Многолюдно

— Это значит, что где-то еще уцелели люди? — Сабрина вопросительно смотрела на отца.

— Я не могу точно ответить на этот вопрос, дочь, — задумчиво проворчал Бронислав, глядя в бинокль на речной порт, где железным великаном возвышался единственный уцелевший кран. — Если где-то еще есть люди, что, впрочем, неудивительно, мы-то выжили, зачем им вдруг понадобилось прибыть в Новосибирск?

Они находились на набережной, прямо под памятником старому мосту. Архитектура памятника было незамысловата: ажурная ферма железнодорожного моста длиной около девяноста метров вела из ниоткуда в никуда. Последствия бомбардировки, а также суровый климат порядком изувечили стальные элементы, покрыв их толстым слоем ржавчины.

Рябой, пятый человек в группе охотников, сам в прошлом железнодорожник, долго смотрел вверх, на пролет монумента-моста, вспоминая былое время и свою работу. Он оставался безучастен и к следам снегохода, по которым они пришли сюда, на набережную, и к разговору Бронислава с дочерью. Следы снегохода вели в порт, и туда сейчас смотрел через оптику старший охотник.

Также Рябой был совершенно равнодушен к судьбе объятой страхом пленницы — да и какие, спрашивается, чувства может вызвать у охотника необходимый чудовищу корм? Однако, как оказалось, его внимание не упускало ничего из происходящего в пределах видимости и слышимости.

— Бронь, — подал он наконец голос, — подумай сам. Сомнительно, что кому-то через столько лет понадобилось ехать в разрушенный город разрушенного мира. Но даже если и понадобилось. Откуда этот неизвестный? Мы не знаем на сотни километров мест, где остались бы люди. Значит, он прибыл издалека. Из этого другой вопрос следует: как он добрался на снегоходе? Сколько топлива на это ушло? Я уже не говорю про лютые морозы…

— Ну, логично, конечно, — кивнул Бронислав. — И к чему ты ведешь?

Рябой подошел к пленнице, взялся за поводок и грубо притянул ее к себе. Сдернул с женщины капюшон и опустил воротник комбинезона. Властно схватил за подбородок и заставил приподнять голову. Марина испуганно уставилась в недобрые серые глаза на изрытом неведомой болезнью лице.

— Скажи, командир, а она ведь красотка, — усмехнулся Рябой, оглядываясь на Бронислава. — Просто лакомый кусочек.

Сабрина нахмурилась, выжидающе глядя на отца.

— Ну, красивая. К чему ты клонишь, я не пойму? — спросил старший охотник.

— А я вот к чему клоню. Есть в этой гнилой центральной общине человек, который едва ли смирится с такой потерей. Так что не пришелец это извне, а какой-то отчаянный парень с Перекрестка Миров. И он нас ищет. — Рябой грозно заглянул в глаза перепуганной Марины. — Да, деточка? Кто отправился за тобой? На что он способен? Какое у него оружие?

— Я не понимаю, о чем вы… — дрожащим голосом, едва сдерживая слезы, проговорила девушка.

— Кто может впрячься за тебя? Кто за тобой хоть на край света пойдет? Говори, сука! — зарычал Рябой.

— Оставь ее! — воскликнула Сабрина.

Рябой бросил на молодую охотницу злой взгляд, затем посмотрел на Бронислава.

Старший охотник понимал, что в группе может возникнуть конфликт буквально из ничего. Конечно, стоит допросить пленницу: кто может быть ее заступником и что он из себя представляет? Но Сабрина явно против применения насилия к пленнице. Похоже, она и впрямь питает к девке симпатии. А вот это уже нарушение охотничьей традиции. Но ведь Сабрина — его дочь. От того, что скажет сейчас старший охотник, зависит, кто усомнится в его воле и авторитете. Братья-охотники либо родное чадо? Щекотливая ситуация, ничего не скажешь. Бронислав был очень зол на Сабрину, об этом говорил брошенный на нее взгляд.

— Так, Рябой, давай-ка без лишних эмоций. Откуда у Перекрестка Миров снегоход? — сказал он, тщательно подбирая слова. — Крот ведь не информировал о наличии у них такой техники.

— А собственно, почему он должен был информировать нас об этом? — пожал плечами Рябой, выпуская из своей хватки подбородок пленницы. — Это ведь не относится к интересующим нас вещам?

— Ну, помимо удобной позиции для похищения жертвы нас всегда интересуют настроения в тамошнем обществе, а также его технический и боевой потенциал. Так что…

— Допустим. Но скажи, в какой мере ты доверяешь этому кроту? Он ведь та еще скотина хитрожопая. Разве нет? Да и как можно доверять человеку, который продает своих соплеменников?

— Но он продает их нам.

— А какая разница? Продает он СВОИХ. — Рябой усмехнулся. — Ненавидит их и даже не пытается это скрыть.

— Рябой, ты чего раскудахтался? — нахмурился Тор и многозначительно кивнул на Марину.

— А что, брат, у нее есть шанс кому-то что-то рассказать из нашего разговора? — продолжал ухмыляться бывший железнодорожник. — Нет у нее шанса. Разве что наша маленькая фея решит выпустить эту пташку на волю. — И Рябой зыркнул на Сабрину.

— Полегче! — повысил голос Бронислав. — Моя дочь никогда не предаст наши интересы.

