Глава XXXVII

Платонизм. - Шекспир и Микеланджело. В посвящении к сонетам Шекспира их герой назван просто "мистером W.Н.", вследствие чего в нем долгое время не хотели видеть Вильяма Герберта.Было бы слишком дерзко, говорили эти люди, называть такого знатногоаристократа, как молодой лорд Пемброк, без перечисления его титулов. Но мыпонимаем, что издатель хотел добиться этим того, чтобы большая публика неугадала сразу Пемброка в герое того конфликта, который обрисован так ясно всонетах. Правда, эти стихотворения написаны отчасти для большой публики.Ведь поэт дает неоднократно обещание обессмертить ими красоту друга. Но самавтор не издавал в свет своих сонетов. А книгопродавец Торп понимал, бытьможет, что лорду Пемброку будет не очень приятно, если его назовут такпрозрачно любовником смуглой дамы и счастливым соперником поэта, тем более,что эта юношеская драма в его жизни имела такой печальный конец, о которомбыло бы неудобно вспоминать. Современного читателя, приступающего к чтению сонетов безпредварительного знакомства с душевной жизнью эпохи Ренессанса, с ееотношением к античному миру, с ее нравами и поэтическим стилем, поражаетособенно тот любовный язык, на котором поэт объясняется своему молодомудругу, это чисто эротическая страсть к мужчине, которая здесь выражается.Там, где в переводе сонетов употребляется слово "мой друг", в оригиналечасто стоит "my love" (моя любовь, мой возлюбленный). Иногда прямо высказывается, что друг совмещает для поэтапривлекательные черты женщины и мужчины. Например, в 20 сонете говорится: Тебе девичий лик природой дан благою - Тебе, кто с ранних пор владыкой стал моим, - (по-английски гораздо сильнее: thou master-mistress of my passion, т.е. владыка-владычица моей любви). Этот сонет заканчивается шутливым, немного слишком прозрачнымзаявлением, что природа думала сначала сделать друга девушкой, но создалаего затем мужчиной на радость всем женщинам; поэт должен, к сожалению,довольствоваться только сердцем друга. Тем не менее, в других сонетахвыражается такое страстное чувство, что в прошлом столетии могла совершенноестественно возникнуть легенда, будто эти стихотворения воспевают женщину.Так поэт умоляет в 23 сонете, чтобы вознаградили ею за любовь. Так Шекспирназывает в 26 сонете друга - "господином его любви", которому он покорен,как вассал. В подобных выражениях так резко выступает наружу поэтический стильстолетия, что целый ряд основательных знатоков тогдашней английской иитальянской литературы, вроде Делиуса и Эльце в Германии, Шюка в Швеции,заключили на основании этих стереотипных и традиционных черт, что сонетывоспевают совершенно фиктивную страсть и что в них нет автобиографическогоэлемента. Указывали на то, что любовь к красивому юноше, освященная в глазахлюдей эпохи Ренессанса авторитетом Платона, была очень популярной темойсовременных Шекспиру поэтов, пенивших обыкновенно, подобно ему, красотудруга выше красоты возлюбленной. Женщина вмешивается очень часто, как здесьв сонетах, пагубным, роковым образом в отношения между друзьями. Поэт рисуетсебя по старой поэтической манере увядшим и морщинистым стариком, как бы онни был в действительности молод. Шекспир поступает так несколько раз подряд,хотя ему было в то время не более 37 лет. Если поэт обращается далее ккрасивому юноше с советом жениться, чтобы его красота не исчезла вместе сним, то подобное воззвание было также общим местом в тогдашней поэзии. Впоэме Шекспира "Венера и Адонис" богиня любви дает юноше именно тот же самыйсовет. Некоторые из более слабых сонетов, отличающиеся изысканными изапутанными образами и метафорами, настолько отмечены печатью духа времени,что не могут считаться типичными для Шекспира. Другие сонеты представляют, всвою очередь, рабские подражания чужим образцам и не могут поэтому служитьвыражением субъективных или индивидуальных настроений. Так 46 и 47 сонетызатрагивают ту же тему, как 20 сонет Уотсона в поэме "Слезы воображения"; 18и 19 сонеты Шекспира заканчиваются той же самой мыслью, как 39 сонет в"Delia" Дэниеля, а 55 и 81 сонеты схожи по содержанию с 69 сонетом Спенсерав его "Amoretti". - Наконец, история двух друзей, из которых один похищает удругого невесту, встречается уже в романе Лилли "Эвфуэс". Хотя все эти замечания верны, но они не дают нам еще права заключить,что сонеты воспевают не действительные, а вымышленные происшествия. Конечно, дух времени окрашивает всегда чувство дружбы и его выражение визвестный специфический цвет. В конце XVIII века дружба носила в Германии иДании мечтательный и сентиментальный характер, а в Англии и Италии XVI в.