Глава lvi

Трагедия кончины мира в "Лире". Мне думается, что Шекспир обыкновенно работал ранним утром.Распределение дня в его время должно было повлечь это за собой. Но едва ли в светлые часы дня, едва ли в дневную пору зачал он своего"Короля Лира". Нет, достаточно очевидно, что это было ночью, среди бури истрашной непогоды, - в одну из тех ночей, когда, сидя в своей комнате записьменным столом, мы думаем о бедняках, блуждающих в бесприютной нищете,среди мрака, под ужасным ураганом и насквозь пронизывающим дождем, когда всвисте ветра над кровлями, в его завывании сквозь печные трубы мы слышимдикие вопли и стенания всей земной скорби. Ибо в "Лире" - и в одном только "Лире" - чувствуем мы, что то, что внаши дни обозначается скучным термином "социальный вопрос", иными словами,что страдание наиболее обездоленных как проблема, - уже существовало дляШекспира. В такую ночь он говорил вместе со своим Лиром (III, 4): {ПереводДружинина.} Вы, бедные, нагие несчастливцы, Где б эту бурю ни встречали вы, Как вы перенесете ночь такую, С пустым желудком, в рубище дырявом, Без крова над бездомной головой. И он заставляет своего короля прибавить:...Как мало Об этом думал я! Учись, богач, Учись на деле нуждам меньших братьев. В такую-то ночь был зачат "Лир". Сидя за своим письменным столом,Шекспир слышал, как голоса короля, шута, Эдгара и Кента звучали вперемежку встепи, контрапунктически, точно в фуге, перебивая друг друга. И только радивеличавого впечатления цельности написал он некоторые большие сцены пьесы,которые сами по себе не могли представлять для него интереса; так, например,все вступление с его недостаточно мотивированным образом действий короля,которое он со своим обычным гордым равнодушием и бесцеремонностьюзаимствовал из старинной пьесы. У Шекспира каждое позднейшее произведение всегда связано спредшествующим, подобно тому, как звенья цепи сомкнуты между собою. Вистории Глостера повторяется и варьируется тема "Отелло". Глостер, стольдоверчивый сердцем, пьет душевную отраву, подносимую ему Эдмундом,точь-в-точь, как душа Отелло отравляется ложью Яго. Эдмунд клевещет насвоего брата Эдгара, предъявляет подложные письма, писанные будто бы им, самсебя ранит, чтобы заставить отца вообразить, что сын его Эдгар злоумышляетна его жизнь, - короче говоря, он поступает с Глостером так, как действуетЯго, раздражая Отелло, и пользуется совершенно теми же средствами, какиедвести лет спустя применяет злой брат Франц Моор в "Разбойниках" Шиллера сцелью очернить своего брата Карла в глазах старика отца. "Разбойники"представляют в некотором роде подражание этой части "Короля Лира"; дажеслепота отца не забыта в конце. Шекспир все это переносит в седую старину, в мрачную эпоху суровогоязычества, с бесподобной художественной сноровкой соединяет он между собойдве первоначально независимые одна от другой фабулы, так что они придаютудвоенную силу основному настроению и основной идее пьесы. Остроумнозаставляет он Эдмунда найти в сострадании Глостера к Лиру средство для того,чтобы окончательно погубить отца, и остроумно придумывает двойную страсть кЭдмунду Реганы и Гонерильи, побуждающую их искать гибели друг друга. Оннаполняет безобидную старинную пьесу ужасами, которых он не выводил с "ТитаАндроника", написанного в дни его первой молодости, и не отступает дажеперед выкалыванием глаз на сцене. Он хочет без всякой пощады показать нам,что такое на самом деле жизнь. "Так все идет на свете", - говорится в пьесе. Нигде Шекспир не представлял добро и зло, добрых и злых людей в такомвзаимном контрасте, как здесь, и в такой взаимной борьбе, и нигде так неизбегал он, как здесь, ходячего и условного в театральном искусстве исходаэтой борьбы: победы добрых. Под конец слепой и жестокий рок стирает безразбора с лица земли и злых, и добрых. Шекспир все сосредоточивает вокруг главного образа - бедного, старого,безрассудного, великого Лира, короля от головы до ног и человека от головыдо ног. Лир - страстная натура с чувствительными нервами, следующая