Глава liv

"Отелло". - Тема и ее обработка. - Монография в крупном стиле. Нет никакой причины сомневаться, что "Отелло" написан в 1605 г. Пьесабыла играна 1-го ноября 1605 г. После того мы лишь спустя 4 года или 5 летимеем дальнейшее свидетелъсгво о представлении пьесы, а именно, в дневникепринца Людовика Фридриха Виртембергского, веденного его секретарем, ГансомВурмсером. Здесь под 30 апреля 1610 г. записано по-французски: "Понедельник, 30-го. Его Высочество посетил "Глобус", обычное место,где играют комедии; там был представлен "Венецианский мавр". Лицом к лицу с этими фактами ровно ничего не значит, что в "Отелло", втом виде, как он до нас дошел, есть строка, которая должна была бытьнаписана позднее 1611 г., ибо трагедия напечатана в первый раз в изданииm-quarto 1622 г., во второй, с прибавкой 160 строк (следовательно, по другойрукописи) и с выпуском всех клятв и всяких упоминаний имени Божия - виздании in-folio 1623 г. Эта строка не только могла, но должна была бытьвставлена впоследствии, и ее положение в пьесе обнаруживает это достаточноясно, так как она совершенно расходится с общим ее тоном, почему для меняпредставляется сомнительной даже сама ее принадлежность Шекспиру. Когда Отелло (III, 4) берет руку Дездемоны и погружается в размышленияпо поводу этой руки, он произносит такую тираду: Да, щедрая! В былое время сердце Нам руку отдавало, а теперь, По нынешней геральдике, дается Одна рука - не сердце, - заключающую в себе понятный лишь для современников намек на учрежденныйИаковом баронский титул, который он пускал в продажу, и обладатели которогоимели право носить в своем гербе красную руку в серебряном поле. В высшейстепени естественно, что на такую многосказательную речь Дездемона отвечает:...Не умею Поддерживать я этот разговор. В итальянском сборнике новелл Чинтио, откуда Шекспир почерпнул сюжетдля "Меры за меру", он нашел одновременно (3 Декада, 7 новелла) и сюжет"Отелло". В этой новелле рассказывается следующее: Молодая венецианскаядевица Disdemona влюбляется "не по женской страсти", а вследствие великихдостоинств самою человека, в военачальника, по происхождению - мавра, и,несмотря на сопротивление своих родственников, выходит за него замуж. Ониживут в Венеции в безмятежном счастье; "никогда не было произнесено междуними ни одною слова, которое не звучало бы любовью". Когда мавр долженотправиться на остров Кипр, чтобы принять главное командование над войском,его единственная забота - его жена; ему столь же неприятно подвергнуть ееопасностям морского путешествия, как и оставить ее одну. Она решает этотвопрос, объявляя мужу, что скорее готова последовать за ним куда бы то нибыло и делить с ним всякие опасности, чем жить в спокойствии, норазлучившись с ним. В ответ на это он с восторгом целует ее, и у неговырывается восклицание: "Да сохранит тебя Бог на долгие годы такойпрелестной, моя дорогая жена!" Шекспир нашел в новелле картинупервоначальной полной гармонии между супругами. Прапорщик подкапывается под счастье этой четы. Его описываютнеобыкновенно красивым, но "злейшим по природе из всех людей, жившихкогда-либо на свете". Мавр очень любил его, "так как не имел ни малейшегопредставления о его низости". Дело в том, что хотя он был завзятым трусом,но так умел скрывать свою трусость под высокопарными и гордыми речами и подсвоей красивой наружностью, что выступал настоящим Гектором или Ахиллом. Егожена, вместе с ним приехавшая на Кипр, была красивая и честная молодаяженщина, пользовавшаяся большою благосклонностью Диздемоны, котораяпроводила в ее обществе большую часть дня. Капитан (il capo di scuadra) былчастым гостем в доме мавра и нередко обедал с ним и его супругой. Злобный прапорщик страстно влюблен в Диздемону, но во всем, что онделает с целью снискать ее взаимность, он терпит полнейшую неудачу, так каквсе ее чувства и помышления отданы мавру. Прапорщик однако воображает, чтоона равнодушна к нему лишь потому, что влюблена