Мне было, кажется, лет четырнадцать, когда я из дома на улицу иостолбенел. Надо мной - высокое весеннее небо, вокруг - цветущие деревья. Язастыл в изумлении, охваченный невыразимым вопросом: что это все такое? Этотвопрос пронзил меня насквозь и наполнил сердце недоумением и восторгом передзияющей тайной бытия. Я обернулся по сторонам, потрясенный новым, вдруготкрывшимся мне миром; все эти люди и дома вокруг были уже не просто домамии людьми, повсюду присутствовала живая, ошеломляющая тайна. Все на самомделе оказалось совсем не так, как я раньше думал и представлял себе. Как оновсе на самом деле, я не знал, но понимание того, что мир вокруг безымянен,неописуем и бесконечен, обрушилось на меня со всей свежестью ещенеизведанного восторга. Четыре годя спустя я наткнулся на книжку, которая впервые приблизиламеня к ответу. Это была "Жизнь Рамакришны. Жизнь Вивекананды", 19-й томсобрания сочинений Ромена Роллана, издания 1936 года. Я до сих пор не могупонять, как этот том мог появиться в разгаре сталинских репрессий. В 1972году, когда я напал на эту книгу, практически вся духовная и мистическаялитература была доступна либо в Самиздате, либо в редких западных изданиях.Были и рукописи: мне попадались рукописные книги по Агни Йоге. Все это напоминало средневековье, но разве можно забыть то радостноечувство, когда, раздобыв запрещенную книгу, ты летел домой, чтобы, с трудомразбирая мутную машинописную копию, приобщиться к чему-то настоящему! Книгиимели цену. Достать их было нелегко, за чтение можно было поплатитьсясвободой. Кроме того, подцензурная культурная ситуация создала замечательныйфильтр: плохих книг в Самиздате практически не было. Рамакришна и Вивекананда стали моими первыми учителями жизни. Позжепришли Рамана Махарши, Йогананда, Нисаргадатта Махарадж, Кастанеда, Гурджиеви многие другие. Но Рама- кришна и Вивекананда были первыми, кто указал мнена выход из клетки, именуемой миром. На протяжении последующих лет я прочел все доступные мне книги по йоге,оккультизму и восточным религиям, однако чтение ничего не меняло в жизни.Книги давали некоторые знания, надежду и иногда опьяняли, но другиеизмерения сознания и постижение истины оставались все тем же призрачныммиражом, что и раньше. Жизнь продолжала идти своей свинцовой поступью, иничто из окружавшей меня реальности не соответствовало далеким и прекраснымвосточным миражам, населявшим мое сознание. В чтении книг существовал некий барьер, напоминавший стеклянную стену:можно было сколько угодно любоваться волшебными образами по ту сторону, ноне было никакой возможности пройти сквозь стекло. Как следствие, угнетенноесостояние духа стало моим привычным состоянием, чему, конечно,способствовали и родные реалии совдействительности. Жить и осознавать то,что тебе никогда не доведется увидеть мир за пределами империи, былоневыносимо. Ситуация напоминала историю с обезьяной и апельсинами. Перед клеткой, где сидит обезьяна, лежат два апельсина. Один из них -близко, можно дотянуться, но он гнилой. Другой апельсин свежий, нодотянуться до него невозможно. Выбор у обезьяны небольшой: либо съестьгнилой апельсин, либо любоваться свежим. Много времени и усилий было потрачено на то, чтобы пробить лбомстеклянную стену. Сидение с закрытыми глазами и скрещенными ногами ни ккаким духовным достижениям не приводило. Большинство моих одиноких медитацийвызывало разве что ощущение сильного давления между бровями, что-то вроденадвигающейся головной боли. У меня не было ключа, и книги этот ключ недавали. Несколько раз, впрочем, мне удалось достигнуть места, которое я называл"экран". "Экран" напоминал завесу, состоящую из ослепительного мрака. Свет итьма были здесь одним. Они были сплавлены в одно всепоглощающее сияние,исходящее из таинственного источника, и сила этого черного сияния