она была проникнута эротическим платонизмом. Но вы чувствуете, как вместе свыражением чувства видоизменяются также его оттенки. В эпоху Возрождениягосподствовал такой страстный культ дружбы, который теперь совершеннонеизвестен в тех странах, где половая жизнь не отличаетсяпротивоестественностью. Дружба Монтеня и Этьена де ла Боэси или страстнаянежность Лапте к юному Филиппу Сиднею могут служить пояснительнымипримерами. Но во всей культурной истории и во всей поэзии Ренессанса культдружбы нигде не отличался такой страстностью, как в песнях и сонетахМикеланджело. Отношения Микеланджело к мессиру Томмазо Кавальери являются, безсомнения, интересной параллелью к дружбе Шекспира с Вильямом Гербертом:здесь та же самая страстность в выражении любви со стороны старшего повозрасту. Но так как письма написаны так же горячо и вдохновенно, каксонеты, посвященные какому-то "Signore", то мы имеем в данном случае передсобою не одни только поэтические фразы. В упомянутых сонетах выраженияпродиктованы порой такою страстью, что племянник Микеланджело изменил слово"Signore" в "Signora", так что некоторое время господствовало убеждение,будто его сонеты посвящены, подобно шекспировским, женщине. Первого января 1533 г. пятидесятисемилетний Микеланджело пишет изФлоренции знатному римскому юноше мессиру Томмазо Кавальери, которыйсделался впоследствии его любимым учеником: "Если я не обладаю искусством переплыть бездонное море вашего мощногогения, то этот последний извинит меня и не будет меня презирать за мое свами несходство и не потребует от меня того, чего я не в силах сделать. Тот,кто несравненен во всех отношениях, никогда не найдет товарища. Вот почемуваша светлость, являющаяся единственным светочем нашего столетия в этоммире, не может найти удовлетворения в чужих произведениях: вы не имеетеподобного себе, и никто не похож на вас. Если, тем не менее, та или другаяиз моих работ, которые я надеюсь и обещаюсь исполнить, вам понравится, яназову ее скорее счастливой, чем удачной. Если бы я удостоверился в том, чточем-нибудь могу служить вашей светлости, мне, по крайней мере, намекали наэто, то я принес бы все, что имею в настоящем, и все, что сулит мне будущее,вам в подарок. Мне жаль, что я не могу вернуть прошлое, чтобы служить вамдольше, и имею в своем распоряжении только будущее, которое не может бытьочень продолжительным вследствие моей старости. Мне остается только сказать:читайте в моем сердце и не читайте моего письма, потому что красноречие пераникогда не сравняется с добрым намерением". Кавальери пишет Микеланджело, что он совершенно переродился с тех пор,как познакомился с великим художником. Тот отвечает: "Я, со своей стороны, считал бы себя совсем не рожденным, илимертворожденным, или же оставленным небом и землей, если бы я не усмотрел ине убедился из вашего письма, что ваша светлость примет охотно некоторые измоих произведений". В одном письме к Себастьяне дель Пиомбо, написанном вследующее лето, он просит передать привет мессиру Томмазо и говорит: "Я бы,вероятно, тотчас упал мертвым на землю, если бы перестал думать о нем!". В сонетах Микеланджело пользуется фамилией своего друга, как Шекспирименем Пемброка, для разных jeux-de-mots. В 22 сонете говорится так же страстно о Кавальери, как в сонетахШекспира о Пемброке: Быть может, ты посмотришь с большим доверием, чем я думаю, на тотцеломудренный огонь, который горит в моей груди, и почувствуешь сострадание,так как я умоляю тебя так искренно. И если бы я мог удостовериться, что тынамерен выслушать меня - о, что за счастливый день был бы тогда для меня!