в капитана, от которого онрешает отделаться, как от соперника, и любовь его к Диздемоне превращается всамую жестокую ненависть. С этого момента он не только задумывает умертвитькапитана, но хочет отнять у мавра возможность, в которой отказано емусамому, - наслаждаться красотой Диздемоны. Он приступает к делу так же, каки в драме, которая в частностях представляет, конечно, отступления от ходановеллы. Так, в этой последней прапорщик похищает платок Диздемоны в товремя, как она, сидя в гостях у его жены, играет с их маленькой девочкой. Смерть Диздемоны в новелле носит более отталкивающий характер, чем втрагедии. Прапорщик, по приказанию мавра, прячется в комнату, смежную соспальней супругов; когда он поднимает шум, и Диздемона встает, чтобыпосмотреть, что случилось, прапорщик наносит ей сильный удар в головучулком, в котором насыпан песок. Она зовет на помощь мужа, но тот, в ответна это, обвиняет ее в прелюбодеянии; тщетно ссылается она на свою невинностьи умирает после третьего удара чулком. Убийство удается скрыть, но мавр сэтой минуты проникается ненавистью к своему прапорщику и увольняет его вотставку. Тот до такой степени озлобляется вследствие этого, что выдаеткапитану, кто был виновником покушения на его жизнь, произведенного ночью.Капитан привлекает мавра к суду; Совет Десяти подвергает его пытке, а таккак он не сознается в преступлении то его приговаривают к изгнанию. Злобныйпрапорщик, сделавший ложный донос в убийстве на одного из своих товарищей,сам привлекается к суду невинно обвиненным и подвергается пытке, во времякоторой и умирает. Как видит читатель, из характеров драмы здесь недостает Брабанцио иРодриго. Из имен здесь встречается только одно, Диздемона, придуманное,по-видимому, для обозначения преследуемой злым демоном женщины и измененноеШекспиром в более гармоническое имя - Дездемона. Прочие имена принадлежатсамому Шекспиру; большинство их итальянского происхождения (имя самогоОтелло - венецианское патрицианское имя 16-го века), другие, как Яго иРодриго, испанского. Со своей обычной верностью источникам Шекспир, как и Чинтио, называетглавное действующее лицо мавром, the moor. Но совершенно нелепо выводитьотсюда, что он представлял его себе негром. Само по себе немыслимо, чтобынегр мог достигнуть такого поста, как полководец и адмирал на службевенецианской республики, и выражение Мавритания, отнесенное к стране, куда,по словам Яго, хочет удалиться Отелло, достаточно ясно указывает на то, чтоего должно изображать на сцене мавром, то есть арабом. Это нисколько неопровергается тем, что люди, ненавидящие его и завидующие ему, клеймят его всвоем ожесточении эпитетами, которые могут быть приложены к негру. Так, впервой сцене пьесы Родриго называет его "губаном", Яго в сцене с Брабанцио -"старым черным бараном". Между тем немного позднее Яго сравнивает его с"варварийским конем", считая его, следовательно, уроженцем северной Африки.Нет нужды, что недоброжелательство и ненависть постоянно стремятсяпреувеличить темный цвет его кожи, так например, когда Брабанцио говорит оего "закоптелой груди". Если Отелло называет себя black (черный), это значитлишь то, что он смугл. В самой пьесе Яго говорит о смуглых женщинах: If she be black and there to have a wit, She'll find a white that shall her blackness fit, - {Если она черна, но умна, она найдет белого, который оценит ее черноту.