Глава 8. Глотая таблетки тайленола, словно это было драже «Тик-так», Джексон все больше убеждался, что антибиотики не действуют

Глотая таблетки тайленола, словно это было драже «Тик-так», Джексон все больше убеждался, что антибиотики не действуют. Сейчас было не время концентрироваться на его скудных познаниях в медицине и фармакологии, и он был этому рад. Шла вторая неделя пребывания Глинис в клинике; ее перевели из отделения интенсивной терапии в одноместную палату, и она смогла принимать посетителей.

Он голову сломал, размышляя над тем, что ей принести. Шеп сказал, что кишечник ее заработал и она может есть небольшими порциями жидкую пищу. И все же что принести человеку, недавно перенесшему сложнейшую операцию? Ванильный пудинг? Цветы могли стать переносчиком инфекции, поэтому были запрещены. Кэрол недавно вернулась и принесла симпатичную шерстяную накидку на молнии, насыщенного красного цвета, которую Глинис могла надевать и лежа в кровати, – изумительный подарок, к которому он теперь испытывал зависть. В результате он остановился на кварте свежевыжатого сока маракуйи. Если это было и не так, то казалось полезным для здоровья, и был рад тому, что не придется наведываться в Парк-Слоуп; все, что ему надо, можно купить в отделе деликатесов на Седьмой авеню. Черт, невозможно представить, сколько еще раз ему придется пережить этот кошмар с выбором презента. Внутренний голос подсказывал, что со временем еда, книги, одежда или музыкальные диски будут приносить ей все меньше радости.

Найти палату Глинис оказалось несложно; у дверей весело болтали несколько женщин, словно у Глинис намечался девичник. Не самое удачное время. Он остановился, чтобы собраться, поправил брюки, не вынимая рук из карманов. Это были самые свободные слаксы в его гардеробе, которые он носил, пока не похудел на десять фунтов. Теперь он научился ходить, натягивая руками в карманах ткань так, чтобы она не касалась тела.

Он узнал одну из дам, болтавшую с двумя другими женщинами. Ей определенно было за семьдесят, но изобилующий аксессуарами яркий наряд кричал: «Возможно, я и не молодею, но еще не утратила чувство собственного достоинства»; это была Хетти, ее мать. Они встречались лишь однажды, за ужином у Шепа, когда Хетти была весела и жизнерадостна. Больше всего во время их знакомства в Элмсфорде его поразило, что она стремилась всегда быть в центре внимания. Она вела активную общественную жизнь в родном Тусоне, посещая все мероприятия и лекции, начиная от занятий по реставрации антиквариата, заканчивая курсами йоги для тех, кому за шестьдесят пять. Она напоминала его бывших одноклассников, которые каждый день после уроков посещали все «школьные кружки»; Хетти тоже могла бы ходить на репетиции школьного ансамбля и выставлять свою кандидатуру на пост вице-президента школьного клуба дебатов. Он никак не мог понять, была ли ее чрезмерная активность связана с желанием каждый день жить полной жизнью, или, напротив, это был побег от себя. Непреодолимое стремление отвлечься от того, что известно только ей одной, и, как следствие, окончательная неспособность добиться всеобщего уважения, которого так не хватало. Тем не менее она была из тех дам, которые и на смертном одре будут лежать с учебником хинди, ни на минуту не задумываясь о том, что им не суждено попасть в Дели и спросить у местного жителя: «Где находится вокзал?» Несмотря на то что прошло много времени, он хорошо помнил тот вечер, поскольку Глинис тогда здорово разозлилась. Хетти позволила себе сделать, с точки зрения Джексона, вполне невинное замечание, которое было воспринято Глинис как унизительное сравнение ее искусства работы по металлу с плетением корзин. Глинис встала и ледяным тоном сообщила, что у нее, к счастью, есть диплом, что ее работы выставлены среди экспонатов двух музеев, и перечислила галереи, где представлены ее творения, – в центре Нью-Йорка, между прочим, не в каком-нибудь захолустье на окраине. Вспоминать об этом ему было неприятно. Глинис взрослая женщина и вполне могла сдержаться и не обратить внимания на пустые замечания. Когда она перечисляла названия всех галерей, походила на маленькую капризную девочку.