— Конечно, отец, — тихо сказала Сабрина. — Только это совсем не значит, что я не перережу глотку тому, кто будет мне угрожать. Кем бы он ни был.

— Ох ты! — Рябой дурашливо хлопнул в ладоши.

— Баста! — рявкнул старший охотник. — Не о том говорим сейчас!

— Да ладно, — махнул рукой бывший железнодорожник. — Верни разговор в нужное русло.

Бронислав подошел к Марине.

— Ответь мне, юная дева, есть ли у тебя муж? — спросил он строго.

Марина осторожно подняла на него взгляд.

— А если не отвечу? Ведь хуже от этого не будет. Все равно вы решили скормить меня твари, и ничто другое меня не ждет.

— Конечно, — невозмутимо кивнул Бронислав. — Но у нас, как ты уже поняла, есть свой человек в общине. Так или иначе мы узнаем, кто пошел за тобой. И если о том, что это твой мужчина, мы узнаем не от тебя, то прикажем нашему человеку убить его. Ты же не хочешь этого?

— Если я сейчас все расскажу, вы убьете его сами. — Марина заплакала.

— Вовсе нет. Если ты сама поможешь обезвредить преследователя, мы его вернем общине в целости и сохранности. Нам лишние жертвы ни к чему. — Бронислав усмехнулся. — Если люди быстро кончатся, кого приносить в жертву матери всех тварей?

— Я не верю вам…

Охотник навис над ней.

— Барышня, у тебя же просто выбора нет.

Марина прикрыла глаза облаченной в шерстяную рукавицу рукой. Плакать на таком морозе было очень болезненно.

— У меня есть муж, прошептала она. — Но он не мог пойти за мной.

— Почему это?

— Потому что он не хочет ребенка.

— Какого ребенка? — нахмурился Бронислав.

— Моего ребенка. Нашего с ним ребенка. Я беременна. — И слезы все-таки потекли ручьем, тут же замерзая на щеках.

— Этого по тебе не скажешь.

— У меня ранний срок…

— Кто в общине может подтвердить твою беременность? — спросил Бронислав.

Он понимал, что в сложившейся ситуации, в которую оказалась вовлечена и его дочь со своими симпатиями к этой девице, лучше следовать букве закона и всех договоренностей с Перекрестком Миров. Конечно, не хочется устраивать лишний охотничий рейд, группа мечтает о тепле и уюте, о заслуженном отдыхе в своей общине. Но все же придется вернуть девицу домой, если, конечно, на то имеются веские основания.

— Никто, — всхлипнула Марина. — Никто не подтвердит. Костя не хочет ребенка, а остальные… Они ведь теперь свободны от страха на весь сезон. А если они подтвердят мою беременность, вы меня вернете и они снова будут бояться… Ведь кого-то вы заберете взамен… Никто не подтвердит… Я никому не нужна…

Она обессиленно упала на колени и зарыдала, закрыв лицо руками и кашляя — Масуд натянул поводок, злорадно глядя на страдания жертвы.

— Так значит, не твой муж пошел за нами?

Она замотала головой.

— Тогда кто?

— Я не знаю! — закричала Марина. — Я никому не нужна, кроме вашей твари!!!

Рябой взял за локоть старшего охотника и отвел в сторону.

— Слушай, Бронь, может, так и сделаем? Спросим у крота и про снегоход, и про то, кто за ней или за нами пошел? — тихо предложил он.

— Мы не можем это сделать сейчас.

— Почему?

— Да потому что наши контакты на этот сезон уже выработаны. У нас не будет возможности связаться с ним еще несколько месяцев. Он просто не может знать, что понадобился нам. А сам он на связь не выйдет. Даже ради того, чтобы предупредить о погоне и о снегоходе. Я больше чем уверен, что он этого не сделает.

— Давайте предъявим претензию Едакову, — подключилась к разговору Сабрина. — Ведь его люди не имеют права отбивать нашу добычу, если она взята без нарушений договора, так?

— Да, но взять беременную сучку — это нарушение, — поморщился Бронислав. Затем добавил: — Вот только если она беременна и ее хотят вернуть, то должны были отправить парламентера. И из нашей общины к нам должен был выйти вестовой.

— А если не дошел еще? — спросила Сабрина.

— Дошел, не дошел… Мы не можем предъявить Перекрестку Миров претензию, не зная, кто нас преследует: человек Едакова или муж, отправившийся вызволять благоверную по собственной инициативе. Вот если возьмем его тепленьким… — Бронислав задумался. — Допустим, мы шлепнем преследователя, а потом выяснится, что центральная община хочет официально вернуть девку из-за ее беременности… Тогда мы окажемся в нехорошем положении, придется выплатить компенсацию Перекрестку Миров. Если преследователь — своевольный человек, то это нарушение уже с их стороны. Раз допустили такое, пусть платят нам. Но от трупа они открестятся. Скажут, что это чужак и вообще они его впервые видят. А вот живой он принесет большую пользу, не даст нам оказаться виновными в межобщинном конфликте.

— Так что делать? — спросил Рябой.

— А поступим мы вот как. Сабрина…

— Да, отец.

