2015-06-30
575
1. Сообщество
Странное и любопытное письмо приводит Шахиджанян (1993: 301). Пишет солдат Александр М., 19 лет., у которого своя, доморощенная, но весьма разработанная гипотеза гомосексуального совращения.
"После школы я поступил в Московский университет и впервые смог изучить город. Постепенно мои изучения свелись к одному: я стал завсегдатаем туалетов, бань и других мест для встреч. Можете поверить, меня не интересовала сексуальная сторона дела. Меня увлекали беседы с этими людьми. Я, впрочем, не сводил всю проблему гомосексуализма к "даванию в зад".
Апологеты гомосексуализма делятся, на мой взгляд, на патологических (что для меня равно с больной психикой) и "голубых". Если первым всё равно, "где" и "как" (именно они являются основной массой туалетных и банных клиентов), то на второй группе держится гомосексуализм. Судите сами. Первые не отличаются ни умом, ни красотой, ни манерами, "голубые" же - это, как правило, тонкие, впечатлительные, я бы даже сказал, романтические люди, которые очень удачно подгоняют под свои действия научную и историческую основу, действуют не кулаком и нахальством, а примером, убеждением, обольщением. Едва ли какой-нибудь представитель первой группы может кого-то обольстить, соблазнить, пополнить ряды гомосексуалистов новым членом. Эту функцию выполняют "голубые".
Себя я не знаю, куда отнести. У меня множество связей среди "голубых". Мне очень нравятся эти симпатичные, умные, тонкие и нежные люди. И пока я не нахожу разницы между женщиной и мужчиной в постели. Разве что ночь с первой грозит нежелательной беременностью, чьей-то разбитой судьбой".
При всей наивности этой разбивки на патологических, отвратительных завсегдатаев бань или туалетов и привлекательных, обольстительных "голубых", наблюдение о двух группах среди мужчин, которые любят мужчин - о, так сказать, рабах секса и рыцарях культуры, - солдат сделал очень меткое. В какой-то мере оно совпадает с американским различением гомосексуалов и геев, приобретающим всё большее значение.
Для многих слова "гомосексуал(ист)" и "гей" - синонимы. Но не для самих гомосексуалов, особенно если взять активистов этого сообщества.
Чарлз Силверстайн в начале 80-х написал в своей книге "Мужчина мужчине":
"...мы назвали себя "геями", а не "гомосексуалами". Мы не знали, откуда это слово произошло, но "гей" не имело клинических обертонов "гомосексуала", ассоциации с анормальностью и аморальностью. Называя себя "геями", мы отвергли традиционное навешивание ярлычка, производимое репрессивным обществом, и определили свою новонайденную идентичность".
(Siverstein 1981: 13)
Да, цели переименования были простыми и революционными. Переименование должно было охватить всех "любящих иначе". Но вскоре обнаружилось, что оно вносит раскол в голубой контингент, в голубую популяцию.
Майкл Деннени в начале тех же 80-х сказал писателю гомоэротического жанра Феличе Пикано:
"Ты знаешь, нам не следовало бы быть геями. Нам бы быть гомосексуалами или нет. Это психологический и/или биологический вопрос. Ведь быть гомосексуалом - иметь секс с мужчинами - не обязательно ведет к тому, чтобы быть геем - то есть иметь культуру геев, покупать у Блумингдейла, читать геевские романы, и т. д."
(Denneny 1984: 40)
Иными словами, гомосексуальность - это биологический и психологический факт, нечто противоположное гетеросексуальности.
А слово "гей" появилось тогда, когда возникла особая субкультура, сформировались "голубые" гетто в американских городах (вот уж подлинно "голубые города"), оформилось особое сообщество, появились специальные журналы, литература, клубы, бары, общественные организации. Возникло движение сексуальных меньшинств. Вот за этими гомосексуалами, вовлеченными в эту жизнь, и закрепилось обозначение "геи". Прежде всего в Соединенных Штатах. В тех странах, где этого нет, есть гомосексуалы, но называть их геями нет оснований.