Сейчас он явственно понимал, что излишняя сентиментальность Хетти Пайк с годами только росла. Следует заметить, что, откровенно говоря, она была весьма ординарной особой. Джексон всегда удивлялся тому, как мелкие недостатки или странности вполне обычного, ничем не выдающегося человека могут казаться вопиющими, если их родители не знаменитости, а простые люди. Глинис и ее мать были полными противоположностями. Глинис была замкнутой, придирчивой, мрачной; Хетти же человеком солнечным, эмоциональным, а не обеспокоенной тем, что ваза, сделанная в гончарной мастерской, вышла бесформенной и протекала. Они даже не имели внешнего сходства – Хетти невысокого роста, круглолицая, с пышными пепельными волосами, тогда как Глинис угловатая, вытянутая, похожая на своего отца, сухопарого рослого мужчину. Глинис его боготворила. И если ей нечего было сказать, она упрекала мать, что именно он, а не Хетти повредил свое лошадиное лицо в горах лет двадцать назад.

Даже если не принимать во внимания все эти различия, Глинис сдержанно воспринимала тот факт, что они с матерью совершенно разные люди, но то, что ей никогда не удавалось заслужить материнское одобрение, приводило ее в бешенство. Даже в более зрелом возрасте она все еще что-то требовала от старухи, и он едва сдержался за обедом, чтобы не толкнуть ее и не прошептать на ухо просьбу оставить мать в покое. Хетти была обыкновенной, несколько ограниченной женщиной, вполне возможно считавшей себя, пусть и опрометчиво, хорошей матерью. И что? Уже поздно требовать большего. И то, что требовала Глинис – а порой это были такие абстрактные вещи, как одобрение, понимание и признание, – не каждый родитель способен дать своему ребенку.

В конце концов, мама и папа самого Джексона были очень скромными людьми, которые много лет держали в гараже магазинчик по продаже подержанной мебели. В понимании Джексона ответственность являлась проявлением мужественности и силы, и именно ее он взял на себя десять дней назад. Не стоит ждать, что кто-то придет и даст тебе то, что ты хочешь, – надо самому идти и брать. Это и есть демонстрация внутренней силы человека, и именно это рождает в нем самоуважение.

– Джексон Бурдина! – Хетти помахала ему, поставила на пол кастрюлю, которую держала в руках, и сжала в ладонях руку Джексона. Хорошая память на имена присуща всем учителям. – Как приятно тебя видеть, но мне жаль, что мы встретились по такому поводу. У тебя тоже есть дети, думаю, ты понимаешь… – На глазах ее выступили слезы. – Для матери нет ничего страшнее.

– Да, печально, – произнес он, мечтая, чтобы она отпустила его руку.

Вместо этого она потянула его к женщинам, стоявшим в сторонке. По-видимому, таким образом в их учительском кругу было принято знакомиться с новыми людьми.

– Ты, наверное, не встречался с другими моими дочерями. Руби? Деб? Поздоровайтесь с Джексоном. Он и его жена – очень близкие друзья вашей сестры.

