Некоторые трудности, связанные с принципом средней полезности

Перед рассмотрением аргументов в пользу двух принципов спра­ведливости я хотел бы упомянуть несколько трудностей, связанных с принципом средней полезности. Хотя первая из них является только кажущейся. Как мы видели, этот принцип может рассматриваться в качестве этики одного рационального индивида, готового использовать все шансы для максимизации его перспектив с точки зрения исходной ситуации. Одно возражение принципу готово сразу: он предполагает реальное и равное принятие риска всеми членами общества. Принцип утверждает, что каждый должен в некоторое время действительно согласиться на одни и те же шансы. Поскольку этого не может быть, принцип не является основательным. Рассмотрим крайний случай: рабовладелец пытается обосновать свою позицию рабам, говоря, что, во-первых, при данных обстоятельствах их общества, институт рабства на самом деле необходим для получения наибольшего среднего счастья. И во-вторых, что в исходной договорной ситуации он выбрал бы принцип средней полезности даже ценой риска, что впоследствии выяснится обоснованность его положения как раба. Мы немедленно готовы отвергнуть такой аргумент как совершенно не относящийся к сути дела или даже как оскорбительный. Можно сказать даже, что нет никакой разницы, что мог бы выбрать рабовладелец. До тех пор пока индивиды не согласятся на самом деле на концепцию спра­ведливости, подвергающуюся реальным рисковым обстоятельствам, никто не связан ее требованиями.

С договорной точки зрения, однако, общая форма аргументации рабовладельца вполне корректна. Со стороны рабов было бы ошибкой жаловаться, что его утверждения не имеют отношения к делу, пос­кольку нет реального выбора или же равного риска в отношении того, как обернутся вещи. Договорная доктрина чисто гипотетическая. Мы не может иметь двух вещей сразу. С одной стороны, сначала интерпретировать теорию справедливости гипотетически, когда не могут быть найдены подходящие случаи согласия для объяснения обязанностей и обязательств индивидов, и, с другой стороны, вслед за этим настаивать на реальных ситуациях риска для того, чтобы избавиться от принципов справедливости, которых мы не хотим". Таким образом, в справедливости как честности опровержение аргу­ментации рабовладельца заключается в демонстрации того, что прин­цип, к которому он взывает, был бы отвергнут в исходном положении. У нас нет другого выхода, кроме как эксплуатировать различные

аспекты этой исходной ситуации (или предпочтительной интерпре­тации) для установления того, что при сравнении принципов отдается предпочтение двум принципам справедливости.

Первую трудность с принципом средней полезности я уже упо­минал при обсуждении правила максимина как эвристического сред­ства в аргументации в пользу двух принципов. Речь идет о способе оценки вероятностей рациональным индивидом. Этот вопрос возникает потому, что в исходной ситуации нет объективных оснований для предположения, что превращения в кого угодно имеют равные шансы. Это предположение не основано на известных особенностях общества. На ранних стадиях аргументации в пользу принципа средней полез­ности гипотетический участник имеет некоторое знание о своих спо­собностях и об устройстве обществ, которое он выбирает. Оценка его шансов основана на этой информации. Но на последней стадии имеется полное неведение относительно конкретных фактов (за исключением тех, которые являются следствием обстоятельств справедливости). Конструирование перспектив индивида зависит на этой стадии ис­ключительно от принципа недостаточного основания. Когда у нас совсем нет свидетельств, возможные случаи постулируются как рав­новероятные²⁶.

Я буду предполагать, что стороны, игнорируют вероятности, к которым приходят лишь на основании этого принципа. Это предпо­ложение правдоподобно, если иметь в виду фундаментальную важ­ность исходного соглашения и желательность того, чтобы решения индивида принимали бы во внимание интересы потомков, на которых повлияет соглашение. Мы более неохотно предпринимаем рискованные шаги по поводу них, нежели в отношении себя, и мы готовы делать это только в том случае, когда нет способа избежать этих неопре­деленностей или же когда вероятные приобретения, оцениваемые на основании объективной информации, столь велики, что кажется со­вершенно безответственным отказаться от шанса, даже если принятие его может быть весьма плачевным. Так как стороны имеют альтер­нативу в виде двух принципов справедливости, они могут избежать неопределенностей исходного положения. Они могут гарантировать защиту своих основных свобод и разумно удовлетворительного стан­дарта жизни в той мере, в какой это дозволяемо условиями их общества. Но, как я утверждаю в следующем разделе, сомнительно, приводит ли реально выбор принципа средней полезности к лучшим перспективам, если не учитывать тот факт, что он основан на прин­ципе недостаточного основания. Значит, действие занавеса неведения заключается в предпочтении двух принципов. Эта концепция спра­ведливости лучше приспособлена к ситуации полного неведения.

