Концепция власти

Огромный змей из стали, деформированной огнем и временем. Это был поезд. Он стоял в туннеле, который кончался невдалеке. Уже явственно чувствовался зловещий холод поверхности. Слышались завывания ветра, словно угрозы какой-то страшной силы, не склонной считаться с желаниями обитателей сумрачного подземелья. Плевать этой силе, что кто-то из них хочет вернуть свою любовь, а другие решили ему в этом помочь. Все это такие ничтожные вещи по сравнению с тем, что есть реальный мир, превращенный человеческим разумом в сюрреалистическую картину застывшей смерти, замерзшего ада. И воющей неведомой силе незачем терпеть в своих владениях людей.

Но люди шли, а ветер гудел где-то там, где туннель упирался в иной мир. Люди шли в город, которого давно нет, как, наверное, и всех других городов человеческой вселенной.

Костя с ужасом смотрел на останки, которыми был полон изувеченный много лет назад состав. Уже никто, наверное, не ответит, почему на путях, ведущих в депо, оказался электропоезд, полный пассажиров. И как он сгорел, находясь в подземке. Но сейчас Ломака может созерцать то, что из этого вышло. И долго рисовать в воображении творившееся здесь.

Одни лезли в окна — из них, бесформенных, теперь свисают обугленные трупы.

Другие, расталкивая своих товарищей по несчастью, кусая их за конечности и истошно вопя, ломились в двери — вот лежат под ними кучи переломанных черных костей и черепов с пустыми глазницами, с распахнутыми в последнем крике ртами. Словно какое-то назидание оставшимся в живых.

Жуковский забрался под второй вагон и долго там возился. Наконец с кряхтением извлек довольно большой плоский деревянный ящик. А следом еще один. Волков наблюдал за его действиями совершенно равнодушно. Ломака смотрел с интересом и нетерпением, понимая, что каждая секунда отдаляет от него Марину. А вот Селиверстов отчего-то хмурился. И еще больше недовольства появилось в его мимике и взгляде, когда Жуковский свои ящики открыл.

Там лежали теплые комбинезоны. Четыре спортивных, яркой расцветки, с эмблемами и надписями, а вот остальные два — совершенно белые. Похоже, военного образца, для условий Крайнего Севера либо высокогорья. Для тех мест, где много снега и мало тепла, как сейчас всюду на земле. В одном из ящиков действительно оказался летный шлем с темным стеклом. Помимо этого Костя увидел очки в зеленой оправе, с толстыми стеклами, это чтобы защищать глаза от осколков. Еще армейские галеты и хлебцы в вакуумной упаковке, а также два автомата Калашникова и цинковую коробку с патронами.

— Андрей, откуда все это? — хмуро проговорил Василий.

— Я ведь тоже искательствовал поначалу. Это потом другими делами вплотную заняться пришлось. Фермы обустраивать, селекцию вести, с цингой бороться и блохами.

— Так это все твое? И столько лет лежит?

— Ну конечно мое. Да и кто найдет? Кому охота лезть через кучи черепушек, мараться в этой саже. Да и чего ради? Разве придет в голову…

— Погоди. А для чего ты здесь это все держал? Почему домой не перенес? Почему стволы в общину не сдал? Это же автоматы! Огнестрельное в таком дефиците, а ты…

— Василий, ты чего разнервничался? — усмехнулся Андрей. — Принести автоматы и патроны в общину и отдать кагалу Едакова? Так? Ну что ты смотришь на меня, как на врага? Так, я спрашиваю?

Селиверстов молчал.

— Чего замер? — продолжал подначивать его Жуковский. — Помнишь первое покушение на старосту? Почти у всех тогда ножи отобрали. Лишь единицы имеют право хранить и носить колюще-режущее. Для работы и так далее. На огнестрельное оружие тоже имеют право единицы. И это в основном его люди. Не забыл, как я еще тогда высказал мнение, что покушение было инсценировкой? Понадобился предлог, чтобы усилить контроль над людьми и максимально их разоружить.

— Да при чем тут это все? — поморщился Василий. — Вокруг нас враждебное окружение, и каждый лишний ствол, каждый лишний патрон…

— А только ли окружение враждебное, а, Вася?

— Ты что же, революцию хочешь? Столкнуть Едакова?

— Почему бы и нет.