— Ты с Масудом и Тором ведешь добычу в метро, на станцию «Речной вокзал». Оттуда — в столицу, на «Октябрьскую». Если там подтвердится информация, что община хочет вернуть девку, Тор и Масуд бегут ко мне и сообщают об этом, не теряя ни минуты. Я на карте сейчас отмечу места и время. Если мы в контрольных точках не встретим Тора и Масуда, то оставим им записку.

— А ты? — Сабрина вопросительно посмотрела на Бронислава.

— А я и Рябой идем на поиски этого неизвестного ездока на снегоходе. Благо в следах тут не запутаешься. Ступай, дочка, подержи пленницу и скажи Тору и Масуду, чтобы подошли ко мне. Сейчас я их проинструктирую.

— Хорошо, отец. — Молодая охотница направилась к остальным.

— Я все-таки сомневаюсь, что община захочет вернуть девку, — проворчал Рябой. — Они ведь и в самом деле теперь свободны от страха в этом сезоне. Думаю, это ее муженек. И пошел он против всех правил.

— Но мы не уверены в этом на все сто процентов, — покачал головой старший охотник. — А если сейчас все сделаем грамотно, то потом сможем поставить центральную общину раком. — И Бронислав зло ухмыльнулся.

— Вот тут они топтались долго. — Селиверстов разглядывал овальные следы снегоступов и боролся с искушением поднять темное стекло шлема, чтобы разглядеть получше. — Интересно почему. Ну не заблудились же они. Что-то…

Искатель вдруг замер и посмотрел в сторону. Вышел из-под арки, по которой проходило железнодорожное полотно. Бросил взгляд на покореженные и занесенные снегом автобусы. Снова посмотрел на снег.

— Вот оно что.

— Чего там? — Волков подошел к нему.

— Они долго здесь тупили, потому что увидели вот это. — Василий указал на зубчатую колею, оставленную снегоходом.

— Ого! — Жуковский потер небритый подбородок. — Напомните мне, друзья-товарищи, у кого в городе есть такая машинка?

— Да ни у кого, — буркнул Селиверстов. — Нашу еще лет десять назад разбили. Была у тварелюбов, но, насколько я знаю, там движок давно рассыпался.

— Уверен в этом? — спросил Костя.

— Был уверен до сего момента.

— Ну, значит, живой у них снегоход, — пожал плечами Жуковский. — Теперь это очевидно. Тут их подельники ждали. На машине и увезли добычу. М-да. Это, конечно, все усложняет.

— Андрей, — проворчал Ломака.

— Чего?

— Не называй Марину добычей.

— Ах да. Извини…

— Чепуха, — пробормотал Василий, продолжая смотреть на следы снегохода. — Не вяжется что-то.

— Что именно? — уставился на него Жуковский.

— Почему они с самого начала на снегоходе не ехали? Да и вот, смотри. Тут кто-то на колени встал. Рукой борозду трогал. По ходу пытался направление движения определить. Как будто этот след и для них был неожиданностью.

— Так, может, они чинили снегоход? — предположил Волков.

— Ну да, чинили. — Искатель скептически покачал головой. — А где хоть одна масляная капля на снегу? Отпечаток какого-нибудь инструмента? Да, и вот еще что… — Он так же преклонил колени и снова вгляделся в оставленный машиной след. — Снегоход тут не задерживался. Сто пудов. Он двигался. И достаточно резво. Вон, раскидано по бокам. Нет, братцы. Не тварелюбов это снегоход. Они, я думаю, сами удивились.

— Тогда чей? — недоуменно спросил Ломака.

— Если б я знал, Костя. Вероятность того, что кто-то откуда-то приехал в наш Новосибирск, думается мне, из разряда мизерных.

— Да какая разница вообще? — Волков был уже раздражен остановкой и перетасовкой версий появления следа. — Ну, проехался кто-то. Ну, тварелюбы тут стояли, как ты говоришь, тупили. Мы-то чего теперь тупим?

— А почему ты нервничаешь так опять? — прищурился Жуковский.

— Погоди, Андрей, — махнул ему Василий. — Степа, кто тут тупит? Нам надо учитывать много чего в нашей вылазке. Вот сразу видно, что ты не искатель…

— Да я на такой статус и не претендовал. Просто теряем время…

— А ведь можем и жизнь потерять из-за недальновидности, Степан. Ты не думал об этом? — Селиверстова злила непонятливость Волкова.

— Так мы на этот риск все вместе подписались с самого начала. Нет?

— Черт тебя дери! На риск, а не на самоубийственную тупость! Я же объясняю!..

— Тише! — Константин резко поднял руку, обернувшись к развалинам длинного здания на Кривощековской улице, которое они миновали по дороге сюда.

Все тут же посмотрели в направлении его взгляда. Было тихо, лишь ветер с шорохом кагал по улицам белые гранулы вечной зимы да изредка подвывал, напоминая, что ушедшая недавно буря не оставит этот мертвый мир надолго.

— Что там такое? — тихо спросил Жуковский.

Ломака продолжал молча смотреть на руины длинного здания. Слева уцелела пара нижних этажей, частично сохранилась и пристройка цилиндрической формы, соединенная с торцом. У другого торца когда-то была такая же пристройка, но от нее не осталось и следа.

Костя и сам не мог понять, почему он вдруг резко обернулся и почувствовал смутную тревогу, что приковало его взгляд к левому цилиндру.