чересчурлегко первому побуждению. В самой глубине своей природы он настолько достоинсимпатии, что вызывает непоколебимую преданность у лучших из своихокружающих, и в то же время так создан повелевать и так привык властвовать,что, отказавшись по капризу от власти, ежечасно вздыхает по ней. Однуминуту, в начале пьесы, старец стоит, выпрямившись во весь рост. Потом онначинает гнуться. И чем слабее он становится, тем больше тяжестей взваливаетна него жизнь. И он изнемогает под этой непосильной ношей. Он уходит прочь,ощупью пробираясь вперед, со своею тяжкою судьбой за плечами. Затем светочдуха его гаснет, - безумие овладевает им. И Шекспир берет тему безумия и разлагает ее на три голоса, распределяяее между Эдгаром, сумасшедшим из предосторожности, но говорящим языкомнастоящего помешательства, между шутом, сумасшедшим по профессии искрывающим под формами помешательства самую истинную житейскую мудрость, икоролем, рассудок которого помрачается и заражается от безумных речейЭдгара, - королем, который сделался безумным под влиянием обрушившихся нанего бедствий. Что Шекспир заботился единственно о существенном, о высоком пафосе иглубокой серьезности основного настроения, это, как мы уже упоминали, видноиз равнодушия, с каким он заимствует старинный сюжет для того, чтобы датьначало и завязку пьесе. Вступительные сцены в "Лире", само собою разумеется,совершенно противоречат здравому смыслу. Только в сказочном мире можеткороль поделить свои владения между своими дочерьми, руководясь темправилом, что та из них должна получить самую крупную часть, которая уверитего, что всех больше его любит; только наивным слушателям может показатьсяубедительным, что старик Глостер, зная чистоту характера своего сына, сразупринимает на веру самую неправдоподобную клевету на него. Личность Шекспиране выступает перед нами в этих местах. Зато мы ясно ее видим в воззрении нажизнь, открывающемся Лиру с той минуты, как он помешался, и находящем себевыражение то здесь, то там, на пространстве всей пьесы. И столько мощитеперь в гении Шекспира, с такою неотразимою силою переданы все страсти, чтопьеса, несмотря на свой фантастический, чуждый действительности замысел,производит впечатление совершенно правдивого произведения. Разве нельзя и без глаз различать дела людские? Гляди своими ушами!Слышишь, как судья мошенник издевается над убогим вором? Слушай, слушай, чтоя теперь тебе скажу на ухо. Перемени места: который теперь из двух вор,который судья вора? Видал ли ты, как собака лает на нищего? Глостер. Да, государь! Лир. И бедняк бежит со всех ног от собаки! Собаки он должен слушаться:она - власть. И затем следуют взрывы негодования на то, что человек, который карает,сплошь и рядом хуже того, кто подвергается каре: палач сечет развратницу, носам так же похотлив, как она. Здесь чувствуется настроение, соответствующеенастроению в "Мере за меру": палач должен бы сечь самого себя, а не женщину.И за этим следуют еще другие взрывы негодования по поводу того, что богачвсегда остается безнаказанным. Закуй злодея в золото, - стальное Копье закона сломится безвредно. Наконец, всю свою грусть он изливает в следующем восклицании: Родясь на свет, мы плачем: горько нам К комедии дурацкой подступаться! Во всем этом звучит основная нота из "Гамлета". Но критика Гамлета наход жизни Лира разделена здесь между многими лицами, голос ее сильнее, и онавызывает эхо за эхом. Шут Лира, лучший из всех шекспировских шутов, своим язвительнымсарказмом, своим метким остроумием представляет подобное эхо. Он -протестздравого человеческого смысла против безрассудного поступка, совершенногоЛиром, но протест, в котором нет ничего, кроме юмора; он никогда нежалуется, всего менее на свою собственную участь. Между тем все егошутовство производит трагическое впечатление. И слова, произносимые в пьесеодним рыцарем: "Шут совсем зачах с тех пор, как принцесса (Корделия) уехалаво Францию", искупают все его резкие замечания по адресу Лира. Средимастерских штрихов, выполненных здесь