— Ты хоть понимаешь, что кругом враги и революция просто сотрет нашу общину, разрушит ее, а народ, уцелевший после бойни за власть, станет рабами либо пищей соседей? Ты понимаешь это или нет?

— Разумеется, понимаю. В том случае, когда власть в руках человека, заинтересованного в развитии и процветании общества, революция не то что неуместна, она была бы преступлением перед народом. А когда власть плюет на нужды своего народа, лишает его будущего, в прямом смысле скармливает его соседям, революция — единственный шанс на выживание. Ты ЭТО понимаешь, Вася?

— И этот заинтересованный — ты? — усмехнулся Селиверстов.

— Мужики! — зло воскликнул Костя. — О чем вы толкуете, черт вас дери, а? Мы зачем пришли сюда? Мы революцию делать должны? Меня интересует только спасение Марины! Так давайте я возьму в этих вещах то, что мне нужно, и пойду, а вы занимайтесь чем хотите! Спорьте до хрипоты! Обсуждайте политику и устройство того, что осталось от человечества. Бунты и лидеров. У меня же одна проблема, причем острая. У меня жену похитили! И ребенка! Вот что меня беспокоит здесь и сейчас. Я не прошу вас помогать! Но и не тратьте мое время!

Анатолий Едаков отдернул палец от кактуса, что рос в глиняном горшке. Слова, сказанные Максимом, заставили старосту вздрогнуть в тот момент, когда он рыхлил влажный после поливки грунт. И конечно, он укололся.

— То есть как — сбежал? — Староста обернулся и вперил взгляд в порученца.

— Простите, Анатолий Владимирович. Я сказал, сбежали, а не сбежал, — поправил пожилой уже Максим.

— Сбежали? А кто еще? — удивился Едаков.

— Тот, кто его охранял. Волков Степан. И… — Порученец явно не решался продолжать.

— Ну! — рявкнул Едаков. Однако при его внешности это выглядело не грозно, а скорее как-то комично. — Ну говори уже!

— Селиверстов и Жуковский, — вымолвил Максим.

— Селиверстов и Жуковский?! — Едаков выпучил и без того большие глаза, а вся кожа на лбу скомкалась, как меха баяна, на котором иногда играл этот самый порученец. — Тот самый Жуковский?

— Ну да…

— Селиверстов и Жуковский?! — повторил староста, не веря своим ушам. — Се… Нет, постой! А с чего ты взял?

— Так нет никого из них, — развел руками Максим.

— И что?.. То есть погоди. В тюрьме нет Ломаки?

— Именно. Нет его. Клетка пуста.

— А охранял его Волков?

— Да. И его нет.

— Ну хорошо. Допустим, — проговорил Едаков, заметно нервничая и потирая ужаленную кактусом ладонь. — Допустим, Волков выпустил этого говнюка. И, опасаясь возмездия, ушел с ним… Хотя… куда? Куда, черт возьми, им идти? С Ломакой понятно. Он из-за сучки своей хоть к дьяволу в ад готов. А этот ухмырок, Степан? Ему-то зачем?

Староста скорее говорил сам с собой, нежели обращался к порученцу.

— Да кто его знает, что на уме у него, — пожал плечами Максим.

— Ну а эти двое? — Анатолий снова уставился на помощника. — С чего ты взял, что они убежали? Мало ли где они могут находиться на Перекрестке. Может, напились и спят.

— Их видели. Видели, как они шли в тюремный туннель. И Селиверстов с автоматом был.

— А охрана? Ну, в смысле патруль, который там курсирует?

— Они в какаху пьяные, староста. Их в щитовой нашли, в начале тюремного туннеля. «Массандра» Жуковского. Полтора литра в два рыла выдули.

— Что-о?! Да я их!..

Договорить Едаков не успел, поскольку в стороне раздался кашель Светланы.

Порученец машинально повернул голову и взглянул на ширму, сделанную из настенного ковра.

— Так, ступай пока. И это… сам не трепись и тем, кто в курсе, передай. Чтоб ни одна живая душа…

— Я понял, — махнул рукой порученец, выходя.

Когда дверь за ним закрылась, подала голос Светлана:

— Это ты правильно сделал, что велел ему молчать..

— Что думаешь? — вздохнул Едаков.

Откинулась ширма, и показалась старшая жена. Она вальяжно вошла в комнату, не глядя на старосту, а лишь бегло осматривая выращиваемые им с таким тщанием растения.