} а в сонетах, как и в "Бесплодных усилиях любви", мы видели, что"черная" постоянно употребляется вместо слова "смуглая". Как мавр Отеллоимеет достаточно темный цвет кожи, чтобы составить поразительный цветовойконтраст белой блондинке Дездемоне, а как семит он образует достаточно яркийрасовый контраст молодой арийской девушке. Относительно мавра легко можнобыло себе представить, что он, после принятия крещения, мог достигнутьвысокою поста в войске и во флоте республики. Надо еще заметить, что вся легенда о венецианском мавре возникла, бытьможет, вследствие недоразумения. Раудон Броун высказал в свое время (в 1875г.) догадку, что Джиральди Чинтио составил свою новеллу на основании простойошибки в имени. В истории Венеции встречается выдающийся патрицийChristoforo Moro, который был в 1498 г. подестой в Равенне, позднее правилФаэнцой, Феррарой, Романьей, затем сделался наместником на острове Кипре, в1508 г. командовал четырнадцатью кораблями, а впоследствии былглавнокомандующим армии. Когда он возвращался в 1508 г. с Кипра в Венецию,то во время пути умерла его жена (третья), принадлежавшая по преданию кфамилии Барбариго (сходство с Брабанцио), и ее кончина носила, по-видимому,таинственный характер. В 1515 г. Моро женился в четвертый раз на молодойдевушке, прозванной по преданию Demonio bianco - белый демон - откуда, бытьможет, и образовалось имя Дездемона, подобно тому, как из Moro составился"мавр". Добавления, сделанные Шекспиром к сюжету, найденному им у Чинтио:похищение Дездемоны, поспешный и тайный брак, странное для нас, но стольестественное и обычное для тех времен обвинение Отелло в том, будто онпокорил сердце девушки с помощью волшебных чар, - все это факты,встречающиеся в истории венецианских фамилий того века. Как бы то ни было, приступая к обработке сюжета, Шекспир такрасполагает обстоятельства и отношения, что они представляют самоеблагоприятное поле для операционных планов Яго, и так создает характерОтелло, что он становится восприимчивым, как никто другой, для яда, которыйЯго (подобно королю в пантомиме Гамлета) вливает ему в ухо. Затем Шекспирзаставляет нас следить за пробудившейся страстью с ее первого зачатка и втечение всего ее роста до того момента, как она взрывается и разрываетличность. Отелло - не сложная душа, простая, прямолинейная солдатская натура. Унего нет житейской мудрости, потому что он всю свою жизнь провел в лагере(I, 3): Изо всего, что в мире происходит, Я говорить умею лишь о войнах, Сражениях... Храбрый сам, он верит в храбрость других, особенно же тех, ктовыставляет напоказ смелость, резкость и бесстрашную склонность к порицаниютого, что достойно порицания, как, например, Яго, обращающийся к Дездемоне схарактерными словами о самом себе: For I am nothing, if not critical. {Если я не критикую, то я - ничто.} И Отелло не только верит в храбрость Яго, но готов избрать его себе вруководители, как человека, гораздо лучше его знающего людей и болеебогатого житейским опытом. Отелло принадлежит к благородным натурам, никогда не занимающимсяпредставлением о своих достоинствах. У него нет тщеславия. Ему никогда неприходило в голову, что такие подвиги, такие геройские поступки, как те,которыми он стяжал себе славу, могут произвести на фантазию молодой женщины,если у нее такой склад души, как у Дездемоны, гораздо более глубокоевпечатление, нежели красивое лицо и изящные манеры Кассио. Он так далек отсознания своего величия, что ему почти сразу кажется натуральным, что импренебрегли. Отелло - представитель презираемой расы и отличается бурным африканскимтемпераментом. Сравнительно с Дездемоной он стар, более близок по возрасту котцу ее, чем к ней. Он говорит себе, что нет у него ни молодости, никрасоты, которыми он мог бы сохранить ее любовь, нет даже племенногородства, на котором он мог бы строить, как на фундаменте, здание своегосчастья. Яго дразнит Брабанцио криком: Да в этот час, в минуту эту черный Старик-баран в объятьях душит вашу Овечку белую... Раса Отелло считается низменно чувственной. Поэтому Родриго и можетраспалять гнев отца Дездемоны такими выражениями, как "грубые объятиясластолюбивого мавра". Что она может чувствовать влечение к нему, это для непосвященныхказалось безумием или колдовством. Ибо далеко не легкодоступная, невлюбчивая и не кокетливая натура, Дездемона изображена поэтом даже болеесдержанной и скромной, чем обыкновенно бывают девушки. Ее отец говорит о ней(I, 3):...