Шекспиром, нужно отметить и тот, чтотрадиционньш образ шута, паяца он вознес в такую высокую сферу, что онсделался перворазрядной трагической силой. Ни в одной шекспировской пьесе в уста шута не вложено столько достойныхсделаться пословицами изречений житейской мудрости. Да и вся вообще трагедияпереполнена ими. Таковы слова Лира: "Да и нет - плохая теология", Эдгара:"Быть зрелым - в этом все", Кента: "Быть оцененным - лишняя награда". Тогда как старшие дочери унаследовали от отца и развили до крайнихпределов его дурные свойства, Корделии досталась в наследство его сердечнаядоброта, но с примесью известного упрямства и гордости, которые тоже перешлик ней от Лира, и без которых происшедший конфликт не имел бы места. Как егопервый вопрос к ней бестактен, так бестактен и ее ответ. Среди дальнейшегохода действия оказывается, что ее упрямство рассеялось, как дым. Все еесущество - доброта и очарование. Трогательно изобразил поэт, как Корделия находит своего безумного отца,как она ухаживает за ним и как, благодаря врачебному искусству, онпостепенно выздоравливает под влиянием сна и музыки. Все здесь прекрасно, отпервого поцелуя и до последнего слова. Лира приносят спящего на сцену. Врачприказывает музыкантам играть, и Корделия говорит (IV, 7): Отец! Отец мой милый! Пускай уста мои передадут Тебе здоровье с поцелуем этим; Пускай они залечат злую скорбь, Что сестры нанесли тебе под старость! Кент. О милая и кроткая царица! Корделия. Когда б ты не был их отцом, на жалость Твои седины вызвать их могли! Неужто эта голова встречала И буйный ветер, и удары грома?.. Собака моего врага, - собака, Кусавшая меня, в такую ночь Стояла бы у моего огня. Он просыпается, и Корделия говорит ему: Здоров ли мой великий повелитель? Как чувствует себя король? Лир. Зачем меня Из гроба вынули? Ты - ангел светлый. Но я прикован к огненному кругу, И плачу я, и эти слезы жгутся Так, как свинец расплавленный. И он приходит в себя, спрашивает, где он странствовал и кто он был, игде он теперь, удивляется, что настал уже день, вспоминает о том, что онпретерпел: Корделия. Государь, взгляните Вы на меня! Соедините руки С благословеньем надо мною. Нет, - Зачем хотите вы склонить колени? Обратите внимание на эту последнюю строку. Она имеет свою историю. Встарой драме о короле Лейре это коленопреклонение имело большее значение.Там король, изнемогая от голода и жажды, бродит со своим верным Периллом, -так называется здесь граф Кент, - как вдруг перед ним являются король Галлиии Корделия, которые, переодевшись в крестьянский костюм, разыскивают Лейра вАнглии. Дочь узнает отца, дает ему есть и пить, и он, насытившись,рассказывает ей с глубоким раскаянием повесть своей жизни. Лейр. Ах, ни у кого нет таких злых детей, как мои. Корделия. Не осуждай всех из-за того, что некоторые злы. Взгляни, дорогой отец, взгляни хорошенько на меня! С тобой говорит твоядочь, которая тебя любит, (Она падает на колени). Лейр. Встань, встань! Мне подобает склонить колени пред тобою и молитьтебя о прощении за грех, который я свершил! (Он опускается на колени). Эта сцена прочувствована чрезвычайно красиво и наивно, но онаневозможна на подмостках театра, где коленопреклоненная поза друг переддругом двух действующих лиц легко может получить комический оттенок. Идействительно, эта черта принадлежит к мотивам комедий Мольера и Гольберга.Шекспир сумел сохранить ее, воспользовавшись ею, как и всеми другими ценнымиштрихами своего предшественника, таким образом, что остается только еепрелесть, а грубая внешняя сторона исчезает. Когда их уводят пленными, Лирговорит Корделии: Скорей уйдем в темницу! Мы станем петь в ней, будто птицы в клетке. Когда попросишь ты, чтоб я тебя Благословил, я сам, склонив колени, Прощенья буду у тебя просить. И так мы станем жить вдвоем и петь, Молиться, сказки сказывать друг другу. Старинная пьеса о Лейре заканчивается простодушно и невинно, победойдобрых. Король Галлии и Корделия вновь водворяют Лейра на его престоле,говорят в лицо злым дочерям едкие истины и