Он пожал им руки, заметив про себя, как поразительно Руби, средняя сестра, похожа на Глинис и при этом выглядит фантастически несимпатичной. Глинис была стройной, а Руби костлявой, какой-то неуклюжей. Черты лица не казались такими утонченными, как у младшей сестры, можно сказать, природа не была к ней столь щедра – у Глинис, по крайней мере, была грудь. Глинис всегда одевалась просто, но элегантно; на Руби были линялые черные джинсы и серая толстовка, что тоже было просто, но пошло. Однако больше всего их отличали манеры. Глинис была присуща некоторая застенчивость и отрешенность, что придавало образу царственную загадочность. Руби тоже старалась дистанцироваться от окружающих, но это выглядело грубо; она постоянно поглядывала на часы и расхаживала взад-вперед, словно вся эта шумиха вокруг рака сестры отвлекала ее от чрезвычайно важных дел. Не успели они сказать друг другу дежурную фразу о том, что рады знакомству, как у нее зазвонил мобильный телефон. Посмотрев на экран, она нахмурилась:

– Прошу прощения, мне надо ответить.

В клинике не разрешалось пользоваться мобильным телефоном во избежание сбоя в работе оборудования. (Полная туфта, как удалось вычитать в Интернете Джексону, когда дело касалось Флики. Они просто хотят собрать деньги за пользование стационарными телефонами в палатах. Эта политика с «людьми – по-мышиному, с мышами – по-человечески» еще одна проблема, которую стоило бы изменить.) Поэтому Руби побежала на улицу, чтобы спокойно поговорить, оставив его наедине с Деб, безобидной толстушкой с добродушным лицом. Облегающая кофта с высоким воротом, цвета апельсина и невыразительная темно-синяя юбка подобающей женщине ее возраста длины совсем не красили Деб.

– Я молюсь за Глинис с той самой минуты, как узнала о ее горе, – сказала она. – Все прихожане в Тусоне молятся за нее. Знаешь, у нас уже были случаи, доказано, что это помогает.

Конечно, не честно считать всех верующих людей автоматами. Но почему он должен быть честным?

– Мы обсуждали, как нам быть, Джексон, – сказала Хетти, кладя руку ему на плечо. – Глинис очень устала, и мы не хотим ее утомлять. Думаю, нам лучше заходить в палату по одному и не задерживаться надолго. Сейчас у нее Шеп, и, если у тебя есть время, Джексон, мы решили, что следующей пойдет Деб, затем Руби, а потом я передам ей ее любимое печенье. – С такой методичностью она, вероятно, выстраивала класс в шеренгу у фонтана.

Шеп выскользнул из палаты, оглядел присутствующих и посмотрел на Джексона, выпучив глаза. Нет ничего хуже, чем увидеть в такой момент почти незнакомых членов семьи дорогого тебе человека, поэтому он не сводил глаз со старого друга, испытывая благодарность и облегчение, словно внезапно за поворотом увидел родной дом.

– Она ваша, – сказал Шеп, обращаясь к Деб и Хетти, увлекая Джексона в глубь коридора. – Старик, как это было непросто, – бормотал он. – Уговорить Глинис встретиться с родными, раз уж они прилетели из самой Аризоны. Они были на волоске от того, чтобы вернуться в Элмсфорд. Она дерьмово себя чувствует и совершенно не желает думать о том, что сказать и как себя вести, чтобы не сделать людям больно. Все эти посещения… Я уверен, она будет рада тебя видеть. Но со стороны Глинис это будет скорее милость. Ее все достало.

– Ну а как бы она себя чувствовала, если бы к ней никто не пришел?

Шеп улыбнулся:

– Дерьмово.

– Вот зараза!

– Ты не знаешь таких слов, как больной человек? – спросил Шеп. – Оно больше подходит для Глинис.

– Если бы с ней не было так сложно, ты бы еще больше нервничал.

– Да. Но я все равно нервничаю.

Когда они вернулись к палате, дверь была приоткрыта, позволяя стать свидетелями происходящего. Даже вернувшаяся Руби и ее мать лишь делали вид, что заняты своим разговором. Никто не хотел, чтобы его заподозрили в подслушивании.

– В голове не укладывается, что ты решила воспользоваться тем, что я еле живая после сложной операции, чтобы поиграть в миссионера. – Глинис говорила чуть медленнее из-за инъекций морфина, но Джексон был рад, что в голосе звучали знакомые нотки. – Лежачего не бьют.

