О русском народе и власти

(Письмо к К. С. Шохор-Троцкому).

С большим интересом читаю сейчас Герцена, сочинения которого теперь имеют особое значение, как человека, принимавшего живое участие в политических событиях и основательно изучившего Европу во время своих многолетних скитаний. Выводы его по вопросам об исторической ролл России, об отношении Европейской культуры к нам, о призвании русской интеллигенции и взаимоотношении их с русским народом, о невозможности настоящей революции на Западе с его мещанской психологией масс -- совпадают во многом с Достоевским (см. Дневник Писателя VIII--IX т. Маркса изд.) и с последними суждениями Л. Н. Толстого. Между прочим, и у Достоевского, и у Герцена я нашел его подтверждения некоторым своим мыслям о русском народе, которыми делился с вами; впрочем с того времени мне пришлось в убеждениях своих по этому вопросу сделать некоторые поправки. Я по прежнему верю в высокие, своеобразные качества нашего народа, которые у других народностей или отсутствуют, заменяясь другими тоже особенными качествами, или развиты очень слабо, но наши таланты, как зерна, еще остаются зарытыми в землю и много потребуется усилий и страданий со стороны самого народа, чтобы они обнаружились в жизнь, дали всходы. Я разумею здесь не только освобождение от рабства и темноты путем просвещения и внешней культуры, но главным образом -- нравственное развитие сознания, очищение души народной. Отсутствие понимания свободы истинной, стремление к захвату чужого, к обогащению, зависть и желание самому занять место богатого, вообще веками сложившееся устремление в сторону материальную "хлеба насущного" вместе с идеализацией всякого богатства и довольства -- все это должно быть выстрадано и преодолено русским народом прежде, чем он сможет действительно сказать миру новое слово. Будет-ли это именно теперь -- предсказать трудно. Я верю, что будет скоро, как верили и умирали с этой верой многие люди во времена гораздо более безнадежные. Сейчас мы видим в народе полный разгул материализма, спекуляции и рабское подчинение всяким насилиям. Это все-таки шаг вперед: нужно им самим испытать, пройти через определенные соблазны, чтобы освободиться от них; и несомненно многие уже начинают сознавать, что от накопления бумажек и от грабежа помещичьего добра жизнь не стала лучше, что счастье не в этом, что свержение царя, уничтожение земских начальников и урядников нисколько не сделало жизнь свободнее и т. д. К сожалению, естественному ходу вещей может помешать то или иное вмешательство извне. О внешних событиях мы в сущности ничего не знаем. Повидимому, союзники решили поддерживать вокруг нас костер в целях изоляции, а сами тем временем вероятно занимаются приведением в порядок своих дел, расстроенных войною, тушат у себя революционные вспышки, производят дележку добычи, торгуются, заключают условия и договоры на счет будущей эксплоатации России и проч. На все это конечно потребуется не мало времени, а по окончании своих дел вероятно они предпримут какие-либо политические и экономические (вряд-ли военные) меры против Советской России, т.-к. допустить спокойное ее существование для них невозможно. Кое-что уже делается в этом направлении и сейчас через Эстонию

-- 30 --

и Финляндию. Впрочем, все это только мои гадания. Могут вмешаться совершенно непредвиденные факторы, и все дело пойдет иначе. Никак не могу понять наших белых. Ведь среди них есть же умные, просвещенные люди, но неужели им не ясно, что они играют подставную роль ширмы для союзного капитала, что за их знаменами, очевидно, не хочет итти русский народ, предпочитая голодать и терпеть всяческие насилия, что если-бы они прекратили совершенно бессмысленное участие в междоусобной войне, то положение союзников сделалось бы совершенно ясным... Очевидно власть, стремление к ней отнимает у людей здоровый рассудок. Ох, уж эти опекуны, благодетели, устроители народной жизни, когда мы, наконец, освободимся от них! Поймут-же когда-нибудь люди ненужность цепей, которые до сих пор они сами же возлагают на себя из-за пустого, детского страха перед воображаемыми разбойниками, которые будто бы стоят за углом, чтобы сейчас же приняться резать и грабить всякого, кто посмеет отказаться от добровольного рабства и помыслить себя свободным. У нас население несколько десятков тысяч и вот был в начале революции момент, когда исчезла полиция и не образовалась еще милиция, так что государственная власть исчезла. И что же? Все ужасы свелись к тому, что несколько баб попользовались несколькими поленьями дров, лежавшими на станции жел. дор. Впрочем, я охотно допускаю и грабежи, и убийства, и воровство, но все это ничто, капля в море сравнительно с делами государства. Я согласен принять, что государственное устройство, как война, раболепие, публичная казнь, было некогда историческою необходимостью, да и сейчас может быть для многих еще требуется государство, как палка, угроза, стимул к деятельности, но неужели не наступило еще время, когда можно было бы постепенно замещать государственность кооперативами, союзами, артелями, общинами; сохранив централизацию разве по необходимости для почты, телеграфа, железных дорог и т. п. учреждений. Это особенно возможно было бы конечно у нас, т. к. и ранее государственность для большинства крестьянского населения почти ничем не выражалась, кроме грубого сыска, поборов да набирания рекрутов, а деревня жила своей собственной жизнью, совершенно чуждой всякой государственности.

В. Сланский.