Такая Смиренная и робкая девица, Красневшая от собственных движений... Она воспитана, как избалованное дитя патрициев в богатой, счастливойВенеции. Изо дня в день видела она вокруг себя золотую молодежь родногогорода и ни к кому не питала любви. Поэтому отец ее и говорит (I, 2): Возможно ли, чтоб, не связав себя Оковами каких-то чар проклятых - Возможно ли, чтоб девушка такая Прекрасная, невинная, на брак Смотревшая с такою неприязнью, Что юношам знатнейшим и красавцам Венеции отказывала всем - Чтоб девушка такая, говорю я, Решилась дать себя на посмеянье! В тексте, собственно, сказано: "богатым, завитым любимцам (darlings)нашего народа" - Шекспир, знающий все, что касается Италии, знал и то, чтовенецианская молодежь того времени завивала себе волосы и спускала одинлокон на лоб. Отелло, со своей стороны, сразу почувствовал сильное влечение кДездемоне. И не белая изящная девушка прельщает его в ней. Если бы он нелюбил пламенной страстью ее, ее одну, он никогда бы не женился на ней. Ибо внем живет свойственный дикой, независимой натуре ужас перед браком, и оннисколько не считает, что женитьба на патрицианке возвысила его и выдвинулавперед. Он сам происходит от владетельных князей своей страны (I, 2):...Когда увижу я, что чванство Дает почет, то объявлю везде, Что родом я из царственного дома; - и он содрогался перед мыслью связать себя навеки: Да, Яго, знай, когда бы Дездемоны Я не любил, за все богатства моря Не заключил бы в тесные границы Жизнь вольную, безбрачную свою. Но их соединили волшебные чары, - не то грубое, внешнее волшебство, вкоторое верят и присутствие которого предполагают здесь другие и на котороенамекает отец, говоря о "снадобьях и зельях колдунов", но те сладкие, теобольстительные чары, что неизъяснимым образом приковывают мужчину и женщинудруг к другу. Защитительная речь Отелло в зале совета, когда он объясняет дожу, какслучилось, что он снискал сочувствие и нежность Дездемоны, всегда возбуждалавосторг. Ему удалось приобрести расположение ее отца. Старик пожелалуслышать от него повесть его жизни, просил его рассказать ему об опасностях,которым он подвергался, о пережитых им приключениях. И мавр сталрассказывать ему о нужде и о муках, о том, как он был на волосок от смерти,как томился в плену у жестоких врагов, стал рассказывать о далеких чудесныхстранах, в которых ему приходилось скитаться (фантастическое их описание,очевидно, заимствовано из путевых очерков тою времени с их вымыслами).Дездемона рада была бы послушать обо всем этом, но ее часто отзывалидомашние дела. Покончив с ними, она всегда возвращалась и жадным ухомвнимала его рассказу. Тогда он сумел заставить ее обратиться к нему спросьбой пересказать ей свою жизнь не отрывочно, а с начала до конца. Онповиновался, и не раз наполнялись глаза ее слезами, когда он говорил ей обедствиях своей юности. С невинной доверчивостью сказала она ему под конец,что если когда-нибудь у него будет друг, который ее полюбит, то пусть толькоон посоветует ему рассказать ей историю Отелло, и тогда этот друг приобрететее взаимность. Иными словами, - хотя мы должны представлять себе Отелло человеком свеличественной осанкой, - не через орган зрения, а через орган слуха онпокоряет сердце Дездемоны ("я лицо Отелло увидела в его душе"); она делаетсяего женой в силу своего участия ко всему, что он выстрадал и что совершил. Она меня за муки полюбила, А я ее - за состраданье к ним. Вот чары все, к которым прибегал я. Дож. Ну, и мою бы дочь увлек, конечно, Такой рассказ. Вот как, следовательно, построены эти отношения рукою поэта: это нелюбовь между молодыми людьми одинакового возраста и одной расы, которыхразделяет лишь фамильная вражда (как в "Ромео и Джульетте"), еще менее союзсердец, подобный союзу Брута и Порции, где полная гармония устанавливаетсяблагодаря нежнейшей дружбе в соединении с самым близким родством, иблагодаря тому, что отец жены является идеалом для мужа, - а нечтосовершенно противоположное; это союз, основанный на притягательной силеконтрастов и