, картины, которые не были ни наивными, ни ци­ничными» (там же, § 23).

Со второй половины 70-х годов интеллектуальный климат в США, считает Чичери-Ронай, резко изменился: в условиях все ускоряющейся изменчивости и мобильности постмодернистской культуры пришла «идеология киборгов». Автор этого выражения Донна Харауэй написала влиятельное исследование «"Манифест для киборгов", обезьяноподобных, киборгов и женщин: Новое изобретение природы» (Haraway: 1991), где она утверждает, что «дуалистические категории гуманистического морально-политического анализа быстро становятся безнадежно устаревши­ми» (там же, с. 151). С точки зрения Чичери-Ронай, «идеология киборгов», выражающая этот процесс сращивания человека в сво­ем быту с современной «хайтек», оказалась наиболее подходящей мифологией для тех поколений, которые стали свидетелями «коллапса не только ложных воздушных замков идеологий запад­ной традиции, но и вообще всякого воспоминания о моральном превосходстве, которое она некогда давала своими представле­ниями о равенстве и эмпирическом суждении» (Csicsery-Ronay:1997, § 38). В результате сформировался специфический модус жизни, отмеченный безудержной погоней за новшествами преимущест­венно техногенной цивилизации и полной потерей нравственных ориентиров: «В течение последних десяти лет мы живем в состоя­нии экстатического прославления Мутопии, оргии инициации. Средства массовой коммуникации, естественно, склонны торжест­вовать, поскольку они явно являются теми, кто получает от этого

[139]

главную выгоду»(там же, § 41). Основным следствием подобного умонастроения является, как считает ученый, желание избежать истории и связанного с ней комплекса ощущений и представлений традиционной культуры: чувства ответственности, эмоционально-семейных связей, национального самоопределения, всей традици­онной системы авторитетов.