Есть, конечно, предпосылки относительно общества, которые, будь они основательными, позволили бы сторонам прийти к объективной оценке равной вероятности. Для того чтобы убедиться в этом, надо обратить аргумент Эджворта для классического принципа в аргумент для принципа средней полезности²⁷. На самом деле, его аргументация может быть приспособлена к почти любым общим стандартам поли-

тики. Идея Эджворта заключается в том, чтобы сформулировать определенные разумные предположения, при которых было бы ра­ционально для эгоистичных сторон согласиться на стандарты полез­ности в качестве политического принципа в оценке социальной по­литики. Необходимость в таком принципе возникает потому, что политические процессы не являются конкурентными, и их решения не могут быть предоставлены рынку. Для примирения расходящихся интересов должны быть найдены какие-то другие методы. Эджворт верил, что эгоистичные стороны могли бы согласиться на принцип полезности в качестве некоторого желаемого критерия. Он полагал, что при большом числе событий политика максимизации полезности в отношении каждого события, по всей видимости, даст наибольшую полезность для каждого человека в отдельности. Последовательное приложение этого стандарта к налоговому обложению и законода­тельству по собственности должно, по предположению, дать наи­лучшие результаты с точки зрения любого человека. Следовательно, через принятие этого принципа эгоистичные стороны имеют разумную гарантию, что они в конце концов не проиграют, и на самом деле улучшат свои перспективы.

Недостаток идеи Эджворта состоит в том, что необходимые по­сылки чрезвычайно нереалистичны, особенно в случае базисной струк­туры²⁸. Установить эти посылки значит увидеть, как они неправдо­подобны. Мы должны предположить, что результаты решений, которые определяют политические процессы, не только более или менее не­зависимы, но примерно того же порядка в своих социальных пос­ледствиях. Последние не могут быть велики, потому, что в противном случае эти результаты не были бы независимыми. Больше того, следует предположить, что либо люди переходят из одного социального положения в другое случайным образом и живут достаточно долго, так что потери и приобретения усредняются, либо имеется некоторый механизм, который гарантирует, что законодательство, руководству­ясь принципом полезности, распределяет свои милости по ходу вре­мени справедливо. Но ясно, что общество не есть стохастический процесс подобного рода, и некоторые вопросы социальной политики, более важные по сравнению с другими, часто приводят к большим и стойким сдвигам в институциональном распределении преимуществ.

Если принцип средней полезности должен быть принят, стороны должны исходить из принципа недостаточного основания. Они должны следовать так называемому правилу Лапласа для выбора в условиях неопределенности. Возможности идентифицируются некоторым есте­ственным образом, и каждой их них приписывается одна и та же вероятность. Ни одного общего факта относительно общества не ис­пользуется в поддержку такого приписывания; стороны делают ве­роятностные вычисления, как если бы информация не иссякла. Здесь я не могу обсуждать концепцию вероятности, но кое-что следует все-таки заметить²⁹. Во-первых, удивительно, что смысл вероятности выступает в качестве проблемы моральной философии, особенно тео­рии справедливости. Это, однако, неизбежное следствие договорной

доктрины, которая полагает моральную философию частью теории рационального выбора. Вероятностные рассмотрения связаны с тем, каким образом определена исходная ситуация. Занавес неведения ведет прямо к проблеме выбора в условиях полной неопределенности. Конечно, вполне возможно рассматривать стороны в качестве совер­шенных альтруистов и предполагать, что они мыслят так, как если бы они могли войти в положение каждого человека. Эта интерпре­тация исходной ситуации устраняет элемент риска и неопределен­ности (§ 30).