Однако который из этих терминов звучит позитивно, а который негативно, это оценивается по-разному. Для одних - одна раскладка, для других - всё наоборот.
Дон Килхефнер происходит из меннонитской общины в Пенсильвании. В шестидесятых он увлекся либеральными идеями Кеннеди, работал в корпусе мира в Эфиопии, затем создал наиболее успешный центр по работе с геями в Лос Анджелесе. Но внешние успехи оставили его неудовлетворенным. Принадлежность к сообществу геев, сетует он, стала модным амулетом на шее. Сообщество геев увлекается созданием институций и т.п., оставляя без внимания душу движения - кем геи хотят быть.
В конце семидесятых он отправился в путешествие по Америке, искал единомышленников и, вернувшись через год, выступил (1979) с литературным осмыслением своих исканий: "Народ геев на критическом перепутье: ассимиляция или самоутверждение?" (цит. по изд. Kilhefner 1987). Именно народ геев - не больше, не меньше. Он полностью приравнял сексуальное меньшинство к национальным и расовым меньшинствам, сексуальную субкультуру - к национальным. Впрочем, это старая идея - ей не менее ста лет (ср. Carpenter 1897).
Так кем же являются геи, их сообщество, по Килхефнеру?
"В данный момент легче сказать, кем геевский народ не является - мы не гомосексуалы. Понятие "гомосексуал" - современное, западное явление. В 1869 г. мужчина-врач отчеканил это слово для определения индивида по его сексуальному влечению к другому индивиду того же пола. С тех пор гетеромужская культура использовала это понятие для управления народом геев не только на физическом, но и на мыслительном и духовном уровнях нашего бытия. Существенно признать, что этот созданный гетерокультурой Миф о Гомосексуале есть не что иное как миф. Но как и все социальные мифы, он контролировал наше развитие как народа в течение прошлого века и отливал его в болезненные формы по мере того, как мы воспринимали и осваивали его негативные оценки своих характеристик как греха и болезни".
Килхефнер имеет в виду ту установку, которую пропагандировали гетеросексуальные медики и социологи в первой половине века. Так, Фетчер в 20-е годы писал о гомосексуалах (1930: 151):
"Наиболее ценные из них те, которые, сознавая свою аномалию, сумели совсем отказаться от однополого удовлетворения и нашли себе сублимацию (переключение)".
То есть хороши те, которые подавили в себе свои стремления и потребности, подавили свою натуру, и переключили свои интересы на схожие, но "чистые" явления - атлетику, изображение мужского тела, медицину, воспитание юношества. Если это невозможно, то человеку остается в тиши и укрытии, в глубокой тайне, предаваться своим наслаждениям, но в остальном существовать под маской гетеросексуала. Потому что только гетеросексуальный секс (и то не во всех своих формах) респектабелен, а гомосексуальность - аномалия, патология, болезнь, если не разврат. Это искаженная природа, уподобление мужчины женщине, неприемлемое для настоящего мужчины и отвратительное для всякой женщины. Сексуальная пародия.
"На деле, - пишет Килхефнер, - вся трудная и изобретательная работа гомофильно-геевского движения за последние три десятилетия всё-таки направлялась этим мифом. На этом отрезке главным достижением нашего движения была замена негативного Мифа о Юмосексуале позитивным Мифом на основе отрицания смысла понятия перверсии и путем отвержения стереотипов феминизированного мужчины. Но миф остается созданным и определенным гетерокультурой". В разделе "Чужими глазами" я старался показать, как даже очень яркие и, можно сказать, ведущие гомосексуалы воспринимали гетеросексуальные оценки поведения и придерживались в глубине души гетеросексуальной морали. Килхефнер жаждет "открытия нашей истинной самоидентификации как народа. Наши умы добротно колонизированы. Когда мы пытаемся разделить с нашим господствующим обществом мысль о том, кто мы есть как геевский народ, мы, оказывается, просто обращаем к ним обратно те перемещенные дефиниции из мифа о сексуальной ориентации, которые они нам скормили".
Килхефнер считает, что перед геями два пути. Один - путь ассимиляции. Он основан на позитивной переделке того же Мифа о Гомосексуале - на предположении, что "мы не отличаемся от кого-либо за исключением того, что мы делаем в постели".