— Эй, Ломака, что такое? — повторил вопрос Андрея Волков.

— Вы очень громко разговариваете, — пробормотал Константин, не сводя глаз с руин.

— Ладно, пошли дальше. Все равно теперь следы снегохода и охотников идут вместе, — подытожил Селиверстов.

Они двинулись цепочкой. Впереди Василий, за ним Жуковский, потом вечно угрюмый Волков. Немного задержавшись, последним зашагал Костя, еще несколько раз оглянувшись на насторожившие его руины.

Они обогнули занесенную снегом груду обломков какого-то магазина. Вышли на Красный проспект, где в сугробах угадывались погребенные вечной зимой машины — частные и общественные, — беспорядочно разбросанные на проезжей части по прихоти бушевавшей когда-то в городе термоядерной реакции. Колея снегохода попетляла среди этих холмиков и повернула налево, в сторону реки. Метров через двести, где Красный проспект пересекался с Фабричной улицей, наездник либо по неосторожности, либо из-за лихачества воспользовался как трамплином крупным снежным барханом, основой которому послужил опрокинутый грузовик с длинным прицепом. На трамплине след обрывался, чтобы снова появиться метрах в десяти — там снегоход завершил свой прыжок, оставив глубокую вмятину в снегу и следы резкой пробуксовки гусеницы.

Больше, похоже, неизвестный ездок акробатических трюков не устраивал, и след непрерывно тянулся к набережной. Вдали уже виднелся изувеченный лихолетьем памятник старому железнодорожному мосту. Метрах в ста шестидесяти правее от монумента был мост настоящий. Точнее, его уже давно не было. Первый пролет с его стальными ажурными конструкциями был опрокинут на берег и разбит на фрагменты, второй пролет одним концом нырнул в реку, и позже его сдавил непробиваемый лед. Далее — пустота, и только одна секция моста уцелела посреди Оби. За ней снова пустота; о существовании моста напоминали только торчащие из реки железобетонные опоры.

След снегохода тянулся прямиком к искореженному монументу и на набережной резко поворачивал направо, в сторону разрушенного железнодорожного моста и видневшихся за ним останков речного порта с его мрачным одиноким великаном — портовым краном. Снегоступы охотников и, вероятно, их жертвы оставили отпечатки параллельно зубчатой колее. Но под самим монументом, где снегоход резко взял направо, в нескольких шагах от поваленного микроавтобуса, от которого остались только кузов и днище, эти самые следы преподнесли неприятный сюрприз. Человеческие отпечатки разделились и потянулись в совершенно противоположных направлениях.

— Вот же сукины потроха, — проворчал Жуковский раздосадованно. — Чего-чего, а этого мы совсем не могли предположить, да, Вася?

— Это точно, — кивнул Селиверстов, потирая рукавицей шлем, словно чесал голову. — Неожиданный оборот. Но похоже, разделились не сразу. Топтались долго. Вот, видите? Как и там, на автовокзале, где в первый раз следы охотников и снегохода сошлись.

— Ну да, — кивнул Жуковский. — Видно, что топтались. Опять кто-то на коленях стоял. Только…

Внезапно, несмотря на лютый мороз, подкрепляемый порывистым ветром, Ломаку бросило в жар. Глядя вниз, он понял, что здесь опускался на колени не здоровый мужик. Этот след оставлен ножками, чью хрупкость и утонченность не могли скрыть даже ватные штаны.

Он сбросил рукавицы и припал к этому отпечатку, трогая примятый жгуче-холодный снег пальцами.

— Это Марина… — прошептал он, затем воскликнул в отчаянии: — Какого черта эти сволочи ее на колени поставили?!

— Зачем мужики баб на колени ставят? — хмыкнул Волков.

Константин услышал это и резко вскочив, кинулся на своего бывшего надзирателя.

— Ты что сказал, скотина?! — заорал Ломака, готовый растерзать Степана.

Василий резко схватил Костю за капюшон и рванул назад, да так, что Ломака рухнул в снег. Затем искатель взял Волкова за грудки и, оттащив на несколько метров в сторону, зашипел прямо в лицо сквозь опущенное стекло своего шлема.

— Степа, ты что, совсем долбанутый? А?

— Блин, — сконфуженно буркнул Волков, косясь на испепеляющего его взглядом Ломаку. — Сорвалось что-то. Ну, ляпнул…

— У меня в другой раз кулак сорвется, Степа, — зло проговорил искатель, встряхнув бывшего тюремщика. — Понял? Мозг держи включенным всегда. Слышишь меня?!

— Да… Да слышу я. Пусти… Только вот… А чего вы ждали, если по-честному, от охотников? Благородства какого-то? У них в плену молодая и красивая девчонка. А они…

— Опять?! — рявкнул Селиверстов.

— Да что — опять? Вы тоже разум не выключайте! Вы с кем дело имеете? С робин гудами и д'артаньянами? Хрена с два! Да с самыми отвратительными представителями нашего вымирающего вида! Не стройте иллюзий, особенно ты, Костя, насчет их поганого нутра и будьте готовы ко всему!

— Зачем, придурок ты чертов! Зачем я должен думать о том, что они могут заставить ее делать?! — закричал Ломака, вскакивая.

— Да затем, что истина дороже, юноша!

— Дороже, чем что?!