– А что, если я права? – умоляющим голосом спросила Деб. – Это же логично, Глин. Если ты права и нас всех ждет черная пустота, не имеет значение, во что ты веришь. Но если я права – если Иисус прав, – ты должна поверить в Него, как в единственного спасителя души. Надо защитить себя, ведь верно? На всякий случай. Это же простой расчет, понимаешь? Твой путь ведет в никуда, в моем случае душа получает возможность обрести вечную жизнь. Это же бесплатная лотерея, почему бы не попробовать? Все учителя в школе считали тебя очень умной.

– Мой путь позволяет сохранить гордость, – прохрипела Глинис. – И я не собираюсь благодарить тебя за то, что ты

проделала этот долгий путь до Нью-Йорка, чтобы спасти мою душу. Я не хочу в рай. Я хочу домой.

– Никогда не рано начать готовиться к встрече с Богом и впустить Иисуса в сердце.

– Сейчас в каждой семье есть такой проповедник, – прошептал Шеп. – Обычно это какая-нибудь старая карга.

– В нашем случае не очень старая, – пробормотал в ответ Джексон.

– Наверняка она сидит на диете Аткинса. Такие люди неудачники по жизни. Ничего не смогли добиться, не получилось сделать карьеру. Домохозяйка, пятеро детей. Все эти христианские штучки привносят в ее жизнь смысл.

– Обманчивое ощущение, – констатировал Джексон.

– Не важно, главное – это работает:. Если у тебя есть две сестры, с которыми ты не можешь бороться по их правилам, надо поменять правила. Бинго! У нее есть преимущество больного человека, поэтому она может унизить тех людей, которые унижали ее всю жизнь.

– Вы, стервятники, носитесь по всей стране и набрасываетесь на людей, которые слишком слабы, чтобы оказать вам сопротивление, – говорила тем временем Глинис. – Вы охотники за головами. Даже у Нэнси хватило ума не приходить сюда, чтобы продать мне «Амвэй».

– Не упоминай имя Господа всуе, – сказала Деб. – Многие люди, которые не верят в Бога, как и ты, все же постоянно вспоминают о Нем, говоря: «Господи, Боже мой, Господи всемогущий» и «Всемилостивый Боже». Наш священник посвятил этому целую проповедь. Он сказал, что мы, сами того не ведая, просим Господа защитить нас. Мы все знаем, что милосердный Боже рядом с нами.

– Деб, будь я проклята, если его «милосердие» было со мной последние три месяца.

– Видишь, опять: «Будь я проклята». Ты и будешь, если не впустишь Бога в свое сердце. Кто знает, может, эта болезнь послана тебе свыше, чтобы ты пришла к Нему, прозрела.

– Иными словами, это наказание за то, что я жила как язычница? Уверена, ты не станешь утверждать, что ни у кого из твоих верующих друзей не было рака.

– …По крайней мере, ты постройнела, – неожиданно задумчиво произнесла Деб.

– Да, это точно. Раковая диета. В книгах этого не пишут, но, если хочешь пойти по моим стопам, начинай жевать изоляцию.

– Шеп говорил, что это как-то связано с асбестом.

– Скорее всего, эта гадость попала в организм в художественном училище. Будь моя воля, я бы «наградила» каждого поставщика такой премией, как мезотелиома. Из них стоит вытрясти немного денег.

– Ты должна гнать от себя такие жестокие мысли.

– А других у меня нет.

– Я подозревала нечто подобное, – осторожно сказала Деб. – Это душевная болезнь.

– Какие слова! А ты когда-нибудь слышала о «бездушной болезни»? – Смех перешел в надрывный кашель. – Подумай над тем, что болезнь всегда бездушна.

– Я считала, что в таком положении люди становятся добрее, милосерднее и терпимее. – В голосе Деб слышалось раздражение.

– Во мне «такое положение» вызывает лишь горечь и ярость. Когда у тебя будет рак, веди себя как считаешь нужным.