Пусть тогда время прекратит свой бег, и солнце остановится на своем пути,чтобы продлились те часы, когда я навеки заключу в свои недостойные объятиямоего милого и желанного повелителя! Конечно, в сравнении с Кавальери Микеланджело мог с некоторымоснованием называть себя стариком. Однако те, которые ссылались, вподтверждение своей мысли, что описываемые в сонетах отношения носятусловный и нереальный характер, на тот факт, что Шекспир не мог называтьсебя тогда стариком, упускали из виду относительное значение этого термина.В сравнении с 18-летним юношей Шекспир со своим богатым жизненным опытоммог, в самом деле, казаться стариком, тем более, что он был на 16 летстарше. Если 63 и 73 сонеты возникли в 1600 или 1603 г., то Шекспиру минулотогда 36 лет, т. е. он находился в таком возрасте, когда его современникДрейтон точно так же горевал в поэме "Idea" о старческих морщинах, покрывшихего лоб, и когда (по меткому замечанию Тайлера) Байрон говорил в своейлебединой песне в таких выражениях о самом себе, которые кажутся списаннымис 73 сонета Шекспира. Здесь сказано: Ты можешь видеть на мне то время года, когда пожелтелые листья совсемопали или висят лишь кое-где на сучьях, вздрагивающих от холода, на которыхеще так недавно распевали милые птички. Байрон выражается так: Как листья дни мои поблекли и завяли, Цветы моей любви оборваны грозой; И вот - грызущий червь - упреки и печали Одни осталися со мной! У Шекспира читаем: Ты видишь во мне мерцание того огня, который лежит на пепле своейюности, как на смертном одре, и должен здесь угаснуть, пожираемый тем, чтослужило к его же питанию. У Байрона: Как гибельный вулкан средь глади вод безбрежной, Мой внутренний огонь клокочет с давних пор. Не светоч он зажжет таинственный и нежный А погребальный мой костер! Оба поэта сравнивают себя в эти сравнительно молодые годы с осеннимлесом, украшенным пожелтевшими листьями, лишенным цветов и плодов, неоглашаемым пением птиц, и оба сравнивают огонь, тлеющий в их сердце, содиноко горящим пламенем, не получающим извне никакой пищи. - "Пепел моейюности будет ему смертным одром" - говорит Шекспир; "это - погребальныйкостер", - заявляет Байрон! Не следует также делать, подобно профессору Шюку, на основанииусловного стиля первых 17 сонетов (например, на основании их пороюдословного сходства с одним местом в романе Филиппа Сиднея "Аркадия")заключение, что они не находятся ни в какой внутренней связи с жизнью поэта.Мы видели, что молодость Пемброка, давшая повод заявлять, что поэтобращается в этих сонетах не к нему с советом или просьбой жениться, неявляется, на самом деле, веским возражением. Ведь нам доподлинно известно,что его хотели женить на Бриджит Вир, когда ему было только 17 лет, а вследующем году на Анне Герфорд. Когда Пемброк познакомился с Мэри Фиттон, нетолько мать, но и Шекспир должны были искренно желать его брака. Если, таким образом, в сонетах многое необходимо отнести на счетвлияния эпохи и поэтической традиции, то все это не лишает нас права видетьв них выражение настроений, которые сам Шекспир пережил. Эти сонеты освещают нам такую сторону его внутреннего существа, которуюне раскрывают нам его драмы. Перед нами вырастает человек чувства, жаждущийлюбить, обожать и преклоняться, и исполненный сравнительно более слабымжеланием быть любимым. Мы узнаем из этих сонетов, как угнетала и мучила Шекспира мысль, чтообщество ни во что не ставит то сословие, к которому он принадлежал.Презрение древнего Рима к скоморохам, отвращение иудейской расы к тем людям,которые маскировали свой пол, наконец, ненависть первых христиан ктеатральным зрелищам и их соблазнительным удовольствиям, все это передалосьпо наследству тогдашнему времени и создало, в связи с возраставшим влияниеми могуществом пуритан, общественное мнение, под гнетом которого должна былаглубоко страдать такая тонко организованная и чуткая натура, как Шекспир.