— Случай из ряда вон, — тихо проговорила женщина. — Это похоже на заговор.

— Заговор? — Ноги подкосились, и Едаков опустил свои чресла в скрипучее кресло.

— Спонтанный, конечно. Чем-то тронула беда этого Ломаки…

— Погоди, Светка. Да ведь не факт, что Жуковский и Селиверстов с ним…

— А не они ли за него недавно хлопотали? — Она наконец посмотрела на мужа.

— Да, но…

— Это же очевидно. Они ушли в тюремный туннель. В итоге никого там нет. Почему ты не спросил у своего холопа, во что были одеты Жуковский и этот полуслепой Вася? Тепло, для улицы, или нет?

— Так сама же кашляла, дескать, гони Макса, разговор затянулся…

— Именно, дорогой. Именно затянулся. И ты начал тупить.

— Полегче!

— Нет, хочешь сказать? — Женщина усмехнулась. — Что за возгласы? Да я их! Кого? Зачем?

— А что мне остается делать? — развел он руками.

— Думать, дорогой. Думать. Голову включи. Представь, что эта четверка погонится за охотниками и убьет их.

— Охотников? — усмехнулся Едаков.

— А ты, золотой, не смей их недооценивать. Ломаке терять нечего. Волкову, по сути, тоже, учитывая, как тут к нему относятся. Селиверстов хоть и полуслепой, но чертовски опытный искатель. Причем авторитетный. Жуковский тоже любимчик публики. И не забывай, что он весьма вольнодумный человек. Если даже не кончат охотников, то нападут на след и попытаются отбить девку. Это же какой прецедент! И война с тварелюбами в таком случае неизбежна.

— Я это понимаю.

— Понимаешь? И что? Они ведь сила. А сейчас… — Светлана показала на карту крохотного мирка, что висела на стене за спиной Едакова. — Взгляни.

Тот повернулся.

— Вот мы. — Она, подойдя к карте, ткнула пальцем в середину креста из туннелей. — Община, которая производит большое количество белковой пищи. Жуки-рогачи и медведки. И лекарственные мази из тех же медведок. Плюс косметические мази из твоих кактусов и алоэ. Плюс хвойные экстракты против цинги, которые готовятся по особому рецепту Жуковского. Вот тварелюбы. — Женщина провела ладонью по карте. — Они по большому счету защищают наш мир от тварей, платя чудовищу дань в виде человеческих жертв, необходимых в таких условиях. Твари потому и не лезут в наши жилища и в другие общины, что буфером служат тварелюбы. Вот царство мертвых, вотчина Аида. С ним паритет практически у всех общин. Его подданные пожирают мертвецов, избавляя нас от необходимости тратить время, силы и пространство на обустройство кладбищ. И предохраняют тем самым от распространения заразы и трупного яда. Санитары нашего подземелья, грубо говоря. Падшие живут в районе, где сочится достаточно грунтовой воды, чтобы выращивать много кореньев и торговать ими. Армагедетели играют малозначительную роль в нашем мироустройстве, они больше докучают, но все же худо-бедно участвуют в равновесии.

— Да знаю я все это, — махнул рукой Едаков и, морщась, стал растирать шею, которая затекла оттого, что он сидел вполоборота.