затем обращают их войска вполнейшее бегство. Лейр благодарит всех приверженцев, награждает их ипроводит остаток своих дней на сладком отдыхе у дочери и зятя. Шекспир не так светло смотрит на жизнь. У него войско Корделии разбито,старого короля с дочерью отводят в тюрьму. Но никакие пережитые и никакиесуществующие в данный момент невзгоды не в силах теперь сломить жизненнуюотвагу Лира. Вопреки всему, вопреки утрате власти, самоуверенности и одновремя рассудку, несмотря на поражение в решительной битве, он счастлив, какможет быть счастлив старик. Он вновь обрел свою утраченную дочь. От людейего уединила уже сама старость. В спокойствии, которое ему дает темница, оностанется едва ли более одинок, чем всегда бывает преклонная старость, ибудет жить, замкнувшись в ней с единственным предметом своей любви. Шекспиродно мгновение как будто хочет сказать: счастлив тот, кто в последние годыземного пути, хотя бы даже в темнице, имеет близ себя заветный цветок своейжизни. Поэтому Шекспир и не останавливается здесь. Эдмунд отдает приказповесить в тюрьме Корделию, и убийца исполняет данное ему повеление. Лишь тогда трагедия достигает своей высшей точки, когда Лир появляетсяс трупом Корделии на руках. Когда, после бурных взрывов скорби, онспрашивает зеркало, чтобы видеть, дышит она еще или нет, происходитследующий обмен реплик: Лир. Не это ли кончина мира? Эдгар. Не образ ли то ее ужасов? Ему подают перо. Он испускает радостный крик: оно шевелится, его дочьжива. Потом он видит свою ошибку. Следуют проклятия и прелестные,характеризующие Корделию слова: У ней был нежный, милый, тихий голос Большая прелесть в женщине. Затем переодетый Кент открывается ему, и он узнает, что обеихпреступниц сразила смерть. Но способность его к восприятию новых впечатленийпочти совсем угасла. Он может только восчувствовать смерть Корделии."Повешена моя малютка! Нет, нет жизни!" Затем последние силы покидают его, ион умирает. Кент. Не оскорбляй души его. Пускай Она отходит с миром. Только враг Его вернуть захочет к пыткам жизни. Что этот старец теряет свою младшую дочь, именно это Шекспир выполнилтак величаво, что Кент справедливо восклицает "Не это ли обещанная кончинамира?" С этою дочерью он теряет все, что у него оставалось, и бездна,разверзающаяся перед ним, столь глубока и обширна, что, кажется, способнапоглотить целый мир Потерять Корделию - это значит претерпеть крушение всей жизни. Все людитеряют свою Корделию или чувствуют, что им грозить опасность ее потерять.Потерять самое лучшее и самое дорогое, то, что одно дает жизни цену, - вэтом трагедия жизни. Отсюда и вопрос не это ли кончина мира? Да, кончинамира. Каждый отдельный человек имеет лишь свой мир и находится под вечноюугрозой пережить его крушение, а Шекспир в 1606 г. был в настроении,допускавшем ею писать лишь такие драмы, где изображалась кончина мира. Это кончина мира, когда нам кажется, что нравственный мир погибает,когда тот, кто великодушен и доверчив, как Лир, встречает неблагодарность иненависть в отплату, когда тот, кто честен и доблестен, как Кент, несетпозорное наказание, когда тот, кто полон милосердия, как Глостер, и хочетдать пристанище бедному страдальцу, в награду за это теряет глаза, когдатот, кто благороден и непоколебимо верен, как Эдгар, должен скитаться в видесумасшедшего, с лохмотьями на чреслах, когда, наконец, та, котораяпредставляет живой символ величия женской души и дочерней нежности к старомуотцу, ставшему как бы ее ребенком, может на его глазах быть повешена рукамиубийцы. Так что же пользы в том, что злые после того губят и прощают другдруга! Это громадная трагедия человеческой жизни, и из нее звучит хорнасмешливых, полных дикого вожделения и безнадежно стонущих голосов. Сидя в ночную пору у камина, Шекспир в свисте бури, хлеставшей воконные стекла, прислушиваясь к завываниям ветра в трубе, слышал, как всеэти грозные голоса контрапунктически, точно в фуге, перебивали друг друга, иуслыхал в них вопль отчаяния, исходящий из груди страждущего человечества.