В справедливости как честности, однако, нет способа избежать полностью этой проблемы. Важно не допустить зависимости выбран­ных принципов от конкретных установок относительно риска. По этой причине занавес неведения устраняет также знание этих на­клонностей: стороны не знают, имеют ли они или нет необычное неприятие риска. Насколько это возможно, выбор концепции спра­ведливости должен зависеть от рациональной оценки приемлемости риска, не затронутой конкретными индивидуальными предпочтениями по поводу риска. Конечно, социальная система может извлечь преиму­щества из этих варьирующихся предрасположенностей, имея институ­ты, которые позволят полностью использовать их для общих целей. Но в идеале, как бы то ни было, базисное устройство системы не должно зависеть ни от одного из этих предрасположений (§ 81). Следовательно, то, что принципы справедливости выражают специ­фично консервативную точку зрения относительно риска в исходном положении, не является аргументом в пользу двух принципов спра­ведливости. Важно показать, что при имеющихся уникальных осо­бенностях этой ситуации, для человека, чье неприятие неопределен­ности в отношении способности к гарантированию своих фундамен­тальных интересов находится в норме, рационально согласиться на эти принципы, нежели на принцип полезности.

Во-вторых, я просто предположил, что вероятностные суждения, если они призваны быть мотивами рационального решения, должны иметь объективное основание, т. е. основание в знании конкретных фактов (или разумных мнений). Это не должно сводиться к отчетам об относительных частотах, но должно обеспечить основания для оценки относительной силы различных тенденций, которые воздей­ствуют на результат. Необходимость в объективных резонах все более настоятельна, принимая во внимание фундаментальную важность выбора в исходном положении и желание сторон, чтобы их решение казалось вполне обоснованным для других. Я предположу, следова­тельно, для пополнения описания исходного положения, что стороны игнорируют оценки вероятностей, не поддерживаемых знанием кон­кретных фактов, и опираются на принцип недостаточного основания. Требования объективных оснований не находятся в центре споров между теоретиками необайесовского подхода и сторонниками клас­сической трактовки вероятности. Суть спора тут в том, сколь сильно интуитивные и неточные оценки вероятностей, основанные на здравом смысле, должны быть встроены в формальный аспект теории веро-

ятности, а не использованы ad hoc образом в приспособлении их к заключениям, полученным без этой информации³⁰. Здесь сторонники необайесовского подхода имеют сильные позиции. Конечно, лучше, когда есть возможность использования нашего интуитивного знания и здравого смысла систематическим образом, а не в нерегулярной и необъяснимой манере. Но ничего из сказанного не изменяет нашего убеждения, что вероятностные утверждения должны иметь некоторое объективное основание в известных фактах об обществе, если они должны выступать в качестве рациональных мотивов при принятии решений в специальной ситуации исходного положения.

Последняя трудность, которую я упомяну, возникает из-за осо­бенности ожиданий в конечном шаге размышлений по поводу прин­ципа средней полезности. Когда ожидание вычисляется в нормальном

случае, полезности альтернатив (щ в выражении £ А'"/) выводятся из единой системы предпочтений, исходя из которых индивиды делают выбор. Полезности представляют достоинство альтернатив для этого человека согласно его схеме ценностей. В настоящем случае, однако, каждая полезность основана на интересах различных людей. Есть столько же различных полезностей, сколько различных людей. Ко­нечно, такой ход мысли предполагает межличностные сравнения. Но на время оставляя в стороне проблему их определения, заметим, что индивид мыслится выбирающим так, как если бы он вовсе не имел целей, рассматриваемых им в качестве его собственных. Он выбирает шанс быть одним из некоторого числа людей со всей его индивиду­альной системой целей, способностями, социальным положением. Мы можем сомневаться, является ли это ожидание осмысленным. Так как нет одной схемы целей, посредством которой можно прийти к этой оценке, она не обладает необходимым единством.

Для прояснения этой проблемы давайте различим оценку объек­тивных ситуаций и оценку аспектов личности: способности, свойства личности и система целей. С нашей точки зрения, часто достаточно легко оценить ситуацию другого индивида, специфицированную, ска­жем, его социальным положением, богатством и т. п. или же его перспективами в терминах первичных благ. Мы ставим себя на его место, вместе с нашим (а не его) характером и предпочтениями, и прикидываем, как реализовались бы наши планы. Мы можем пойти дальше. Мы можем для себя оценить, что значит находиться в другом месте, имея некоторые его свойства и цели. Зная собственный план жизни, мы можем решить, рационально было бы для нас иметь эти свойства и цели, и следовательно, рекомендуется ли нам развивать и поощрять их, если мы можем сделать это. Но при конструировании наших ожиданий, как мы должны оценивать другой образ жизни и систему окончательных устремлений? Сравнением с нашими целями или с чужими целями? Договорный аргумент предполагает то, что мы должны сделать с нашей собственной точки зрения: ценность для нас образа жизни чужого и реализация чужих целей не представляет, как показывает предыдущее конструирование ожиданий, ценности