Ведь на него смотрели не как на поэта, выступающего иногда в качествеактера, а наоборот, как на актера, пишущего театральные пьесы. Ему былобольно сознавать, что он принадлежит к касте, лишенной всяких гражданскихправ. Отсюда стих 29 сонета: Если я проклинаю свою судьбу и оплакиваю свою участь... Вот почему он обещает в 36 сонете вести себя так, как будто он незнакомс другом, и просит его не быть с ним ласковым при всех, чтобы не запятнатьсвоего имени! Этим же чувством проникнута горькая жалоба 72 сонета, где поэт проситдруга не любить такое ничтожество, как он, и выраженное в ПО сонетесожаление о том, что поэту пришлось быть актером. "Увы! - восклицает он. -Это правда, я шатался туда и сюда, изображая из себя какого-то мужа ипоступаясь дешево самым драгоценным!" Вот почему, наконец, он обвиняет в 111 сонете фортуну за то, что она непозаботилась о нем, что она заставила его жить за счет общественныхразвлечений. Это вечное давление, оказываемое несправедливым отношением среднегосословия к его профессии и к его искусству, объясняет нам то восторженноечувство, которое поэт питал к знатному юноше, сблизившемуся с ним каквследствие унаследованной от аристократических предков любви к искусству,так и в силу способности к страстному увлечению. Юный, красивый ипривлекательный Вильям Герберт предстал перед Шекспиром словно добрый гений,словно вестник из лучшего мира, чем тот, в котором ему приходилось жить. Он являлся как бы живым доказательством того, что Шекспир имел права нетолько на аплодисменты толпы, но также на расположение знатнейших английскихфамилий, на дружбу, похожую скорее на любовь, с представителем одного издревнейших аристократических родов Англии. Красота Пемброка произвела, без сомнения, самое глубокое впечатление надушу Шекспира, склонную от природы к обожанию красоты. Очень вероятно также,что молодой аристократ поощрил по тогдашнему обычаю поэта, которому онпокровительствовал, богатым подарком, вследствие чего Шекспир должен былчувствовать себя вдвойне несчастным в той драме, которая поставила его междудругом и возлюбленной. Во всяком случае, та преданная, страстная любовь, связавшая Шекспира сПемброком, та ревность, с которой он относился к другим поэтам, курившим емуфимиам, словом, то чувство, которое поэт питал к своему другу, дышало такойполнотой и силой, носило такой эротический характер, которые немыслимы внаше столетие. Обратите, например, внимание на выражение вроде следующего(110): Осчастливь меня своим приветом, дарующим мне блаженства неба, и прижмименя к твоей чистой и любящей груди. Эти стихи вполне соответствуют вышеприведенному желанию Микеланджело"прижать навеки к своей груди милого и желанного повелителя!" Или обратите,например, внимание на следующий стих в 75 сонете: Ты мне так же необходим, как насущный хлеб! Эти слова гармонируют как нельзя лучше с одной фразой, встречающейся водном письме Микеланджело к Кавальери (1533): "Я мог бы легче обходиться без питья и еды, питающих наше тело самымжалким образом, чем забыть ваше имя, наполняющее душу и тело такимисладостными ощущениями, что я не боюсь ни горя, ни смерти, пока я егопомню!" В связи с этим эротическим оттенком, отличающим чувство дружбы вплатоновском духе, находится как у Шекспира, так и у Микеланджелоподчиненность старшего своему более молодому другу, поражающая неприятносовременного читателя, привыкшего преклоняться перед этими всеобъемлющимигениями. Оба забывают свою гордость, чтобы покориться молодому, блестящемудругу. Какое странное впечатление производит, например, Шекспир, называясебя рабом юного Герберта, или заявляя, что он совсем не ценит своеговремени, т. е. самого драгоценного времени всего столетия. Он представляетдругу полное право позвать его к себе или заставить его ждать. 