– Но сейчас у тебя есть возможность увидеть, как твоя семья и друзья беспокоятся о тебе. Шеп рассказывал, как непросто ему составить график посещений, поскольку очень много людей хотят тебя навестить. Ты должна чувствовать себя обласканной милостью.

– Я чувствую себя проклятой. Потому что вынуждена выслушивать эти проповеди от таких, как ты, кто совершенно не понимает, что говорит.

– Можешь язвить сколько угодно! – Голос Деб неожиданно стал звучать хрипло.

– Не сомневайся, так и поступлю, – парировала Глинис.

– Однако хочу, чтобы ты знала, что я всегда восхищалась... – сипение, – и равнялась на тебя. Ты красивая, талантливая и… – глухой сип, – ты любима, вырастила… двоих… двоих прекрасных детей. Никогда не забывай… – Сипение и вновь сипение и хрипы. – Я всегда гордилась, что ты была моей сестрой!

Глинис вздрогнула и подалась вперед:

– Черт тебя побери, ты в каком времени употребляешь глагол! – Казалось, она готова запустить в сестру первым попавшимся под руку предметом.

Деб в слезах вылетела из палаты, держа возле рта ингалятор.

– Похоже на петушиные бои, – сказала Руби, наблюдая, как Хетти обнимает и успокаивает младшую дочь. – Победила курица-бентамка из палаты 833 и теперь принимает всех жаждущих ее видеть. Пожелайте мне удачи.

– Не задерживайся надолго, – предупредил Шеп.

– Об этом можешь не беспокоиться, приятель, – пообещала Руби. – Я попытаюсь смыться до того, как она выдерет мне все перья из хвоста.

Возможно, Руби решила скрасить ожидавшим в коридоре время и оставила дверь широко открытой. Шеп заранее предупредил всех, чтобы они не целовали Глинис, поэтому Руби лишь коснулась левого колена сестры, придвинула стул и села, положив длинные тощие ноги на железный обод под кроватью.

– Тебе обязательно было доводить Деб? Она ведь такая чувствительная.

– У меня хватило сил лишь для легкой разминки. Кроме того, она сама виновата, просто возмутительно воспользоваться ситуацией для проповеди.

– Она хочет, чтобы тебе было комфортно. Вера – это единственное, что у нее есть.

– Ей совершенно запудрили мозги. Такое впечатление, что ко мне наведался один из этих кретинов-зомби, чтобы превратить меня в живого мертвеца.

Руби покосилась на дверь:

– Она может тебя услышать.

– Плевать.

– Но она правда верит во все то, о чем говорит. То, что мы другие, не значит, что она лицемерит.

– Ненавижу искренность.

– Отлично. Тогда постараюсь быть максимально фальшивой.

– Превосходно.

– Итак, как дела? – спросила Руби. Беспокойство, подчеркнутое сострадание обычно звучит в вопросах посетителей пациентов в больнице и, как правило, вызывает определенную ответную реакцию.

Глинис вздохнула:

– Что я могу сказать? У меня болит все тело. Ночами не могу заснуть. Пять минут лежания в темноте длятся как вся палеозойская эра. Потом целый день я как в тумане. А еще приходится поддерживать разговор с такими, как ты, хотя о чем нам говорить? О том, что произошло? Телевизор здесь крошечный, да и показывает только несколько каналов, по которым постоянно идут разные шоу. Днем из-за солнечного света картинка на экране вообще расплывается, и я не могу посмотреть даже шоу «Цена удачи». Постоянные капельницы сводят меня с ума. Я беспрерывно нервничаю, что пластырь отвалится и игла выскочит из вены. Приучаю себя не смотреть на руку.

Джексон отлично ее понимал, поскольку сам был в таком же положении, когда стараешься не смотреть, но каждые пять минут тщательно все проверяешь.