для другого человека. Более того, из обстоятельств справедливости следует, что эти ценности различаются весьма сильно. Конфликт притязаний возникает не только потому, что людям необходимы одни и те же вещи для удовлетворения одних и тех же желаний (например, пища и одежда), но и потому, что различаются их концепции блага; и в то время как ценность основных первичных благ для нас может быть, как все согласятся, сравнима с ценностью этих благ для других, это соглашение не может быть распространено на наши конечные цели. Действительно, стороны не знают своих конечных целей, но они все-таки знают, что эти цели противоположны друг другу и не подлежат какому-либо общему стандарту измерения. Ценность чьих-либо всеобщих обстоятельств для некоторого человека вовсе не сов­падает с ценностью их для нас. Таким образом, надежды, связанные с последней частью аргумента в пользу принципа средней полезности, не могут быть оправданы.

Мы можем охарактеризовать эту трудность несколько иным спо­собом. Резоны в пользу принципа средней полезности должны как-то определить унифицированное ожидание. Предположим тогда, что сто­роны согласились обосновать межличностные сравнения определен­ными правилами. Эти правила становятся частью значения принципа полезности точно так же, как использование индекса первичных благ является частью значения принципа различия. Таким образом, эти правила сравнения (так я называю их) могут мыслиться выводимыми, например, из определенных психологических законов, которые опре­деляют человеческое удовлетворение, при условии, что заданы такие параметры, как сила предпочтений и желаний, природные способности и физические свойства, наслаждение личными и публичными благами, и т. д. Индивиды, имеющие те же самые параметры, по соглашению, имеют одно и то же удовлетворение; и по принятию этих правил сравнения, может быть определено среднее удовлетворение, стороны должны максимизировать таким образом понимаемое ожидаемое удов­летворение. Следовательно, все рассматривают себя в качестве обла­дающих функцией полезности, так сказать, одной и той же глубины, и рассматривают достигаемое другими удовлетворение как допустимую составляющую часть своих собственных ожиданий, оцениваемых с перспективы исходного положения. Одни и те же унифицированные ожидания выполняются для всех, и отсюда (используя правило Лап­ласа) следует соглашение о принципе средней полезности.

Существенно заметить, что такой ход размышления предполагает конкретную концепцию личности. Стороны рассматриваются как не имеющие интересов высшего порядка или фундаментальных целей, ссылкой на которые они могли бы решать, какого рода личностями собираются стать. У них нет определенного характера и воли. Они являются, можно сказать, лишенными содержания личностями: бу­дучи подчиняющимися правилам сравнения, они равно подготовлены к тому, чтобы принять их в качестве определения своего блага, независимо от того, какие оценки эти правила приписывают реали­зации конечных целей, даже если оценки конфликтуют с теми оцен-

ками, которых требуют их реально существующие фундаментальные интересы. Но мы предполагали, что стороны все-таки обладают опре­деленным характером и волей, даже если специфическая природа их системы целей неизвестна им. Они являются, так сказать, детер­минированными личностями: они имеют определенные интересы вы­сшего порядка и фундаментальные цели, с помощью которых они могли бы решать, какая жизнь и какие подчиненные цели приемлемы для них. Именно эти интересы и цели, какими бы они ни были, стороны должны пытаться защищать. Так как они знают, что основные свободы, покрываемые первым принципом, будут гарантировать эти интересы, они должны признать, скорее, два принципа справедли­вости, нежели принцип полезности.

Итог наших размышлений таков: я аргументировал, что ожидание, на котором основывается принцип средней полезности, ложно по двум причинам. Во-первых, так как нет объективных оснований в исходном положении для принятия равных вероятностей, или же других вероятностных распределений, эти вероятности являются как бы вероятностями. Они зависят только лишь от принципа недоста­точного основания и не обеспечивают независимых резонов для при­нятия принципа полезности. Вместо этого, апелляция к этим вероят­ностям является, на самом деле, косвенным способом постулирования этого принципа. Во-вторых, утилитаристский аргумент предполагает, что стороны не имеют характера или воли, что они не являются личностями с определенными окончательными интересами или кон­кретной концепцией своего блага, которые они стремятся защищать. Таким образом, принимая во внимание оба соображения, утилита­ристский ход мышления приводит к чисто формальному выражению для ожидания, но такому, которое лишено подходящего значения. Это похоже на ситуацию, когда продолжают использовать вероятно­стные аргументы и делать межличностные сравнения уже после того, как перестали существовать условия их допустимого использования ввиду обстоятельств исходного положения.