Я расцепила ноги и соскользнула вниз по его бедрам; все тело болело, напоминая мне, что Дрейк делал это жестче, чем я привыкла

– Ненормальные?

Я расправила платье с алыми цветами, затем, набравшись храбрости, взглянула Дрейку в глаза:

– А как ты еще назовешь людей, которые подобным образом реагируют на обнаружение мертвого тела?

Во взгляде его, ласкавшем мое тело, догорали остатки драконьего пламени.

– Я назову это судьбой. Наше воссоединение было неизбежно.

Я продолжала возиться с измятым платьем.

– Ну, я бы назвала это по‑другому, но, поскольку это не делает нам чести, я лучше оставлю свои слова при себе.

Дрейк, усмехнувшись, взглянул на рубашку, которую я сорвала с него. К счастью, не хватало всего пары пуговиц.

– Я так понимаю, что ты меня любишь.

Я уставилась на него, в наигранном изумлении выпучив глаза:

– Да ни одной минуты, дракончик!

Он, приподняв черную как смоль бровь, потянулся за галстуком. Меня передернуло, когда я заметила на его спине отметины от своих ногтей.

– Ты говорила, что занимаешься сексом только с мужчинами, которых любишь. В последнем сне ты мне отказала. Из чего я делаю вывод, что сейчас ты в меня влюблена.

Я покраснела, поправляя бюстгальтер, который сбился, когда Дрейк искал золото.

– То, что произошло несколько минут назад, – исключение из правил. Это была чисто физиологическая реакция на стресс после обнаружения тела Пердиты. Жизнеутверждающие действия перед лицом смерти, и все такое. Уверена, у психиатров есть для этого соответствующее название.

Дрейк надел рубашку.

– У меня тоже есть – это называется «влечение». Это не имеет никакого отношения к Пердите и связано с узами, которые нас объединяют.

Я отвернулась, будучи не в силах видеть это многозначительное, полное мужского самодовольства выражение в его глазах.

– Ой! Какого черта! – Я прикоснулась к ключице в том месте, где он поцеловал меня. Именно туда он впился зубами в моем первом эротическом сне. Дотрагиваться было очень больно. Я попыталась разглядеть, что там такое, но не смогла и с яростью уставилась на Дрейка, заправлявшего рубашку в брюки. – Что ты со мной сделал, укусил, что ли? Ты что, в придачу ко всему еще и вампир?

Он застегнул ремень, бросив на меня взгляд, который отнюдь не был предназначен для того, чтобы погасить еще тлевший во мне огонь.

– Мы стали супругами. Это не укус, это мой знак.

– Знак? – недоверчиво переспросила я, озираясь в поисках зеркала. Зеркало у Венецианца нашлось в верхнем ящике письменного стола. – Ты поставил на мне клеймо, как на белье, которое сдаешь в прачечную? Как на корове из своего стада? Такой это знак? Боже, это действительно знак! Ой! Больно!

Дрейк забрал у меня зеркало и осторожно прикоснулся к ожогу на моей правой ключице. Ожог имел форму треугольника с вогнутыми сторонами, окруженного волнистой линией, и очень напоминал хвост дракона с моего акваманила.

– Он заживет.

Я оттолкнула его:

– И это все, что ты можешь мне сказать? «Заживет»? У меня на шее здоровенный засос в виде драконьего хвоста, от которого, наверное, шрам останется, а ты мне говоришь «заживет»? Спасибо тебе преогромное, Дрейк. Если ты не возражаешь, мне кажется, что сейчас настала пора вернуться в комнату через коридор отсюда; наверное, все уже удивляются, чем мы тут занимаемся.

– Никто не удивляется, – возразил Дрейк с высокомерной гримасой; у меня даже руки зачесались, так захотелось мне выбить из него эту спесь.

Я бросилась вон, и он едва успел удержать меня, чтобы я не врезалась в Иштвана и одного из людей Фиата, стоявших в коридоре. Иштван ухмыльнулся было, но отвернулся под моим свирепым взглядом. Человек Фиата открыто скалил зубы. У него за спиной, в кабинете Пердиты, я заметила Офелию с коробкой носовых платочков; Фиат и Ринальдо опускали тело Пердиты на простыню, разостланную на письменном столе.

Дрейк прорычал мне в ухо:

– Эшлинг, мне этого очень не хочется, но нам надо поговорить.