– Еда тошнотворная, – продолжала Глинис, сделав глоток воды. – Стоит мне поесть, случается запор, и мне в задницу суют шланг. Если рядом нет Шепарда, чтобы помочь мне, медсестру в половине случаев не дождаться. Приходится самой справляться с судном. Иногда я писаюсь прямо в постель. Тебе интересно все это слушать?

– Конечно.

– Лгунья. Все спрашивают меня: «Как дела?» И я отвечаю, что хорошо. И все довольны.

– Когда тебя выпишут?

Она наверняка не первый раз отвечала на этот вопрос.

– Приблизительно через неделю, – заученно ответила она.

– Мама и Деб останутся, а мне придется улететь до того, как ты вернешься домой.

– Ты только прилетела и уже с ходу сообщаешь мне, что должна вернуться. – В голосе слышалась обида, хоть Глинис и говорила, что не хочет видеть свою семью. Это был хороший знак. Несмотря на болезнь, она по-прежнему оставалась самой собой.

– Ничего не с ходу. В конце недели начинается ярмарка, у нас будет стенд. Кто-то должен находиться там, и еще надо следить за магазином.

– Значит, наплевать, что у родной сестры рак, главное – заработать побольше денег.

– Глинис. Жизнь не стоит на месте.

– Не для всех.

– Да, Глинис, не для всех, – согласилась Руби. – Ив этом нет моей вины.

– Я думала, твои дела в галерее идут блестяще. Гребешь деньги лопатой.

– Все нормально, – сдержанно ответила Руби.

– Конечно, многие мастера сочли бы это удачным стечением обстоятельств – сестра, вступившая в сговор с врагом. Тем хуже для меня.

На половине фразы Шеп не выдержал и застонал.

– Только не это. Руби потерла висок.

– У тебя недостаточно работ для персональной выставки.

– Потому что я очень ленивая. Целыми днями слоняюсь по своему красивому дому и ем конфеты.

– Потому что ты слишком долго и мучительно обдумываешь каждый шаг, Глинис. Я никогда не понимала почему.

– И не поймешь.

– Но жизнь слишком коротка, не стоит тратить ее на всякие выкрутасы. Может, сейчас ты поймешь это. Все авторы, чьи работы я выставляю, просто работают. Работают, а не рожают каждую вещь в муках.

– А я такая. Я рожаю каждое свое произведение. Не ты ли твердила мне, каким гламурным стал Тусон, а твой захудалый зал в торговом центре превратился в уважаемое заведение и в крупнейший художественный центр? Я предложила выставить всего одну-две работы, но ты сказала: «Нет!»

– Мы уже все обсудили! Кроме того, мы взяли название «Ближе к истокам» и специализируемся на искусстве пуэбло и навахо, иногда выставляем творения разных племен, обитавших на юго-западе и находившихся под влиянием их культуры. Твои работы выделялись бы, как белые вороны в черной стае. Они слишком – строгие, слишком – модернистские.

– Боже, ненавижу все это этническое дерьмо, – проворчала Глинис.

Руби опустила ноги на пол и хлопнула рукой по бедру.

– Зачем снова к этому возвращаться? К чему ссориться? Тебе не кажется, что это глупо?

– О чем желаешь поговорить? Об Ираке? О Терри Шиаво?

– Может, о том, как мы любим друг друга?

– Отлично. Мы до сих пор любим друг друга, – усмехнулась Глинис. – Закончили. Что дальше?

Возникла долгая пауза, обе женщины чувствовали себя неловко.

– Ирак меня больше не интересует. – Глинис выругалась. – Как и Терри Шиаво. Буду рада, если они все сдохнут. Радуюсь продолжающемуся глобальному потеплению, развитию ядерной энергетики и сокращению запасов питьевой воды. Я теперь просто специалист по землетрясениям, наводнениям и птичьему гриппу. Мне очень интересно, что мировые запасы нефти иссякнут к 2007 году и что весь этот мир может превратиться в пыль после столкновения с астероидом размером с Сатурн.