58 сонетначинается словами: "Божество, сделавшее меня своим рабом..." В 57 сонетеговорится: "Будучи твоим рабом, что я могу делать, как не выжидать часов иминут твоей прихоти? Нет у меня ни драгоценного времени на какое-либо дело;нет никаких обязанностей, пока ты меня не потребуешь. Я не смею бранитьбесконечных часов, когда смотрю на стрелку ради тебя, и не считаю едкуюгоречь разлуки, когда ты скажешь мне "прощай". Подобно тому, как Микеланджело заявляет Кавальери, что его произведениянедостойны предстать перед глазами друга, так точно Шекспир отзываетсяиногда о своих стихах. В 32 сонете он просит своего друга сохранить этилисты, если он умрет: Сохрани их не ради их совершенства, которое могут превзойти другиепоэты, а ради моей любви к тебе. Это смирение становится прямо недостойным Шекспира в тот момент, когдадрузья готовы разойтись. Шекспир то и дело обещает так очернить самого себяв глазах света, что измена послужит другу не к позору, а к чести. В 88сонете он говорит: Зная лучше свои слабости, я могу для твоей пользы порассказать о тайныхпрегрешениях, в которых я повинен, и тогда ты отстраняя меня, увеличишь своюславу. Еще сильнее выражена эта мысль в 89 сонете: Скажи мне, что ты покинул меня из-за какого-нибудь моего недостатка, ия тотчас подтвержу твое обвинение. Ты не можешь, любовь моя, ради предлога кжелаемому тебе разрыву оговорить меня наполовину так, как я оговорю самогосебя. Ради тебя я выступаю обвинителем против себя, ибо я не должен любитьтого, кого ты возненавидел. Вы буквально поражаетесь, если встречаете в одном месте, в 62 сонете,симптомы резко выраженного самолюбия, но оно исчезает уже во второйполовине, где оно называется грехом и где личное "я" поэта скромно прячетсяза особу друга. Тем приятнее отметить в некоторых сонетах (55, 81)настойчиво высказанное убеждение, что эти стихотворения - бессмертны.Правда, поэт находится здесь под влиянием древности и современной ему эпохи;правда также, что, по мнению Шекспира, его обессмертит память о друге, о егокрасоте и симпатичности, но все-таки поэт, лишенный самолюбия исамосознания, не написал бы следующих строчек 45 сонета: Ни гордому столпу, ни царственной гробнице Не пережить моих прославленных стихов, - или следующих стихов в 81 сонете: Твоим памятником будут эти нежные стихи, которые будут перечитыватьсяочами еще не родившихся поколений. Ты будешь жить вечно - такова сила моегопера. Однако конечной мыслью поэта является постоянно мысль о друге, о егокрасоте, достоинствах и славе. Подобно тому, как он будет жить в будущем, онсуществовал и в прошедшем. Шекспир не может себе представить жизни без него.В некоторых сонетах, не находящихся во внутренней связи (59, 106, 123), онпостоянно возвращается к странной мысли о вечной повторяемости явлений,мысли, проходящей через всю мировую историю от пифагорейцев до ФридрихаНицше. При таком восторженном культе дружбы понятно, что измена друга или,если хотите, похищение друга возлюбленной, ее двойная интрига и трагическаяразвязка 1601 г. произвели глубокое впечатление на впечатлительную душуШекспира. Эта катастрофа оставила на долгое время след в его душевной жизни. В то же самое время случилась другая неприятная история чисто личногохарактера. Имя Шекспира было замешано в скандальную историю. В 112 сонете онзаявляет: Твоя любовь и пыл изглаживают знаки, Наложенные злом на сумрачном челе, - (в подлиннике сильнее: which vulgar scandal stamp'd upon my brow, т. е."которыми пошлая сплетня заклеймила мое чело"). По его словам, ему безразлично, что люди называют добром или злом; онпридает значение только взглядам друга. Но в 121 сонете, где он касаетсяподробнее этой истории, он признается, что вызвал эти сплетнипредосудительным поступком, в котором, как мы видели, был виноват егогорячий темперамент. Он не отрицает этого факта, но глубоко возмущен темилюдьми, которые следят с жадными и лицемерными взорами за его жизнью, хотяони сами хуже его. Нам неизвестны подробности этой скандальной истории. Мы можем толькодогадываться, что предметом этих сплетен была мнимая связь с какой-нибудьженщиной, какое-нибудь амурное приключение. Тайлер обратил очень остроумно,но, конечно, не совсем неубедительно, внимание на два современныхсвидетельства. Первое - это вышеупомянутый анекдот, записанный в дневникеДжона Мэннингема под 13 марта 1601 