Для геев-ассимиляционистов гражданские права и признание гетеросексуалов - главная цель. Личные идентификации и жизненные планы основаны на гетеросексуальной модели респектабельности. Во всём нынешнем движении геев, считал Килхефнер в 1979 г., господствуют ассимиляционисты. Поэтому нынешним лидерам движения нельзя верить.
"Долгое время геи пытались ради выживания уменьшить наши отличия от гетеро. Но теперь, впервые в истории, геевский народ призывается начать увеличивать наши отличия от натуралов, увеличить ради любви - к себе и к ним".
(Kilhefner 1987: 124-125, 129)
К тому же призывал историк Артур Эванс (только тезка известного археолога) в книге "Колдовство и геевская контркультура" (Evans 1978).
Геи изыскивают возможности подчеркнуть превосходство своей субкультуры над общей культурой, над культурой большинства. "Это почти трюизм, - пишет Джон Рестон (Reston 1984: 370), - что мы живем в антисексуальном обществе. Само присутствие геев и наша признанная эротическая натура сами по себе расцениваются большинством нации как неприличие. Но есть и другое здесь: гомосексуальность - это, в конце концов, наиболее полное выражение мужской сексуальности, какое только возможно".
В книге "Отвращающая любовь: быть геем в Америке" Сеймур Клайн-берг осуждает "новую мужественность" (кожаных мотоциклистов, ковбоев), потому что они эротизируют те же ценности общества "натуралов", которое геев угнетает и тиранизирует (Kleinberg 1988). А что, собственно, Клайнберг хотел бы, чтобы эротизировалось? Женственность? Манерность? Гедонистические цели? Но это только подкрепило бы стереотипный образ гомосексуала в глазах гетеросексуалов, да, кстати, и неверный образ, так как большинство "голубых" стремится к мужскому идеалу.
Подымать на щит нечто противоположное, только чтобы досадить своим ненавистникам? Детская политика. Джон Рестон пишет о среднем гее:
"Сама униформа, которую он носит - джинсовая ткань это или кожа или нечто от Лакоста, - это внешнее выражение полного пересмотра сексуальной привлекательности геев. Теоретик может вечно искать корни этого в традиционных американских образах мужественности, но реальность состоит в том, что стандартный гей не стремится к некоему гетеросексуальному образу и не тоскует о нем. Униформа - это сигнал, который декларирует привязанность гея к другим геям, идентификацию с ними, желание их.
Часто осмеиваемый облик - фланелевые рубашки в Манхэттене, кожаные пиджаки в Калифорнии, академический стиль в Чикаго - это первые широко распространенные, видимые сигналы, что геи существуют в больших количествах".
(Reston 1984: 369)
Самовозвеличение геев частенько принимает запальчивые и наивные формы. Американский журналист Бойд МакДоналд из журнала "Тайм", сугубо гомосексуальный в жизни и произведениях, уверен:
"Вопреки своей репутации настоящие темпераментные гомосексуалы, имеющие секс в туалетах и так далее, просто лучше этих ханжей - более заинтересованные, более заботливые, более любящие, более нежные и более дружелюбные. Ханжи претендуют на то, что они порядочны, а те, что в туалетах, непорядочны, но всё как раз наоборот. Ханжи убоги, у них огромный дефицит в их жизни. У них сексуальная неприспособленность явно. Вот причина, по которой они против секса, хоть они и заявляют, что секс аморален <...>. Некоторые из людей с наихудшей репутацией на деле гораздо более ценны для общества, чем респектабельные люди".
(McDonald 1994: 17-18)
В своем запале журналист, конечно, увлекся и впал в преувеличение. Гомосексуалы, ошивающиеся по туалетам в поисках партнера на одну ночь или на полчаса, часто поверхностны и безразличны, неопрятны и бесчестны. Сравнивать их стоит не с ханжами-морализаторами, а с обычными людьми.