— Не перебивай. Так вот, случись война, и равновесие полетит ко всем чертям. Но война не единственное, что нам угрожает. Сейчас ты прикажешь арестовать или отправишь на принудительные работы этих двух свиней из патруля, что напились и прошляпили побег Ломаки с подельниками. И конечно, многие в общине начнут спрашивать: а за что? А в чем дело? И правда выйдет наружу. И тогда многие, очень многие, чьих родных и близких в разное время затащили тварелюбы на свой алтарь, зададутся еще одним вопросом: почему раньше никто не решился пойти наперекор охотникам в частности и системе жертвоприношения в целом? Почему власть потворствовала? Значит, можно ей не подчиняться? Значит, можно пойти за своим родственником и спасти его? И если ты скажешь, что патрульные — преступники, которые поставили нас на грань войны с тварелюбами, то мало шансов, что толпа примет это как истину, не имеющую альтернативы. У нас будет два пути: война или откуп от тварелюбов, чтобы они сняли претензию за выходку наших четверых ублюдков. И если ублюдки, не дай провидение, все-таки убьют кого из охотников, то какова цена? Двое пьяных патрульных — первые кандидаты на откуп. Но этого может оказаться мало в том случае, если беглецы перебьют всю группу охотников. И кого тогда отдавать? Эту четверку и их бабу, спасать которую они отправились? Но это в том случае, если они вернутся и их удастся захватить. А ведь они не дебилы, понимают, что их может ждать в центральной общине. И тогда у них тоже два пути: отбить девку и просто не возвращаться. Но куда идти? В Кемерово? В Барнаул? А дойдут ли? Тем более с беременной сучкой. Присоединиться к другой общине? Тварелюбы точно отпадают. И понятно почему. Аид? Сомневаюсь. Жрать людей… Может, и наладил бы Жуковский там разведение жуков, но ведь это дело долгое. Да и откажутся ли каннибалы от привычного образа жизни? Падшие? Но тогда эта баба должна будет принадлежать всему племени. Уж на то они и падшие. Ломака точно на это не пойдет. Все мужики собственники, не так ли, дорогой? — Светлана улыбнулась какой-то змеиной улыбкой, глядя на мужа. — Свидетели Армагеддона? Нет. Они не признают рождение детей, потому как считают себя последними свидетелями ядерной войны и никого не должно остаться после них. Об этом все знают. Единственное место в нашем метро, куда они могут податься, это, как ни странно, Перекресток Миров. То есть своя община.

— Но их же здесь разорвут, — непонимающе поморщился Едаков. — Из-за них мы теперь должны или воевать, или откупаться от тварелюбов живыми людьми.

— Все верно, и они не могут этого не понимать. Однако следует учитывать, что Селиверстов пользуется авторитетом в дружине и среди искателей. А это реальная сила. И они, как и твои охранники, имеют право на оружие. Конечно, ты поступил весьма предусмотрительно, сократив количество дружинников и искателей, зато увеличив своих опричников в числе и статусе. Но даже то оружие, что есть у сторонников Селиверстова, представляет угрозу для нас. И благом было до сих пор, что Ваську ничего, кроме его обязанностей, не интересовало. Но ведь теперь что-то его толкнуло на авантюру. И я скажу тебе что. Вернее, кто. Эта сволочь Жуковский. Язык у него подвешен хорошо, и манипулировать чужим сознанием он мастер. Отменный психолог. И при всем при этом он не очень-то скрывал свою позицию, то и дело критикуя нас. В последние годы Жуковский и Селиверстов очень сдружились… Так вот, в случае победы над охотниками и триумфального возвращения в общину Жуковский вполне может бросить клич всему тому сброду, что привык к нему прислушиваться. Возьмет да и обратится с воззванием: долой деспотизм старосты! Хватит быть стадом, хватит потакать своей покорностью бесчеловечной политике! Хватит жертв, эксплуатации и угнетения! И ведь послушает быдло. Послушает, будь уверен. И как думаешь, что мы получим, когда неизбежные претензии от тварелюбов соединятся с авторитетом Селиверстова и ораторскими способностями Жуковского, от которого, кстати, зависит еще и производство белка из жуков и витаминов из хвои, а по большому счету — вся наша экономика? Что мы получим?

— Что? — Едаков озадаченно смотрел на жену.

— Мы получим революцию.

— Революцию?

— Да. Бунт. Мятеж. Без разницы. Это твой конец, Толик.

— Да нам всем конец в таком случае! — воскликнул он.

— Нам? — Она засмеялась с вызовом. — Я и все твои наложницы точно не пропадем при любом режиме и при любых оккупантах. Никто нас не будет насиловать, потому что мы сами дадим. Но вот баланс в нашем мире рухнет, а значит, рухнет и сам мир. Вся эта политика выгодной торговли и взаимного сдерживания полетит туда же, куда полетела семнадцать лет назад наша цивилизация. И мы, последние остатки оной, сейчас на грани. И если всех нас ждет одна судьба, то первым она примет в свои неласковые объятия Анатолия Владимировича Едакова. А уж мы с девочками продержимся до самого конца, до последнего дня нашего осколка человечества. Так что подумай. Предупредить тварелюбов о том, что у нас есть ренегаты, которые пустились вдогонку за их людьми, значит признать нашу слабость и уже сейчас вызвать их претензии. А что, если они не успеют оповестить охотников, которые, возможно, еще не вернулись в свою берлогу с добычей? Во всей этой ситуации у нас есть только одна возможность. Один шанс избежать катастрофы.