г., о том, как Шекспир вместо Бербеджапошел на свидание с мещанкой под псевдонимом "Вильяма Завоевателя". Этотанекдот курсировал, по-видимому, по всему городу и был, вероятно, записанвскоре после того, как произошло это событие. Второй намек встречается впьесе "Возвращение с Парнаса", где выступают Бербедж и Кемп. Здесь последнийговорит: "О, этот Бен Джонсон опасный парень! Он вывел на подмостки Горация,который заставляет поэтов проглотить порядочную пилюлю, но наш друг Шекспирдал ему такого слабительного, что он загрязнил им свою репутацию". Это,по-видимому, намек на ссору между Беном Джонсоном с одной стороны иМарстоном и Деккером с другой, достигшей в 1601 г., когда появилась пьесапервого "Рифмоплет", где автор говорит устами Горация. Марстон и Деккер емуответили в том же году пьесой "Бич сатиры или Обличение поэта-юмориста"(Satiromastix or the Untrussing of the Humours Poet). Так как Шекспир не былнепосредственно замешан в эту ссору, то нам остается только одно - угадатьсмысл вышеприведенных слов. Ричард Симпсон высказал предположение, чтокороль Вильям Рыжий, в царствование которого происходит действие в пьесе"Satiromastix", никто другой, как Вильям Шекспир. Вильям Рыжий необнаруживает в этой пьесе особенного целомудрия и овладевает невестойВальтера Терилла приблизительно так, как в анекдоте Мэннингема ВильямЗавоеватель овладевает подругой Ричарда III. Симпсон считает вероятным, чтоВильям Завоеватель анекдота превратился по недоразумению в Вильяма Рыжегопьесы, и что это имя содержит, быть может, намек на цвет лица Шекспира. Втаком случае пьеса "Satiromastix" служила бы лшпним доказательствомраспространенности этого анекдота. Имел ли Шекспир в виду эту историю иликакую-нибудь другую, один факт остается несомненным, что поэт принял близкок сердцу эти сплетни. Нам остается только еще бросить взгляд на внешнюю форму сонетов исказать несколько слов об их поэтических достоинствах. Что касается формы, то прежде всего следует заметить, что эти сонетысобственно вовсе не сонеты и имеют с ними только то общее, что состоят из 14стихов. В этом случае Шекспир следовал просто поэтической традиции роднойлитературы. Сэр Томас Уайет, вождь старой школы английских лириков, посетил в 1527г. Италию, познакомился там с формой и стилем итальянской поэзии и ввелсонеты в английскую литературу. К нему примкнул более молодой граф ГенриСуррей, предпринявший также путешествие в Италию и подражавший тем жеобразцам. После смерти обоих поэтов их сонеты были изданы в сборнике"Totel's Miscellany" (1557). Ни один из них не сумел воспроизвести сонет Петрарки, состоящий изоктавы и секстета. Уайет сохраняет, правда, обыкновенно восьмистишие, норасчленяет шестистишие и заканчивает куплетом (т. е. двустишием). Суррейудаляется еще дальше от строгой и сложной формы образца. Его "сонет" состоиточень часто, как впоследствии сонет Шекспира, из трех квартетов(четверостиший) и одного куплета, не связанных между собою рифмой. Сиднейснова стал придерживаться октавы, но разбивал обыкновенно секстет на части.Спенсер пытался соединять довольно оригинально второй и третий квинтеты, носохранял заключительный куплет. Дэниель, непосредственный предшественникШекспира, вернулся опять к довольно бесформенной форме Суррея. Главныйметрический недостаток шекспировских сонетов как метрического целогозаключается в прибавлении двустишия, которое обыкновенно уступает началу,редко содержит образ, ласкающий глаз, и заключает обыкновенно отвлеченнуюмысль, придающую определенному в стихотворении чувству скорее риторическую,чем поэтическую окраску. Художественное достоинство сонетов самое разнообразное. Ниже остальных,несомненно, первая группа, этот 17 раз повторенный и варьированный советдругу - оставить миру живую копию своей красоты. Здесь совершенноестественно личные чувства поэта высказываются лишь в незначительнойстепени. Хотя мы доказали, что эти стихотворения могли быть написаны уже в1598 г. Вильяму Герберту; но так как образ мыслей и манера выражения имеетмного общего с "Венерой и Адонисом", "Ромео и Джульеттой" и с другимиюношескими драмами поэта, то возможно, что эти стихотворения возниклираньше. Два последних сонета (153 и 154), разрабатывающих ту же самуюантичную тему, также совершенно безличны. В 1879 г. немецкий ученый В.