Что противопоставлять "туалетных мух" воинствующим обличителям сексуальных грехов? Ведь и то и другое - крайности. А крайности сходятся. Как те, так и другие чрезвычайно эгоцентричны. Одни любуются своей безгрешностью и моральным превосходством и готовы всех обличать и поучать, другие готовы неустанно и непрерывно тешить свою похоть. Одни стремятся всех заставить жить по своим весьма ограниченным нормам, другие хотели бы соблазнить каждого встречного.
Завзятые геи проигрывают в сравнении с обычными людьми. И с обычными гомосексуалами. Возвеличивание радикального гея вряд ли привлечет к нему симпатии. Скорее навлечет антипатии на остальных геев.
У других вольных или невольных приверженцев гомосексуального образа жизни совершенно противоположные оценки движения геев и различия между геями и гомосексуалами. По мере формирования и стабилизации геевских общин как очагов геевской субкультуры их негативные черты всё больше начинают тревожить самих геев, по крайней мере наиболее мыслящих среди них.
Собственно, еще в начале века, когда движение за гражданские права сексуальных девиантов только начиналось, оно уже было сопряжено с самоидентификацией, с формированием небольшого сообщества гомосексуалов и соответственно некой конформности. И уже тогда это вызывало неприятие у тех гомосексуальных интеллектуалов, которые чувствовали в этом опасность для своего индивидуализма и своего индивидуального самосознания. Побывав в музее гомосексуальности при Институте Макса Гиршфельда в Берлине, английский писатель Ишервуд был неприятно поражен.
"Он был смущен и растерян потому, что наконец был поставлен лицом к лицу со своим племенем. До этой поры он вел себя так, как если бы этого племени не существовало и гомосексуальность была частным образом жизни - нечто открытое им самим и несколькими друзьями. Конечно, он всегда знал, что это было неверно. Но теперь он был вынужден признать родство с этими уродцами-соплеменниками и их безвкусными обычаями. И это ему не нравилось. Его первой реакций было осудить Институт".
(Isherwood 1993: 20)
Ишервуд вспомнил это в 1977 г., когда напечатал свои мемуары.
Теперь, с конца 60-х, после победы в борьбе за гражданские права, после формирования огромного сообщества сексуальных меньшинств и выхода субкультуры на первый план, на публичный уровень, негативные черты этого сообщества и этой субкультуры с ее банями, "темными комнатами" в клубах и проч. (Weinberg 1975; Delph 1978) стали бросаться в глаза.
Пожалуй, первым забил тревогу гомосексуальный американский писатель, сценарист и драматург Ларри Крамер.
Еще в 1978 г. он выпустил роман "Гомики" ("Faggots"), сугубо критический по отношению к геям, к их типичному поведению, к ценностям, привычкам и ментальности геевской субкультуры. Автор окончил Иельский университет, а после службы в армии стал работать в киноиндустрии и пробился в первые ряды - оказался помощником президента компании "Юнион артистс". Он не скрывал свою гомосексуальность и отражал ее в творчестве. В частности был сценаристом и продюссером фильма по роману Д.X.Лоуренса "Влюбленные женщины" - с гомосексуальным сюжетом.
Конечно, Крамер хорошо знал свою среду, и тем болезненнее был эффект его романа, в котором с сарказмом и без снисхождения были показаны пустота и бессмысленность гедонистической суеты в утвердившемся геевском сообществе. Жизнь, посвященная похождениям в банях и гей-барах, предстала на всеобщее обозрение. Манерность геев, их провоцирующая сексуальность, истеричность, напускная женственность, весьма близкая к кривлянию, их вызывающие одежды и пустой трёп - всё это было трезво и жестоко высмеяно в романе. В геевской среде роман вызвал возмущение - как предательство, ренегатство. И лишь немногие сообразили, что автор бросает им горькие истины в лицо, потому что страдает от этих реалий.
Это был как бы голос пророка незадолго до чумы XX века - эпидемии СПИДа. Крамеру было ясно, что негативные черты геевской субкультуры больше всего должны тревожить самих геев. Когда эпидемия началась, Крамер стал самым страстным обличителем общего равнодушия к опасности и выпустил немало произведений на эту тему - пьеса "Нормальное сердце", "Репортаж из всеобщей катастрофы". По иронии судьбы он сам заболел СПИДом.