имеющий все против себя и различие в племени, и разницу ввозрасте, и странную внешность мужа, вместе с недоверием к самому себе,которое она поселяет в его сердце. Яго развивает перед Родриго невозможность прочности этого союзаДездемона влюбилась в мавра, потому что он хвастал и рассказывал ейнебылицы. Неужели кто-нибудь воображает, что любовь можно поддерживатьболтовней? Чтобы сызнова воспламенить кровь, требуется соответствие ввозрасте, сходство в нравах и обычаях, наконец, красота - все то, чегонедостает мавру. Сам же мавр сначала вовсе и не думает строить такие соображения. Почемуже нет? Потому что Отелло не ревнив. Это звучит дико, а между тем это сущая правда. Отелло не ревнив! Этовсе равно, что сказать о воде, что она не влажна, и об огне, что он негорит. Но у Отелло не ревнивый нрав; ревнивые люди мыслят совсем иначе, чемон, и ведут себя совсем иначе. Он чужд подозрительности, он доверчив и вэтом смысле глуп - вот его несчастье, но собственно ревнивым назвать егонельзя. Когда Яго собирается привить ему свои клеветы на Дездемону иначинает лицемерными словами (III, 3): О генерал, пусть Бог Вас сохранит от ревности: она - Чудовище с зелеными глазами Отелло отвечает ему Пусть говорят, что у меня жена И хороша, и любит наряжаться, И выезжать, и бойко говорит, И хорошо поет, играет, пляшет - Ревнивым я от этого не стану Когда в душе есть добродетель, все Наклонности такие не порочны, И даже то, что у меня так мало Заманчивых достоинств, не способно В меня вселить малейшую боязнь, Малейшее сомненье; ведь имела Она глаза и выбрала меня. Таким образом, даже его исключительное положение сначала не внушает емутревоги. Но ничто не может устоять перед коварным замыслом, жертвой которогостановится ничего не подозревающий Отелло. Насколько он доверчив относительно Яго - "Милый Яго!", "Славный Яго!" -настолько же недоверчив делается он по отношению к Дездемоне. И вот в егомыслях проносится проклятие Брабашшо: "Она отца родного обманула, так итебя, пожалуй, проведет". И вслед за этим проклятием встают перед ним всеаргументы Яго: Как знать? Всему причиной то, быть может, Что черен я, что сладко говорить, Как щеголи-вельможи, не умею, А может быть и то, что начал я В долину лет преклонных опускаться. И начинается мука по поводу того, что душа одного человека - потемкидля другого, по поводу невозможности победить желание и страсть у женщины,если даже она отдана нам законом, пока Отелло не чувствует, наконец, что егокак бы предали пытке, и Яго может с торжеством воскликнуть, что все зелья,какие только есть на свете, не возвратят ему теперь мирного сна. Затемследует меланхолическое прощание со всей его прежней жизнью, а за тихоюгрустью снова наступает сомнение и отчаяние, отчаяние, что он подпал подвласть этого сомнения: Мне кажется - жена моя невинна, И кажется, что нечестна она; Мне кажется, что прав ты совершенно, И кажется, что ты несправедлив, - и все это сосредоточивается, наконец, в помыслах о мщении и крови. Не будучи сам по себе ревнив, он сделался ревнивым под влияниемнизкого, но с дьявольской хитростью рассчитанного нашептыванья, которого посвоей наивности он не может ни опровергнуть, ни презреть. В этих мастерских сценах (III, 3 и 4) встречается более отзвуков издругих поэтов, нежели в других местах на столь тесном пространстве уШекспира, и эти отзвуки интересны в том отношении, что мы можем усмотреть изних, с чем он был знаком и что занимало его в те дни. В "Orlando Inamorato" Берни (Песнь 51, строфа 1) встречаетсярассуждение Яго:...