— Какая возможность?

— Отправь в погоню своих людей, самых надежных и ловких. Убей Ломаку, Волкова, Жуковского и Селиверстова, пока не поздно, пока мы не проворонили наш единственный шанс. Ведь второго шанса, — женщина обхватила ладонями голову мужа и зло посмотрела ему в глаза, — нам не дадут!

— Да, но как же мы без Жуковского… — промямлил он — сдавленные ее руками челюстные мышцы шевелились плохо.

— Я знаю, что подлец не спешит передавать свои знания другим. Хитер, что сказать. Но альтернатива еще хуже. Справимся и без него как-нибудь. А двое патрульных… Они должны умереть от неизвестной болезни. Объявишь карантин и комендантский час. А населению скажешь, что есть угроза эпидемии и четыре человека ушли разобраться, где ее источник. Очень логичное объяснение пропаже Жуковского и Селиверстова, более заметной, чем отсутствие Ломаки и Волкова. Ты понял?

— А откуда… Откуда вообще взялась тварь? Все эти твари? — Ломака задал вопрос Жуковскому, хотя смотрел на Селиверстова.

Василий сидел в темном углу, подальше от вечернего света, что бил в пустое окно первого этажа приютившего их здания. Он набрасывал на карте города, которого нет, схему дальнейших действий и маршруты.

Волков стоял у окна и курил самокрутку, глядя на окружающие руины.

— Степан, отойди от окна, — буркнул Селиверстов, не отрываясь от своего занятия. — Во-первых, маячишь, во-вторых, дымишь. Издали заметить могут.

Волков повернулся, молча посмотрел на Василия, затем на остальных. Вертя между пальцами курево, плюнул в окно и ушел в глубину помещения.

— Ну, насколько я помню, первое упоминание о твари было лет двенадцать назад, — произнес Жуковский. — Так, Вася?

— Угу, — кивнул искатель, подышав на озябшие без рукавицы пальцы и продолжив орудовать карандашом. — Где-то так. Примерно через пять лет после войны.

— Так и есть, двенадцать лет назад, — хмыкнул Жуковский. — Вообще, это что-то вроде насекомого. Только подозреваю, что оно теплокровное. Иначе в этих условиях, думаю, никак. Есть главная особь, большая и малоподвижная. Матка. Ну, или мать всех тварей. Она откладывает яйца, а может, икру мечет, не знаю. И больше ничего не делает. Только жрет и потомство дает. А потомство это — всякие твари поменьше и с разными способностями. Есть трутни, они тоже не перегружены обязанностями. Оплодотворяют матку и потом идут в пищу ей и, наверное, другим тварям. Вроде у трутней даже рта нет и желудка, но они как-то несут генетическую информацию, нужную для следующего поколения. Есть рабочие, они что-то там делают… Затрудняюсь сказать, что именно. Есть воины, которые добывают пищу для всей очаровательной семейки, а также следят за порядком у трутней и работяг. Еще есть какие-то принцы. Понятия не имею, что это за хрень и для чего. Короче, градация примерно как у пчел. Только эти пчелки, какую ни возьми, больше человека. Насколько я знаю, опасны все, кроме рабочих. Но рабочие всегда под присмотром воинов. И вроде как далеко от своего гнездилища твари не разбредаются, только трутни иногда убегают из гнезда, видимо, понимают, что сожрут их. Ну и воины могут пойти вдогонку за ними.

— А где гнездо? — поинтересовался Костя.

Это был один из наиболее актуальных для него вопросов. Ведь, вполне возможно, спасать Марину придется именно там.

— За рекой, где-то на юго-западе. Говорят, в районе кирпичного завода.

— Тут не один кирпичный завод был, — проворчал в коридоре курящий Волков.

— Да где завалена этими кирпичами площадь размером с пол-Европы, — тихо посмеялся Жуковский. — Васька, ну ты-то знаешь?

— Угу, знаю. У кинотеатра, у «Кронверка». Я, помнится, туда «Брестскую крепость» смотреть ходил. И «Аватара».

— Далеко, — вздохнул Ломака.

— Это Америка далеко, а тут рукой подать, — засмеялся Андрей. — Не дрейфь.

— И Москва, — послышался голос Волкова. — Москва тоже далеко.