быланевыносима. Я открыл единый источник света и тьмы, но этот источник былглубоко скрыт. Он был скрыт "экраном", пройти который не позволял страх. Этобыл страх самопотери и растворения в неизвестном. То, что "экран" потребуетот меня жертвы, - было совершенно ясно. В жертву необходимо было принестисвое "я", и к этому я еще не был готов. В обычной жизни меня не покидало ощущение, что в моей головепрокручивается бесконечная пленка одних и тех же давно опостылевших мыслей,и их монотонное и бессмысленное чередование создавало тот мир, в котором яживу. Чтобы изменить мир вокруг себя, я должен был что-то с этой пленкойсделать. Нужно было либо ее остановить, либо сменить. Как сделать то илидругое, я не имел ни малейшего понятия. Чем больше я бился лбом о стекляннуюстену, тем меньше оставалось надежды на то, что можно действительно что-тоизменить. Моя жизнь напоминала разбитую повозку, влекомую слепой лошадьюневедомо куда, и холодный ветер отчаяния задувал прямо в лицо. Однажды я пошел к своему приятелю на день рождения, отмечавшийся вполнетрадиционно: обилие вкусной жирной еды и горячительных напитков, притащенныекем-то "последние записи", накрашенные до невозможности девушки, блестящиеот первых рюмок глаза. Обычно на таких вечеринках мной овладевало отчаяние.Несмотря на то, что вокруг веселились друзья, я чувствовал, что меняотделяет от них пропасть. Что-то не позволяло мне радоваться жизни, вся тягостная бессмысленностьпроисходящего за праздничным столом почему-то становилась особенноочевидной. Итак, я сидел за столом, что-то ел и пил, и вдруг странная мысль пришламне в голову: а что, если незаметно уйти и, выйдя на улицу, двинуться водном и том же направлении - скажем, на юго-восток. Там, в этом направлении,находились Гималаи, всегда притягивавшие меня, как магнит. Да, просто встатьи пойти, оставив позади все, что знаешь и к чему привык. Встать и пойти наюго-восток. Мысль эта так заняла меня, что я и не заметил, как мое тело как-товдруг совершенно расслабилось, и я мягко соскользнул на пол. Произошло этонастолько естественно, что никто как будто не заметил моего исчезновения. Ялежал под столом среди туфель и ног. Вокруг царила приятная полутьма,издалека доносился приглушенный гул голосов и звяканье посуды. Неожиданнаяперемена моего местоположения нисколько меня не обескуражила, напротив, ячувствовал себя спокойно и легко. Вскоре мое исчезновение, однако, заметили. Решив, что я слишком быстронаклюкался, народ принялся было приводить меня в чувство, пиная ногами, но,поскольку я не оказывал никакого сопротивления, меня оставили в покое. Подстолом было хорошо. Пьяный разгул остался где-то наверху, меня охватиластранная истома, ни шевелиться, ни вставать мне совершенно не хотелось. Япровалился в мягкую обволакивающую бездну, и мне привиделось, будто я вгорах. Место было незнакомым, диким и безлюдным, солнце только что скрылось заближайшими вершинами, и я шел по горной тропе в неизвестном направлении.Неожиданно я почувствовал сзади чье-то присутствие, обернулся и увиделстарика с седой бородой. В руке у него была палка, он шел за мной. Черты еголица показались знакомыми, но я не мог вспомнить, где я его видел. Старикмахнул мне рукой, давая понять, чтобы я следовал за ним. Он повернулся идвинулся по тропе в противоположном направлении. После секундного колебанияя повернул назад и пошел за ним, поскольку идти мне, на самом деле, былонекуда. Мы начали карабкаться по ведущей Бог знает куда тропе то вверх, товниз. Старик шел молча и ступал медленно, но, несмотря на это, чтобыпоспевать за ним, мне приходилось чуть ли не бежать. Наконец, мы очутилисьвозле большой пещеры, и мой проводник жестом велел мне следовать за ним. Мывошли внутрь. Пещеру освещал тусклый мерцающий свет, и я с трудом различил вдальнем ее конце проход. По-прежнему