Кто у меня похитит Мой кошелек - похитит пустяки: Он нынче мой, потом его, и был он Уже рабом у тысячи людей. Но имя доброе мое кто украдет, Тот вещь крадет, которая не может Обогатить его, но разоряет Меня вконец. И в чудесном прощании Отелло с солдатской жизнью тоже кроетсявоспоминание. Вот это место: Прости покой, прости мое довольство! Простите вы, пернатые войска И гордые сражения, в которых Считается за доблесть честолюбье - Все, все прости! Прости, мой ржущий конь, И трубный звук, и царственное знамя, Все почести, вся слава, все величье И бурные тревоги славных войн! В памяти Шекспира, очевидно, сохранились восклицания, встречающиеся встаринной пьесе "A Pleasant Comedie called Common Conditions", которую оннаверно видел подростком в Стрэтфорде. В ней герой говорит: Простите, мои славные, покрытые латами кони! Простите, все удовольствияохоты с собаками и соколами! Простите вы, благородные и храбрые рыцари!Простите, знаменитые женщины, внушавшие мне любовь! Еще заметнее следы, оставленные в "Отелло" чтением Ариосто. Это томесто, где мавр говорит о платке и рассказывает, что его в пророческомисступлении вышила двухсотлетняя сивилла нитями, взятыми со священныхчервей. В "Orlando furioso" (Песнь 46, строфа 80) есть следующие слова: Девушка родом из страны Илии в припадке пророческого исступленияпотратила много бессонных ночей, чтобы вышить эту вещь своими руками. Это совпадение никак не может быть случайным, а что Шекспир имел передсобою итальянский текст, еще с большей несомненностью вытекает из тогофакта, что слова "пророческое исступление", встречающиеся и у него, и витальянском подлиннике, пропущены в английском переводе Харрингтона,единственном имевшемся налицо. В то время, как писался "Отелло", Шекспир,вероятно, читал "Orlando", и поэмы Берни и Ариосто лежали перед ним настоле. Если в этих сценах Отелло является наивным, наделенным колоссальной иположительно трагической наивностью, то Дездемона в своей невинностисовершенно в такой же степени наивна, как и он. Прежде всего, она убеждена,что мавр, которого она видит раздраженным до невменяемости, никоим образомне может иметь против нее подозрения, никогда не может быть охваченревностью. Эмилия. Так не ревнив на самом деле он? Дездемона. Кто? Он? Я думаю, что солнце Его страны страсть эту выжгло в нем. Поэтому она и действует с безрассудной неосторожностью и продолжаетдокучать Отелло просьбами о возвращении Кассио его должности, хотя должнабыла бы почувствовать, что именно речь об этом и выводит его из себя. Затем следуют еще боле ужасные измышления Яго: признание, будто бывырвавшееся у Кассио во время сна, лживый рассказ о том, будто Дездемонаподарила Кассио свой драгоценный платок, наконец, мошенническая проделка,посредством которой он заставляет Отелло поверить, что подслушанные им словаКассио о его отношениях к куртизанке Бьянке относятся к Дездемоне, так чтоон вскакивает вне себя от бешенства при мысли, что его жена, еговозлюбленная предана такому посмеянию. Этот обман проведен с таким искусством, что в истории ему найдетсяразве только один соответствующий пример в эпизоде об ожерелье, где кардиналде Роган был совершенно так же обманут и вовлечен в несчастье, как здесьОтелло. И вот Отелло достиг такого пункта, когда он уже не может мыслить иначе,как вспышками, и не может выражать свою мысль иначе, как отрывочнымивосклицаниями (IV, 1): Обнимал ее... Обнимал ее!.. О, это отвратительно!.. Платок!..Признался!.. Платок!.. Заставить его признаться и потом, в награду,повесить!.. Нет, прежде повесить, а потом заставить признаться!.. Я дрожупри одной мысли об этом... О... носы, уши, губы! Возможно ли? Признайся же!Платок! О, дьявол! По-английски эти выражения значительно сильнее. Он видит перед своимивнутренними очами Кассио и Дездемону в любовных объятиях. Потом с нимделается приступ эпилепсии, и он падает на землю. Итак, в данном случае мы имеем изображение не непосредственной, аискусственным образом вызванной ревности, иными словами, - это изображениеотравленного злобою чистосердечия. Отсюда мораль, которой Шекспир заставляетЯго напутствовать зрителей:...