– Господи, Глин! Я так понимаю, болезнь заставляет людей проявлять не лучшие свои качества.

– Возможно, – произнесла в ответ Глинис, зарываясь в подушку. – Может, то, что кажется мне лучшим во мне, совсем не то, что ты считаешь во мне лучшим. Может, мне импонирует мстительность и ненависть. Злопыхательство – вот еще хорошее слово. Я всем желаю пережить такую болезнь, как моя.

– Меня предупреждали, чтобы я у тебя не задерживалась и не утомляла тебя, – сказала Руби, хотя сама выглядела измотанной до изнеможения. – Может, увидимся завтра?

– Отлично. Сможем еще полчаса поговорить о том, как «любим» друг друга. – Глинис передразнила южный акцент сестры.

– Что только пожелаешь, Глинис.

– Нет. Я все решила. Не то, что я пожелаю. Надо подготовить сценарий, которому бы я следовала. Поговорю с Шепардом, попрошу его скачать из Интернета.

Когда Руби вышла, Шеп сразу предложил всем отправиться в доминиканскую кофейню неподалеку, пока Хетти, как выразился ее зять, нанесет дочери визит вежливости. Привлекала возможность поболтать лишь с несколькими представителями клана Глинис, поскольку, когда собиралась вся семья, никто не мог позволить себе кинуть камень в спину близких родственников и все молчали, словно, кроме сплетен, больше не о чем поговорить.

Они устроились под навесом. Как приятно было сесть! Джексон почувствовал странное головокружение, жар от неожиданного тягостного ощущения, которое старался гнать от себя. Нет, сейчас совсем не время думать о собственных проблемах. У него есть возможность их решить, для этого просто потребуется больше времени, чем он ожидал. Болезнь обречена – и неприятные выделения, и отек. Это просто легкая припухлость, и она пройдет. Возникло непреодолимое желание удалиться в мужскую комнату и еще раз на все посмотреть, но он не видел двери со знакомой табличкой; к тому же в таких сомнительных заведениях, как это, в туалетах, наверное, шатаются всякие проходимцы. Поэтому он просто шире раздвинул колени. И случайно задел Шепа. Джексон сидел как ни в чем не бывало, и тот бросил на него подозрительный взгляд.

– Вся эта враждебность связана с тем, что когда-то я отказалась выставить ее работы в своей галерее, – объясняла Руби Шепу. – Почему она никак об этом не забудет?

– Вы бы все равно рано или поздно поругались из-за этих «Истоков», – сказал Шеп.

– Скорее рано, потому что «поздно» уже не будет. В этом все дело. Давно пора расслабиться. Кстати, в сложившейся ситуации она могла бы помягче держаться с Деб? Ведь можно было сказать, например: «У меня свое понимание веры, и не думай, что оно во многом отлично от твоего». Можно ведь было пойти на компромисс, уступить сестре..

– Хм… разве Глинис когда-то пыталась тебя понять, Деб? – спросил Шеп.

– Никогда, она всегда с презрением относилась к моей вере, – ответила Деб.

Шеп откинулся на спинку стула и взял ламинированный листок меню.

– Вы, друзья, стремитесь все изменить. Залечить старые раны. Я вас в этом поддерживаю. Вы хотите, чтобы ваши отношения были открытыми, как говорил мой отец, «праведными». Если плохое перейдет в худшее, мы все равно будем спокойно спать по ночам. Но посмотрите на ситуацию с другой стороны: может, Глинис не хочет, чтобы все было по-другому.

– Почему это Глинис должна быть против того, чтобы наши отношения стали, как ты говоришь, «праведными»? – спросила Руби. – Это и в ее интересах.

– В глубине сознания – глубже, чем вы можете себе представить, – Глинис понимает, что очень скоро ничего не будет вызывать в ней интерес. Это живо в ней лишь сейчас.