не произнося ни слова, старик приказалмне войти в него. Мне было, мягко говоря, не по себе, но я не могпротивиться внутренней силе, исходившей от проводника, и шагнул в темноту. К своему изумлению, я опять оказался на дне рождения, в той же комнате,наполненной моими пьяными друзьями и их подружками, где под столом лежаломое бесчувственное тело. За время моего отсутствия ничто на вечеринке неизменилось, не считая моего отношения к происходящему. Ко мне пришлопонимание того, что все эти люди - мои близкие друзья, и то, что они пили ивеселились, было одной из немногих известных им радостей жизни. То, что мнебыло плохо среди их веселья, свидетельствовало о моем собственномнесовершенстве, вины моих друзей в этом не было. В тот момент мне казалось,что я люблю их всех, и чувство совершеннейшего счастья овладело мной. К физической реальности меня вернуло то, что со всех сторон меня сталипинать и щипать. Не открывая глаз и прислушиваясь к голосам, я сообразил,что мешаю им отодвинуть стол, чтобы освободить комнату для танцев. Я вполнепришел в себя и мог встать, но почему-то не захотел этого делать. Мне былоинтересно, что произойдет дальше. Тело было по-прежнему совершеннорасслаблено и не испытывало ни малейшей боли от довольно сильных пинков итычков разозленных гостей. Я был отстранен от ситуации и спокойно наблюдалза происходящим. Это состояние безучастного свидетеля было намного глубже иинтереснее обычного отождествления со своим привычным "я" - вечноперескакивающими с одного на другое мыслями и требующим постоянногоудовлетворения телом. Убедившись в тщетности попыток привести меня в чувство, присутствующиепринялись, каждый на свой манер, довольно изощренно оскорблять и унижатьменя. Кто-то даже пытался потушить об меня сигарету, но был остановлен своеймилосердной подружкой. Наконец, меня подняли на руки и отнесли в соседнююкомнату, где бросили на кучу сваленных на тахте пальто, потушили свет иоставили в покое. Я лежал в темноте, безучастно прислушиваясь к приглушенно доносившимсямузыке и крикам. Вечеринка, похоже, достигла своего пика, а я был поглощенсостоянием всеобъемлющей пустоты, заполнившей все внутри и вне меня.Странно, но я не чувствовал себя ни униженным, ни оскорбленным, хотя,казалось бы, имел на это основания. Я видел во всей этой истории что-томистическое; глубоко внутри проснулось знание того, что моя жизнь уже небудет прежней. Дверь медленно отворилась, и в комнату вошла незнакомая мне девушка.Она села рядом, и на глаза ее навернулись слезы. Она положила руку мне налоб и стала тихонько всхлипывать, повторяя: "Подонки, за что же они тактебя?" Это оказалось уже выше моих сил. Почувствовав спазм в горле, явскочил, схватил пальто и выскочил из квартиры. На следующее утро я проснулся с ясным пониманием того, что мне нужноделать. Вчерашняя вечеринка подвела черту под моей жизнью. Так дальше житьбыло невозможно. Я решил исполнить, наконец, свое давнишнее желание уехатькуда-нибудь подальше и стать отшельником. В конце концов, мне нечего былотерять. Расстаться навсегда с мышиной беготней большого города радиспокойной простой жизни где-нибудь в глуши всегда было моей заветной ижеланной целью. Я решил уехать на Камчатку, где, как слышал, паре живших на биостанциипожилых биологов требовался помощник. Чтобы попасть на Камчатку, нужно былополучить приглашение и пропуск. Я списался с биологами, и они прислалиприглашение. За пару месяцев тяжелой работы мне удалось собрать достаточноденег на поездку. Когда все было готово и оставалось только купить билет насамолет, раздался телефонный звонок. Нужно сказать, что несколько последнихлет меня не оставляло предчувствие, что когда-нибудь раздастся телефонныйзвонок, который изменит всю мою жизнь. И вот он раздался. 
Тоша, 1980 г. Фотография на паспорт
2015-06-30
432