— Дороже, чем все, что есть вокруг нас! Истина дороже всего!

Селиверстов наконец взмахнул рукой и ударом в лицо свалил Волкова.

— Я тебя предупреждал, Степан.

— Черт вас возьми, — простонал Волков, — растирая по ушибленной скуле снег и медленно поднимаясь. — А что же с тобой будет, Костя, когда ты найдешь жену и увидишь, что ее изнасиловали?.. Убьешься от внезапного прозрения? Не вынесешь неожиданной правды жизни?

— Да я тебя сейчас убью, сука! — Ломака ринулся вперед и тут же снова рухнул в сугроб, на этот раз от сильного толчка.

Костя поспешно откатился от места своего падения, вскочил, с ужасом обнаружив, что раздавил драгоценный отпечаток ног Марины.

— Костя, да не слушай ты его, — махнул рукой Андрей. — На таком холоде они не станут делать то… ну, на что этот идиот намекает. Причиндалы себе отморозят…

— Да иди ты тоже к черту, Жуковский! — крикнул в ответ Ломака.

И тут же хлесткий звук, сопровождаемый гулким эхом, донесся со стороны Фабричной улицы. Фонтан бетонной крошки брызнул от цилиндрической опоры монумента, у которой они стояли. Удар чего-то незримого свалил Селиверстова с ног, окрасив рядом с ним снег алыми брызгами.

— Ай, блядь! — Василий схватился за предплечье.

— Что это?! — вскрикнул Волков, кинувшись к Селиверстову.

А в том месте, где он только что был, беззвучно взвился фонтанчик снега.

— За машину прячьтесь, быстро! — скомандовал Жуковский, толкая Ломаку к опрокинутой «газели».

Снова хлесткий звук и два фонтана рядом с Ломакой. Все четверо прыгнули за спасительный остов автомобиля, который провалялся здесь долгие годы, пожираемый гниением, чтобы сейчас стать преградой между убийцами и их жертвами. Вот он лязгнул под ударом…

— Это что, это стреляют, да? — проговорил Ломака, тяжело дыша и глядя на раненого Селиверстова.

— Да, стреляют, — сквозь зубы процедил он, осторожно убирая ладонь с простреленного предплечья и глядя на рану.

— Ты как? — спросил Жуковский, взглянув на окровавленный рукав комбинезона.

— Кость не задета, но все равно, сука, больно. Пуля там еще.

Волков взял автомат искателя, водрузил на его приклад свою меховую шапку и слегка приподнял над корпусом машины. Полетели клочья меха, и шапка упала в сугроб, источая запах паленого.

— Что-то не пойму я. То слышно выстрел, то нет. Сейчас ведь не было хлопка, — проговорил Степан.

— Хлопок… это СВД, — тихо сказал Селиверстов, продолжая морщиться под своим темным забралом.

— Уверен? — спросил Жуковский.

— Да уверен я. Ее голос ни с чем не спутаешь.

— А сейчас что было? — Волков дотянулся до своей шапки и показал свежую дыру.

— Бесшумное оружие. С двух стволов херачат по нам.

— Пистолет с глушителем? — предположил Жуковский.

— Нет. Они из СВД толком попасть не смогли, и второй ствол работал с тем же успехом. Но по шапке попали. Да и по мне вроде из того же оружия. Хотя… Хрен его разберет. Понятное дело… В последние годы не часто приходилось стрелять. Особенно на таких открытых пространствах да из холодного ствола. Даже биатлонист бывалый мазал бы…

— Так что это было, если не пистолет с глушителем? — спросил Андрей.

— Ну, если по меткости он такой же, как СВД, то это, братцы, «винторез», — вздохнул Селиверстов. — Бесшумное оружие для спецподразделений. С оптическим прицелом, разумеется.

— Блин, ну мы влипли, — проворчал Волков. — Теперь нам сколько тут в сугробе задницы морозить?

— Вам — не знаю, а мне недолго, если пулю не достану да рану не обработаю, — ответил искатель.

Костя поежился. И без того тяжелую ситуацию омрачали его воспоминания. Первые годы после ядерной войны. Начало этой страшной и вечной зимы. Многие, очень многие погибли от банального холода. От аллергии на мороз, когда прекращается приток крови в пальцы рук и ног, в уши и носы и отмирают ткани. Он вспоминал страшные увечья, которые принесла эта зима. Вспоминал, как лютые холода загоняли тысячи выживших поглубже в землю. Как те, кто не сгнил от гангрены и не рассыпался на части от обморожений, убивали друг друга за теплый уголок в городской подземке.

И вот теперь Костя и трое его спутников прижаты к корпусу микроавтобуса. Лишены возможности двигаться и отданы на волю судьбы, которая приготовила им две альтернативы: замерзнуть насмерть под открытым небом или поймать пулю. И самое обидное, что ведь где-то рядом Марина…

— Вечереет, — сказал Жуковский. — Скоро будет темно, и сможем уйти.

— Думаешь, нам позволят дождаться темноты, единственного шанса на спасение? — кривясь от боли, усмехнулся Селиверстов. — Нельзя ждать.

— Черт, откуда охотники узнали, что мы за ними идем? — нервно проговорил Костя.