Джордж Стэмболиен рассказал о своем интервью с неким парнем, любящим мужчин (Stambolian 1984: 160). Анонимный собеседник так раскрывает в интервью разницу между словами "гомосексуал" и "гей".
"Сегодня термин 'гей' "относится к мужчинам, которые определяют себя как геи, живут в геевской среде, имеют друзей-геев, ходят в геевские бары и имеют особую ментальность гетто с уймой сексуальной практики. 'Гей' это также первейший элемент, из которого исходит вся общественная энергия и все общественные выразители геевских идей. <...>
Что же до гомосексуалов, то это ужасный термин, но я могу тебе сказать, что я под ним имею в виду. Я провел позавчерашнюю ночь с парнем, приехавшим из Калифорнии, который явно любит мужчин, но вряд ли был хоть раз в баре. Кого он действительно любит, это шоферы грузовиков, потому что он понимает их. У него есть подруга, но когда он оказывается в грузовике и в пути, всё позади. Шоферы живут в мире, где их не осрамят как членососов, и они очень заботливы и лояльны по отношению друг к другу, очень поддерживают друг друга".
Эдмунд Уайт отмечает одну опасную особенность геевского идеала жизни среди своих: "наша общинная традиция приучила нас думать о геях как об этнической группе, подобной всем другим. Эта концепция наверняка есть главная причина силы Геевского Освобождения раньше и нынешней эффективности геевских групп давления. Но гетто - это не только центр общины; этот также хорошая цель для погрома. Коль скоро геи есть "другая раса", они могут быть подвергнуты расизму (White 1980: 341-342).
Гомосексуальные лондонские журналисты даже выпустили под редакцией Марка Симпсона сборник "Антигей" со статьей Тоби Мэннинга "Культура геев: Кому она нужна?" (Manning 1996). Алан Синфилд в книге "Постгеевский мир" пишет: "'гей' каким мы произвели его и жили с ним, а возможно и лесбиянство' суть исторические явления и могут теперь мешать нам больше, чем помогают" (Sinfield 1998: 5).
Нил Теннант, гомосексуальный музыкант из дуэта с Крисом Лоу, заявляет:
"Я никогда не хотел быть частью этого закрытого геевского мира. Я знаю, что многим не понравятся такие мои слова. Но когда люди, например, говорят о "геевском сообществе", то что они имеют в виду? Есть ночные клубы, музыка, наркотики, магазины <...>, но извините, так я себя не определяю. Я не хочу входить ни в какую группу, ни в какое гетто. И мне кажется, что многие геи, если бы они были честными, сказали бы, что они думают так же".
(Камингаут 1995)
Нарастающий сепаратизм геевского сообщества тревожит также Брюса Боэра и неприемлем для него. В своей книге "Место за столом" он различает основной поток гомосексуалов ("мейнстрим") и радикальных геев "ориентированных на субкультуру". Он иронически называет тех и других соответственно "узниками чулана" (намекая на лозунг "выхода из чулана") и "узниками гетто". Он на стороне "узников чулана", в котором, возможно, и лучше оставаться на время чисто сексуального общения. Он на стороне того спокойного большинства ("мейнстрим"), которое хотело бы, чтобы гомосексуалы могли в обычное время сидеть за одним столом со всеми другими. "Истина,- пишет он,- в том, что гомосексуальность - не проблема и не должна рассматриваться как проблема" (Bawer1993:50).
Так же мыслят и многие гомосексуалы в России. Один петербургский голубой интеллигент сказал американскому журналисту: "Эти паршивые активисты только и делают, что всюду ходят и рассказывают о своей гомосексуальности. И делают они это только для того, чтобы привлечь внимание Запада; активизм здесь появился потому, что западные люди научили этому русских. Мои добрые друзья знают, что я гей, но это мое личное дело.