Вот как ловят Доверчивых безумцев! Вот как честных, Невиннейших и непорочных женщин Позору подвергают. Итак, не ревность Отелло, а его доверчивость есть первая причинанесчастья, подобно тому, как благородное простодушие Дездемоны отчастивиновно в том, что все происходит так, а не иначе, то есть, что все удаетсятакому человеку, как Яго. Когда Отелло заливается слезами на глазах у Дездемоны, не понимающей,почему же он плачет (IV, 2), он произносит потрясающие слова, что все готовбыл бы он претерпеть, и горе, и позор, и нищету, и неволю, готов был бы дажестать мишенью для насмешек и издевательств, - но видеть, как та, которую онбоготворил, сделалась предметом его собственного презрения, - этого он не всилах снести. Не ревность заставляет его всего больше страдать, а мысль, что"источник, откуда струится поток его жизни", превратился в высохшее болото,"где плодятся мерзкие гады". Это чистая, глубокая скорбь человека, видящегозапятнанным свой кумир, а не низменное бешенство при мысли о том, что кумирпредпочитает другого поклонника. И с прелестью, присущей идеальному дарованию, Шекспир ради контрастапоместил - непосредственно перед ужасающей катастрофой - очаровательнуюнародную песенку Дездемоны об иве, о молодой девушке, которая тоскует о том,что ее милый сжимает в своих объятиях другую, но которая, тем не менее, всетак же горячо его любит. Трогательна Дездемона, когда она пытается вымолитьу своего сурового владыки хоть несколько лишних мгновений, но велика она вмомент смерти, когда, стремясь оградить своего палача от кары за ееубийство, она испускает дух с дивною ложью на устах, единственной ложью еежизни. Офелия, Дездемона, Корделия - какое трио! У каждой из них свояфизиономия, но они, как сестры, походят друг на друга, все они представляютсобою тот тип, который Шекспир любит и перед которым он преклоняется в этигоды. Не было ли для них прототипов в жизни? Не созданы ли они, может быть,все три по одной модели? Не случилось ли Шекспиру встретить в эту эпохупрелестную молодую женщину, которая жила в печали, терпела гнетнесправедливости и непонимания и вся была сердце и нежность, не обладая приэтом ни искоркой гениальности или остроумия? Мы можем предполагать это, ноничего достоверного об этом не знаем. Образ Дездемоны - один из прелестнейших образов, нарисованныхШекспиром. Она более женщина, чем другие его женщины, подобно тому, какблагородный Отелло более мужчина, чем другие мужские, характеры Шекспира.Поэтому в притягательной силе, влекущей их друг к другу, таится все-такивесьма глубокий смысл; самая женственная из женщин чувствует влечение ксамому мужественному из мужчин. Второстепенные фигуры едва ли уступают здесь по искусству выполненияглавным героям трагедии. В особенности же бесподобно нарисована Эмилия -добрая, честная, и не то чтобы легкомысленная, но все же в достаточнойстепени дщерь Евы, чтобы оставаться совершенно чуждой наивному и невинномуригоризму Дездемоны. В конце четвертого акта (в сцене раздевания) Дездемона спрашиваетЭмилию, действительно ли могут найтись, по ее мнению, женщины, делающие то,в чем ее обвиняет Отелло. Эмилия отвечает утвердительно. Тогда госпожа ееспрашивает опять: "Сделала бы ты это, если бы дали тебе весь мир?" иполучает забавный ответ, что ведь мир велик, и что такая цена была быслишком высока для столь незначительного преступления: Конечно, я бы не сделала этого из-за пустого перстенька, из-занескольких аршин материи, из-за платьев, юбок, чепчиков или подобныхпустяков; но за целый мир... Ведь низость считается низостью только в мире;а если вы этот мир получите за труд свой, так эта низость очутится в вашемсобственном мире, и тогда вам сейчас же можно будет уничтожить ее. В таких местах, как это, посреди всех ужасов явственно слышитсяшутливая нотка. Кроме того, следуя своей привычке и сообразуясь с нравами ивкусами своего времени, Шекспир с помощью шута внес и в эту трагедию элементлегкого комизма, но веселость у шута звучит под сурдиной, как и вообщевеселость у Шекспира в этот период. Композиция "Отелло" находится в близком родстве с композицией"Макбета". Только в этих двух трагедиях нет эпизодов; действие идет впередбез остановки и без