Он чувствовал, как дрожат руки, сжимающие автомат. Хотелось кричать, звать Марину. В последний раз услышать ее голос, если судьба уготовила скорую смерть в охотничьей ловушке.

— Это не тварелюбы, — проговорил Селиверстов.

Довольно неожиданный поворот событий, если он не ошибается. Но уверенность в голосе искателя сомнений не оставляла.

— И с чего ты это взял? — Волков взглянул на него, натягивая свою шапку на самые уши.

— Все очень просто, — прокряхтел Селиверстов, меняя позу. — СВД, конечно, у них есть, как и у нас в общине. Но вот «винторез»… Такое оружие в нашем маленьком мирке имеется в единственном экземпляре.

— И ты знаешь, кому оно принадлежит? — спросил Жуковский.

— Знаю. Паздееву. Телохранителю Едакова. Вот такие дела, братцы.

— Что, если это человек на снегоходе? — предположил Ломака.

— А с чего ему по нам стрелять? — Селиверстов пожал плечами и тут же поморщился от боли. — Хотя может быть всякое. Но стреляли оттуда, откуда мы полчаса назад пришли. С Фабричной. А след от снегохода был один. И вел в эту сторону. Если предположить, что они сделали круг и вернулись на ту улицу, то сомнительно. Мы не слышали мотора, а снегоход тарахтит громко. — Он снова убрал ладонь и посмотрел на рану. — Черт, мужики, давайте уже что-то думать, пока я не окочурился.

— А что тут думать? — вздохнул Волков. — Машину они на мушке держат. Только высунешься, и привет свинцовый прямо в чайник.

— Погоди, Вася, не паникуй. — Жуковский раскрыл свой рюкзак, извлек флягу и раздвижную стальную кружку, наполнил ее до краев едкой пахучей жидкостью и протянул Селиверстову. — Ну-ка, Васька, будь хорошим мальчиком. Выпей залпом.

— Да на кой черт?.. «Массандра» твоя?.. На хрена сейчас?..

— Выпей, сказал! — Андрей повысил голос.

Искатель приподнял стекло шлема и выпил. Тут же дернул головой и засопел, морщась.

— Твою мать!.. Закусить бы дал!..

— На. — Теперь Жуковский достал из рюкзака упаковку медицинского бинта и сунул ее искателю под нос.

— Ты что, издеваешься?

— Сожми зубами и заткнись, — невозмутимо ответил Андрей.

Василий повиновался и на этот раз.

— Так, молодец. Хороший мальчик. Костя. Костя! Уснул, что ли?

— Нет, чего? — Задумавшийся о словах Селиверстова насчет стрелка из их общины Ломака дернул головой.

— Помоги рукав комбеза стянуть с подранка нашего. Ну… вот так. Давай. Тяни…

Искатель замычал, все сильнее сжимая бинт и мотая головой.

— Терпи, братец. Так. Хорошо. — Жуковский внимательно осматривал рану друга, ощупывая пальцем предплечье. Василий замычал еще сильнее, засучил по снегу ногами. — Ну что ты как маленький? — проворчал Андрей. — Слушай, пуля вот здесь, почти вышла. Через рану ее доставать смысла нет. Лучше на выходе сделать надрез. Понимаешь?

Селиверстов кивнул.

— Вот и славно. — Жуковский достал из ножен охотничий нож и протянул его Ломаке. — Подержи.

Затем он облил лезвие ножа своей «Массандрой» и плеснул в рану.

— Сука!!! — заорал Селиверстов, выплюнув упаковку бинта прямо Андрею в лицо. — Что ж ты, гад, делаешь!

— Да заткнись же ты. — Хмурясь, Жуковский силком запихал бинт товарищу в рот, затем посмотрел на Ломаку и Волкова. — Подержите его, а то, не ровен час, он мне в морду врежет.

Двое крепко схватили искателя и стали ждать дальнейших действий Жуковского. А тот, ставший хирургом поневоле, сделал наконец надрез в нужном месте.

Селиверстов снова замычал, собирая подошвами горки снега. Андрей надавил пальцами с двух сторон от надреза и поддел кончиком ножа. Пуля выскочила и упала в сугроб. Василий снова выплюнул бинт.

— Живодер, мать твою, — прохрипел он.

— Ой, что ты, не стоит благодарности, дорогой, — нахмурился Жуковский. — Кстати, это еще не все. — Он снова налил в кружку самогон. — Держи.

— Что…

— Выпей еще.

— Да убери ты…

— Пей, твою мать! — рявкнул Андрей.

Селиверстов нехотя выпил и поморщился, мотая головой.

— Что еще? — проворчал он, тяжело дыша.

— Я сейчас рану зашивать буду. Слышишь?

— Блин, а это обязательно?

— Еще как обязательно. Края раны надо стянуть и зафиксировать. Чем быстрее прекратится кровотечение, тем быстрее заживет. Ну чего я тебе азбучные истины объясняю? Ты же сам бывший военный. Искатель еще. Тьфу… Как маленький. У тебя что, болевой порог ниже плинтуса?

— Да на, шей, черт тебя дери! Вот раскудахтался тоже!

— Я же говорил тебе, говнюк, не стоит благодарности. И прекрати орать, — покачал головой Жуковский. — Так, Степан, Костя. Вы оружие приготовьте. Те уроды могут попробовать нас обойти. Хотя тут такой пустырь, что… И тем не менее. Следите за флангами. А я сейчас неженку нашего штопать буду.