Мне незачем рассказывать каждому, что мне нравится спать с мужчинами". А другой добавил: "Я не хочу принадлежать ни к какой субкультуре. Я знаю, что это модно на Западе, но из того, что я предпочитаю спать преимущественно с мужчинами-геями, не вытекает, что я хочу общаться в первую очередь с ними же." (см. Solomon 1993: 22.- Эти цитаты я привожу по книге И. С Кона "Сексуальная культура в России").
Ирония ситуации заключается в том, что оформление и декларирование геевской общины, "геевского народа" не облегчило самоидентификацию молодого человека как гомосексуала, а значительно осложнило ее. Уже упомянутый американский журналист Бойд МакДоналд (журнал "Тайм"), сделавший себе имя на публикациях присылаемых ему автобиографий гомосексуалов, с удивлением подметил, как легко было вступать в гомосексуальные контакты в 40-е и 50-е годы - до того, как началось (около 1968-1969 гг.) освободительное движение сексменьшинств. Как легко было подцепить солдата или моряка,
"потому что тогда еще не было этой конфронтации между геями и "натуралами". Все военные имели гомосексуальные приключения, и они не думали об этом как о гомосексуальности, потому что не было геев, не было проблемы проходить ли геям военную службу. А теперь, как видите, и "натуралы" стали совсем другими. Все моряки были обычно доступны для гомосексуалов и всё такое. А теперь они с этим очень осторожны, потому как есть же острое противостояние".
(McDonald 1994: 13-15)
Такое же наблюдение сделал и Стивен Зилэнд в своих книгах о гомоэротических проблемах американской армии и флота (Zeeland 1993; 1995; 1997).
Свое мнение МакДоналд высказал в предсмертном интервью, но и по его книжкам уже можно было об этом задуматься. Интервьюер (Билл Андриетт) говорит ему:
"Принадлежа к поколению после Стоунуолла (мятеж гомосексуалов против полиции в гомосексуальном баре "Стоунуолл Инн" на улице Кристофер-стрит в 1969 г.- Л. К.), я могу сказать, что одна из наиболее важных вещей, которые я почерпнул из Ваших книг, это понимание неожиданных последствий движения геев. С одной стороны, оно вроде бы расширило возможности гомосексуального быта - с открытыми гей-барами и гей-банями. Но до геевского движения дать гею пососать твой член - почти каждый мужчина мог себе представить, что он на это идет. А теперь мы привязали сексуальное поведение ко всей этой личностной идентификации, и это видимо направило секс по очень "натуральной" дороге".
МакДоналд соглашается с этим.
"На деле солдат или моряк мог иметь секс с каким-нибудь штатским, не придавая этому значения. Это начало приобретать значение очень точно с 1968 г."
Ну уж с этим затруднением как-нибудь справились бы старые опытные соблазнители, герои МакДоналда. Гораздо важнее другое - та альтернатива, перед которой теперь оказался юноша, только уразумевший свою голубую обособленность. Раньше он, осваивая свое нестандартное поведение, свою трудную социальную роль, мог по крайней мере сохранять обычную внешность и обычный стиль жизни. Теперь, в условиях обозначившегося сепаратизма и раскола, ему предстояло сразу же публично оформить свой выбор, отказаться от общепринятого в обществе стиля поведения, одеть униформу изгоя, громогласно присоединиться к кучке отщепенцев и добровольно наложить на себя клеймо - стать объектом молчаливого или нескрываемого презрения толпы и героем анекдотов. Не всякая психика может вынести эту нагрузку, не сломаться. Для одних этот слом означал отступление, бегство от самого себя, уход в небытие, для других - отчаянную истерику, воинствующий эпатаж. В том и другом случае - невроз, психопатию.
Направление своих книг МакДоналд считает альтернативой геевскому движению и прессе. "Геевская пресса, выходит, должна быть асексуальной, - иронизирует он, - поскольку она публична. Ведь чтобы быть геями на публике, они должны прикрывать свою гомосексуальность, быть скрытыми гомосексуалами". Андриетт спрашивает: "Думаете ли Вы, что геевское движение действительно изменило качество гомосексуального секса?" Мак- Доналд отвечает: "Нет, я так не думаю. Я думаю, он просто ушел в подполье. Вы ведь не можете вынести свою гомосексуальность на публику. Есть люди, которые открытые геи, но это нечто другое. Гей - абстрактное понятие. А гомосексуальность очень конкретна, как мои книги" (McDonald 1994: 13-15).