разбросанности. Но "Отелло" имеет то преимущество перед"Макбетом", по крайней мере в том изувеченном виде, в котором он для нассохранился, что здесь между всеми звеньями и всеми частями драмыгосподствует безукоризненная соразмерность. Здесь crescendo трагедиивыполнено с высочайшей виртуозностью, страсть растет положительномузыкально, дьявольский план Яго осуществляется шаг за шагом с полнейшейуверенностью, все частности затянуты в один крепкий, почти неразрывный узел,и равнодушие, с которым Шекспир сглаживает промежутки времени междуразличными моментами действия здесь, благодаря тому, что события целых годови месяцев вмещаются в рамку нескольких дней, усиливает впечатление строгогои твердого единства всего произведения. В тексте, дошедшем до нас, встречаются неточности. Так, в последнейреплике Отелло вместо слов "обрезанца-собаку", наверное, должно стоять"подлого индийца". В конце пьесы есть тоже одно место, вставленное,по-видимому, из текста, искаженного для какого-нибудь специальногопредставления. Когда катастрофа достигла кульминационного пункта и недостаеттолько последних реплик Отелло, Лодовико дает совсем ненужные для зрителя исовершенно расходящиеся с тоном и стилем пьесы объяснения относительно того,что случилось: Теперь, синьор, я объясню вам то, Что вам еще, конечно, неизвестно. Вот здесь письмо, которое нашли В кармане у убитого Родриго. А вот еще письмо. В одном из них О Кассио убийстве говорится, Которое Родриго должен был Взять на себя. Отелло. О, негодяй! Кассио. Язычник Один лишь мог так гнусно поступить. Лодовико. В другом письме - его нашли мы так же, Как первое, в кармане у Родриго... И еще третья реплика - все это для того, чтобы Отелло узнал, какпозорно он был обманут, но все это слабо, бесцветно и портит эффект пьесы. А потому эти реплики следовало бы вычеркнуть; они принадлежат неШекспиру и образуют маленькое пятнышко на его безукоризненном творении. Да, оно безукоризненно. В этом произведении не только встречается, намой взгляд, соединение некоторых из крупнейших преимуществ Шекспира, но едвали в нем найдется хотя какой-либо недостаток. Это единственная из трагедий Шекспира, трактующая не о государственныхсобытиях, а представляющая собой семейную трагедию, то, что позднее сталиназывать мещанской трагедией; но обработана она совсем не в мещанском духе,а в самом грандиозном стиле. Всего лучше почувствуется разница между ней и мещанскими трагедиямипозднейших времен, если мы с ней сравним "Коварство и любовь" Шиллера,пьесу, являющуюся во многих отношениях подражанием "Отелло". Мы видим здесь великого мужа и в то же время большого ребенка,благородного человека с бурным темпераментом, но столь же чистосердечного,как неопытного; мы видим молодую женщину, которая живет лишь для того, когоизбрала, и умирает с сокрушением в сердце о своем убийце, - и видим, как обаэти редкие существа погибают вследствие наивности, делающей их жертвойзлобы. Итак, "Отелло", несомненно, великое произведение, но оно не более, какмонография. Это - произведение, не имеющее той широты, которая свойственнавообще пьесам Шекспира, это - специальный этюд крайне своеобразной страсти,роста подозрения у любовника с африканской кровью и африканской натурой, икак таковой, он служит великим примером власти злобы над чуждымподозрительности душевным благородством, - в конечном выводе узкая тема,делающаяся великой лишь благодаря величию обработки. Ни одна из других драм Шекспира не была более монографической, чем"Отелло". Он, наверно, сам это чувствовал, и со стремлением великогохудожника дополнить предыдущее произведение последующим и сделать его резкимконтрастом предыдущему, Шекспир стал искать и нашел сюжет той из своихтрагедий, которая всего менее может быть названа монографией и которая,говоря без преувеличения, сделалась универсальной трагедией, совместившей водном могучем символе всю великую скорбь человеческой жизни. От "Отелло" он обратился к "Лиру".