— Андрей. — Костя вперил взгляд в Жуковского, — так откуда они взялись, твари эти? Ведь не может быть, что радиация, химикаты и все подобное. Мутации там… Ну не может быть. У мутантов не бывает потомства. Это просто сдвиги. Болезнь. А эволюционные изменения настолько незаметны в одном виде, что он меняется миллионы лет. А тут совершенно новый вид. Да какой! Не бактерии, а чудовища. Целый улей. Организованные и страшные. Как так? Ведь Зинаида Федоровна говорила, что…

— Костик, послушай, — вздохнул Жуковский, — когда Дарвин путешествовал на корабле «Бигль» и писал свою эпическую книжку «Происхождение видов», он жил маненько в других условиях, нежели мы сейчас. Не свалились на его голову те условия, что на нас семнадцать лет назад. Не повезло ему с эмпирическим материалом.

— Чепуха. — Волков вернулся из коридора, который превратил в свою курилку. — Чепуха это все. Дарвин, происхождение видов, мутанты, миллионы лет. Может, оно и работало бы. Являлось бы единственным механизмом развития и поступательного движения живой природы. Но только есть один фактор, который мы всегда не учитываем. Забываем учитывать.

— О чем ты? — Ломака озадаченно посмотрел на своего недавнего надзирателя.

— Я о человеке, Костя. О человеческом факторе. Ты видел собак? Помнишь их? Сколько всяких пород было на земле, но из них лишь малая толика возникла как следствие этой самой эволюции. А большинство появилось в результате искусственного вмешательства человека. Многие просто не смогли бы появиться в живой природе. В дикой. Потому как не вписывались в четко отлаженную миллионолетиями фактуру живой природы. И самыми молодыми видами собак были не умные и добрые лохматые исполины, которые спасали людей в снежных лавинах, а убийцы. Отвратительные кривоногие тупомордые твари, от которых погибло больше людей и особенно детей, чем от нападений, скажем, тигров или акул. То есть на их счету больше жертв, чем взяли истинные монстры, не синтезированные нами, а назначенные на свои места естественной эволюцией. И это только на примере собак. А химия? Человек создал химические элементы. Новые, неизвестные доселе. И какие! Трансурановые! Тот же плутоний! Ведь плутониевая бомба гораздо лучше урановой, она больше сожжет, больше разрушит, больше убьет! Человек запустил свою поганую лапу во все, что его окружало! Он менял все подряд! Творил новое и разрушал устоявшееся! Человек делал водородные бомбы, всякие там коллайдеры, ХАРПы! Самые страшные бактерии и вирусы созданы человеком! Самые сильные яды созданы человеком! И я более чем уверен, что и тварей сотворил человек. А потом они освободились, когда человек сделал для себя эту ледяную надгробную плиту, чадящую радиацией!

— Тварей создал человек? — удивился Ломака. — Но зачем?

— Чтобы почувствовать себя богом, парень, — усмехнулся Степан. — Это же власть. То, что не дает покоя каждому, у кого есть хотя бы зачаток разума. А стремление к власти — это неутолимое желание менять вместо пустого созерцательства. Мы можем сделать из дикого урана искусственный плутоний? Можем! Мы можем сделать собаку, которая сжимает челюсти сильнее, чем аллигатор, и убивает существо во много раз крупнее себя, а именно человека? Можем! Мы можем создать такой яд, чтобы обзавидовалась кобра, чтобы одной каплей умертвить целый город? Конечно можем! Мы можем создать тварь, которая пугала нас только в фантастических фильмах? Как видишь, можем! Мы можем все! И это — власть.

— Но откуда ты знаешь, что тварь создана искусственно? — спросил Костя.

— Не знаю я! Чувствую! Уверен в этом! Жуковский достал из кармана комбинезона коробок и принялся грызть одну из использованных, но не выброшенных спичек, с прищуром наблюдая за разгорячившимся Степаном.

— Слышь, Степа, — подал он голос, — а ты кем был в той жизни?

— Топ-менеджер в одной фирме. — Степан повернул голову к Андрею.

— Нет, а по образованию?

— У меня их два, высших. Первое — химико-биологическое. Но это в те времена бесперспективно было. Во всяком случае, в нашей стране. А что?

— Да так, просто вдруг интересно стало, — пожал плечами Жуковский.

— Эй, любители пофилософствовать. — Селиверстов хлопнул себя ладонями по коленям, — план готов.