— Ладно. — Степан кивнул и занял оборону у правого края корпуса машины.

Ломака, соответственно, взял под контроль левый край.

— Чем ты шить будешь, коновал? — проворчал Селиверстов.

— У меня тут есть в аптечке. И иголка тонкая, и нить шелковая. Так что все будет сделано как положено.

Константин хмуро смотрел на свою зону ответственности, натянув поглубже капюшон, сжимая оружие и подрагивая от холода и напряжения. Он все еще пытался переварить версию Селиверстова, что стреляли по ним не враги. Не охотники, а люди из родной общины. Если так, то, конечно, Марины поблизости нет. Но дело даже не в этом. Почему их пытаются убить свои? Как такое может быть? Ну понятно, он, Константин Ломака, теперь бунтарь, подрывной элемент и недруг главы Перекрестка Миров. То есть имеются основания стрелять в него. Степан Волков? Тоже враг. Преступник, который помог бежать Ломаке. Но Жуковский и Селиверстов! Кто еще обладает таким авторитетом в общине, как у них? Кто еще для Перекрестка настолько же свой, как они?! И вот теперь в почетного искателя всадили пулю. И если он не ошибся, то сделал это человек Едакова, Паздеев. Почему? Чего ради?

За этими мыслями его застал еще один неожиданный звук. Этим звуком был выстрел, которому предшествовал какой-то возглас. Выстрел был громким, и он не походил на голос СВД, который теперь не только Селиверстов, но и он, Константин Ломака, ни с чем не спутает.

Это было какое-то другое оружие.

Там, где сходились Фабричная улица и Красный проспект, образуя улицу Большевистскую, среди десятков легковых автомобилей, которые застигла на проезжей части ударная волна, стоял рейсовый автобус. Давно исчезли стекла, сиденья. Не было здесь и человеческих останков. На месте водителя отсутствовал даже руль. Снесена была крыша и вырваны лючки. Автобус замело снегом по самые окна, даже чуть выше. Но обзор тем не менее был хороший. Очень удобная позиция для стрелков, которые решили уничтожить кого-то на берегу реки.

— Твою же мать, Бочков! Тут метров сто пятьдесят! Ну, чуть больше! Как можно промазать из СВД? Это же в упор почти! — зло рычал Семен Паздеев, пятидесятилетний сотрудник охраны Едакова.

— А сам чего?

Бочкову было около сорока, но он выглядел куда хуже, чем крепыш Семен. Не было большинства зубов, жуткие мешки висели под воспаленными глазами, на голове вообще не осталось волос, даже бровей. Что до Фрола и Чуди, находившихся тут же, в ржавом корпусе автобуса, то им было меньше двадцати пяти, и приобрести отменное здоровье в зрелом возрасте они не успели, поскольку зрелость эта пришлась на радиоактивные дожди, полумрак, цингу, нехватку солнечного света и холод. Семена Паздеева и Николу Бочкова они сопровождали скорее как носильщики необходимых на поверхности вещей, нежели в качестве активных помощников в таком поистине государственной важности деле, как устранение смутьянов, посмевших вообразить, что их судьба находится в их руках, а не в руках властителя этого самого государства.

— Сам чего?! — возмутился Паздеев. — Я, между прочим, попал!

— Ранил только…

— Да хоть так! А ты в молоко все, бестолочь!

— Заткнулся бы уже, — недовольно поморщился Бочков. — Слушать тошно. Ствол холодный, это раз. И второе: когда я стрелял, да еще на открытом пространстве, в последний раз?

— Но в упор же, с такой оптикой! На таком расстоянии! — продолжал сокрушаться Семен. — Все равно что двумя руками в жопе дырку не найти!

— А вот иди ты в эту самую жопу, умник! — разозлился Никола. — Найди там свою дырку и иди в нее!

— Две пули в никуда! У меня склад, что ли?!

— А ты сам как идиот по шапке на хрена стрельнул?!

— Это мои патроны!

— Да чего вы лаетесь? — прохрипел простуженным голосом Фрол. — Они ведь никуда не денутся.

— Не денутся! — зарычал на него Паздеев. — И мы не денемся, пока не прикончим их. И сколько нам тут яйца морозить, а? Уже вечереет. Станет темно, и они слиняют! А то еще и на нас нападут! Я-то думал, у них один автомат, что Селиверстов прихватил! А там три ствола, оказывается! Если не больше. Как их теперь выкуривать прикажешь?! Может, ты, Фрол, пойдешь и попросишь их выйти, а?!

— Тише, — подал голос Чудь. — Там, кажись, кричал кто-то.

— Раненый это, ясен пень, — махнул рукой Семен. — Чинят его, небось.

— А в кого ты попал, кстати? — спросил Бочков.

— Хрен разберет. В шлеме каком-то, типа летном, как у тварелюбов. Высокий. Небось, в самого Селиверстова влупил.

— Ну, Ломака тоже не маленький, — напомнил Фрол.

— Лучше в Селиверстова бы, — проворчал Бочков. — У него подготовка хорошая, так его бы первым и…

— Какая, к хренам, подготовка, Никола? — усмехнулся Паздеев. — Он же слепой совсем.