С более четких позиций критикует геевское освободительное движение Камилла Палья. В интервью она заявляет: "Я постоянно оплакиваю путь, на который внезапно вступила мужская культура геев, сойдя с рельсов после Стоунуолла..." Она старается "остановить ложную поляризацию между геями и "натуралами". Думаю, что это ловушка, в которую геевское движение попало". Она надеется, что "мировое движение не сделает ошибок, сделанных в США. Вы не захотите ситуации, в которой вы антагонизируете народ" (Paglia 1996: 13-15).
Даже самое крупное достижение нового сообщества - успешная политическая борьба против дискриминации - вызывает неприятие. Знаменитейший из гомосексуальных писателей Теннесси Уильямс говорил в семидесятых:
"...Все эти общественные движения мне надоели. Публичные выступления гомосексуалов ужасно вульгарны, ими они себя только дискредитируют. <...> Все эти фантастические травести в открытых автомобилях - набитые дураки, только дают повод смеяться над гомосексуалистами".
(Уильямс 1993: 33)
В нашей стране в 1997 г. прошла конференция в Интернете с обсуждением книги неприличных гомоэротических стихов Ярослава Могутина. Обозначилось две точки зрения. В. Афанасьев высказался категорически:
"Подать бы в суд на такого вот голубого журналиста-скандалиста за то, что он раздражает натуральное большинство и тем самым усложняет жизнь нормального гея... Когда таланта нет, остается только эпатировать".
Противоположную точку зрения аргументировал эмигрант В.Темкин:
"Еще лет 5 назад здесь, в Штатах, это была популярная дискуссия на тему "gay" против "queer", "нормальные голубые" против "шумных". "Нормальные" всё возмущались теми, кто на парады приходят вызывающе одетыми (или скорее вызывающе раздетыми), или теми, кто устраивали демонстрации, требующие изменения отношения к борьбе со СПИДом прямо там и тогда ("Queer Nation", ACT UP).
Эти споры сегодня здесь притухли. Похоже, что и "приличные" и неприличные" геи совместными (независимыми) усилиями добились того, что в цивилизованных городах страны (в 12 крупнейших городах, в частности) быть геем до такой степени нормально, что скрываться и в голову не приходит. И "шумные" сыграли существенную роль.
<...> Если сидеть в "клозете", изменяя род партнера в рассказах о встречах, избегая разговоров на острые темы, одевая майку с одного кинофестиваля, но не с другого,- самому можно жить легко и просто, но при этом общество никогда не станет нормальным. Если же двигать барьеры, раздвигать стены, то этих стен в конце концов не останется".
В.Афанасьев спросил Темкина:
"Почему нельзя быть открытым, но совершенно не шумным? Я возражаю против того, чтобы кто-то присваивал себе право говорить от моего имени. А уж тем более - такие "борцы", которые поднимают шум, а затем удирают за океан, предоставляя другим расхлебывать последствия".
Это был намек не столько на самого Темкина, сколько на Могутина. За них вступился Д.Кузьмин:
"А что касается убожества, так вы сделайте лучше - ударьте палец о палец! А то, блин, интеллектуалы - только и умеют объяснять: гей-движение не такое, гей-активисты не те... Всякое gay-community имеет таких активистов, каких заслуживает. Если вы не хотите, чтобы образ гея в массовом сознании формировался эпатажным Могутиным, противопоставьте этому образу, на таком же уровне публичности, другой образ, более достойный! На Западе таких примеров - пруд пруди, а здесь, в России - ну-ка, недовольные, кто первый? Не нравятся гей-издания - сделайте другие! Ни фига..."
(Уильямс 1993: 33)
Итак, у популяции тех, кто "любит иначе", обозначилось два направления развития. Одни мечтают о тихом допущении и признании гомосексуальности, другие устремлены к мятежу геев. Видимо, рано подводить итог спору об этих двух направлениях.