Герцберг, следуя указанию Фризена, нашел в палатинской антологии греческийисточник обоих сонетов. Стихотворение, которым воспользовался Шекспир и которое он перевелпочти дословно в 154 сонете, принадлежало византйскому схоластику Мариану,жившему, вероятно, в V веке. Оно было издано в 1529 г. в Базеле среди другихэпиграмм на латинском языке, переводилось неоднократно в продолжение XVIвека и попало в этом виде в руки Шекспира. Таким образом, сонеты, написанные по условной схеме, вроде тех, гдеглаза и сердце ведут между собой тяжбу, или тех, где поэт играет своимименем и именем своего друга, отличаются наименьшими поэтическимидостоинствами. Однако эти стихотворения составляют только незначительную часть всегосборника. Все же остальные сонеты отличаются высоким подъемом чувства, и чемсильнее настроение, выраженное в них, чем глубже эмоция, вызвавшая их, темэнергичнее стих и тем мелодичнее речь. Среди его сонетов существуют такие,которые написаны столь благозвучным и мощным языком, что с ними несравняется ни одна из песен, вставленных в его пьесы, ни один из прекрасныхи знаменитых диалогов его драм. По-видимому, свободная и растяжимая формаоказала здесь Шекспиру существенную услугу. То, что в итальянском языке нечувствуется как затруднение, т. е. необходимость подбирать к одному словутри или четыре рифмы, оказалось бы в английском языке очень ощутительнымосложнением. Так мог Шекспир отдаваться вдохновению с полной свободой, нестесняемый оковами, которые налагает рифма. Он многое сделал в смыслеблагозвучия и мощности языка, он нашел самые разнообразные выражения длягоря и скорби, меланхолии и покорности судьбе. Трудно представить себе нечтоболее мелодичное, нежели упомянутое начало 40 сонета или следующие стихи 86сонета: Was is the proud full sail of his great verse, Bound for the praise of all-too-precious you, That did my ripe thoughts in my brain rehearse, Making their tomb the womb wherein they grew? {Его ли стих, прекрасный и могучий, Возвышенный мечтой награду получить, Сковал в мозгу моем паренье мысли жгучей, Где прежде рок сулил родиться ей и жить?} А 116 сонет, посвященный верной любви, захватывает своей серьезнойтрогательностью: К слиянью честных душ не стану больше вновь Я воздвигать преград! Любовь уж не любовь, Когда меняет цвет в малейшем измененьи И отлетает прочь при первом охлажденьи. Любовь есть крепкий столп, высокий как мечта, Глядящий гордо вдаль на бури и на горе, Она - звезда в пути для всех плывущих в море: Измерена же в ней одна лишь высота! Сонеты Шекспира являются теми из его произведений, которые дляобыкновенного читателя недоступнее других, но от которого труднее другихоторваться. "Это ключ, которым Шекспир отпер свое сердце", - сказалВордсворт. Многие приходят в ужас от тех человеческих, по их мнению слишкомобщечеловеческих настроений, которые наполняли это сердце. К числу этихлюдей принадлежит Браунинг, который, приводя слова Вордсворта, говорит: "Этим ключом Шекспир отпер свое сердце. Если он это сделал, то не былпохож на Шекспира". Но читатель, привыкший к той мысли, что великие гении - не идеал всмысле обыденной морали, произнесет иной приговор. С напряженным вниманиембудет он следить за теми событиями, которые взволновали и потрясли душуШекспира. Он будет радоваться той перспективе, которую открывают эти,пренебрегаемые большой публикой, стихотворения во внутреннюю жизнь одного извеличайших людей, исполненную бурь и тревог. Только здесь мы видим, как самШекспир, а не созданные им фигуры, жаждет, тоскует, любит, преклоняется,мечтает, обожает и страдает, подвергаясь обману и унижению. Только здесь мыслышим его исповедь. Здесь больше, чем где бы то ни было постигает тот, кто по прошествиитрехсот лет благоговеет перед Шекспиром-художником, - Шекспира-человека!