— А это точно наши клиенты? Может, тварелюбы? Ну ведь шлем такой… — высказал предположение Бочков, но Паздеев снова оборвал его речь.

— Ага, и как раз рожа небритая москальская — Волков. Вот самая что ни на есть тварелюбская компания. Да, Никола? И хитрая физия этого умника Жуковского… Мать твою, Бочков, так это не Селиверстыч слепой, а ты, саркома ходячая! Как ты в оптику смотрел и куда, мудила?!

— Иди ты к бениной матери, задрал уже…

— Тише, — снова напомнил о себе Чудь, подняв худую кисть в военных трехпалых рукавицах и оттопырив указательный палец.

— Что там еще? — недовольно дернул головой Семен. — Чего ты тишекаешь, сопляк?

— Хрустнуло что-то. Или прошуршало. — Чудь указал на автомобили, беспорядочно разбросанные по дороге от городских застроек до автобуса.

Все притихли и напрягли слух. Снизу, из-за микроавтобуса, за которым прятались их жертвы, изредка доносились едва различимые голоса. А вот никакого шороха со стороны частично или полностью запорошенных машин слышно не было.

— Показалось, может быть? Или ветер качнул железку? — высказал предположение Фрол.

— Какой, на хрен, ветер? — Чудь обернулся и посмотрел на него, поморщившись. — Нет же ветра никакого, тормоз.

Этот молодой человек в общении со своим сверстником Фролом явно старался походить на авторитетного Паздеева, ища поводы и слова для третирования товарища.

— А ну, глянь, следы новые там, где мы прошли, не появились? — строго сказал Семен.

— Да не видать отсюда, — пожал плечами Чудь.

— Ну так, епт, сходи и посмотри! — повысил голос раздраженный Паздеев.

Чудь насупился, став похожим на обиженного ребенка. Трудно изображать из себя крутого мужика, когда тут есть кому тобой помыкать…

Молодой человек вышел из автобуса. Благо дверей у него давно не было, как и всего остального. Чудь двигался по следам, что оставила их группа. Вот слева крутобокий снежный бархан, наметенный ветрами почти в высоту автобуса. При этом бархан остался узким, едва ли в половину ширины транспортного средства. Просто здесь он смог закрепиться, найдя металлическую опору, а с двух других сторон ветры не дали сугробам долгой жизни.

Проходя мимо насыпи, Чудь вдруг остановился и повернул голову влево. Совершенно машинально повернул. Он еще думал что-то обидное про Паздеева, как вдруг некий рефлекс — а рефлексами этот болезненный парень особо-то и не мог похвастать — заставил его насторожиться. Бархан — снежный. А снег — белый. Но боковым зрением Чудь уловил нарушение ожидаемого зрительного и цветового образа. Там было что-то темное. И мозг еще не успел расшифровать и донести до сознания Чуди, что глаза увидели спрятавшегося там человека. И не определили в этом темном пятне, что у человека оружие. А уж фраза этого человека и вовсе, казалось, не дошла до слуха… Но мгновение спустя все это уже не имело абсолютно никакого значения…

— Слава Армагеддону! — в фанатичном экстазе прохрипел Жрец, и дробь из помпового ружья разворотила парню по прозвищу Чудь голову.

Сновидения посещали Дьякона редко. Но когда они все-таки приходили в дремлющий разум, это было настоящим праздником. Даже если он просыпался в холодном поту. Даже если потом прятался от соратников, зная, что непременно будет плакать. Даже если через миг после своего пробуждения не помнил ничего из увиденного во сне… Все равно. Ведь это была возможность побывать в другом мире. В совершенно иной реальности. Там он мог щуриться от яркого солнца. Или водить ладонями по сочной летней траве… А под тенью дерева сидела Оксана, поджав под себя ножки и плетя венок из полевых цветов. А он смотрел, как ловко работают ее пальчики, перебирая стебли. Как упала с плеча бретелька сарафана. Как от дыхания поднимается грудь…

И пусть ее давно нет. Пусть она много лет назад превратилась в пепел, развеянный вместе с пеплом миллиардов бушующими ветрами термояда… Но здесь она была жива. И он мог говорить с ней. Любить ее…

Конечно, снилась она не всегда. Но в других снах он мог встретить родных. Друзей. Или просто незнакомых людей. Мог даже оказаться в какой-то жуткой сюрреалистической ситуации. Все равно… Ведь это был другой мир. Не тот, в котором существовал он — без солнца, в пасмурной полумгле, среди холода и руин. Сон — единственный шанс побывать в совершенно другой реальности, вырваться из этой, опостылевшей, осточертевшей своим однообразием… и безысходностью.

— Командир!

Дьякон встрепенулся и резко поднялся с длинного сиденья в салоне вездехода. Тряхнул головой. Что-то снилось ему, но теперь он совершенно не помнил ничего из увиденного. Ощущалась только горечь от того, что проснулся. Видимо, было там что-то хорошее… Может быть, даже она…

— Что случилось? — потирая затекшую шею, обратился он к разбудившему его Обелиску.

— Есть сигнал, командир! — Обелиск говорил возбужденно и радостно.

— Какой сигнал? — проворчал Дьякон, еще не до конца вернувшись в суровую реальность из мира грез.

— Микрочип! Мы поймали его сигнал! Человек, которого мы ищем, в городе, командир!