– Не поняла, – пожала плечами Руби.

– Ну, вы трое всегда ругались?

– Да! Хватит об этом!

– Но Глинис пытается удержать то, что у нее есть. Такие отношения, какие уж есть отношения.

Джексон загоготал.

– Представить не могу, что ты такое сказал. Тавтология, отличительная черта Рэнди Погачника, стала

предметом постоянных насмешек в офисе («Это есть то, что есть, приятель!» или «Люди просто люди, верно?»), как и его уверенность в том, что изрек нечто глубокомысленное, не понимая, что сморозил глупость или банальность.

– Да, знаю, должно быть, устал, – вздохнул Шеп.

– Но я понял, что ты имел в виду, – кивнул Джексон. – Ей важно осознание самой сути их существования. Даже дерьмовые отношения для нее важны. Мне кажется, если начнет слезливо разглядывать открытки «Холмарк», Глинис будет уже не той Глинис, какой привыкла себя считать. Своего рода смерть раньше установленного срока.

– Все же нам было бы приятно, если бы она хоть немного о нас думала, – заметила Деб. – После того, что ты сказал об этих клетках… – Она опять заплакала. – Эти… сармакоиды или как их там. Я хотела сказать, кто знает… Каждое наше посещение может оказаться последним… И нам останется только вспоминать о ее желчности, грубости и стремлении унизить!

– Да, – сказал Шеп с улыбкой. – Это будет означать, что вы запомнили свою сестру такой, какая она есть.

– Как вам идея с печеньями? – спросила Руби после того, как принесли кофе.

Шеп поднес ко рту чашки, и из-за кромки показались его удивленно приподнятые брови.

– Отвратительная идея.

– Я вот думаю, что шоколад, бразильский орех и масло… Все это не очень полезно для пищеварения.

– Это мягко сказано, – кивнул Шеп.

– Мне кажется, это слишком тяжелая пища для Глинис.

– Да. – Глаза Шепа сверкнули. – Это может обернуться серьезной проблемой.

– Мама всегда была такой, – вздохнула Деб. – Она говорила, что нужно дарить такие подарки, которые самой было бы приятно иметь.

– Теперь ясно, почему мы получаем клетчатые фартуки и букеты засушенных цветов, – усмехнулся Шеп. – Глинис была от них не в восторге. А набор прихваток просто ужасен.

– Мама хотела испечь печенье не для того, чтобы принести Глинис, – сказала Руби. – Простите ее за докучливость. – Она повернулась к Джексону: – Когда мама решила заняться готовкой, она отправила Шепа в магазин, а затем еще раз, потому что забыла сказать ему о бразильском орехе. В ближайшем супермаркете его не оказалось, и Шепу пришлось тащиться в Скарздейл, в магазин здорового питания. Она замучила вопросами, как пользоваться плитой, где лежат миски, где ложки. Она не привыкла к ручному миксеру, поэтому тесто разбрызгалось по всей кухне – по стенам, полу, потолку. И при этом она считает, что помогла.

– Мама любит, когда ее считают полезной, – пояснила Деб. – Она любит производить хорошее впечатление. Заметили, что она только помыла посуду, пока Шеп сделал все остальное на кухне. Когда она работает, то даже этого не делает, оставляет на нас.

– Если ваша мать действительно хочет сделать дочери что-то приятное, – сказал Шеп, – пусть принесет ей несколько самоцветов и минералов из коллекции ее отца. Глинис давно мечтала использовать их в своих работах.

– Как она планирует сделать это сейчас? – осторожно уточнила Руби.

Шеп отставил чашку с кофе.

– Ей предстоит еще курс химии… Мы не знаем. Может, сработает. В противном случае зачем ее вообще делают.

Вполне здравое замечание.

Все вчетвером они потащились обратно в больницу. Деб попросила разрешение воспользоваться компьютером Шепа, когда они вернутся в Элмсфорд. Она была членом религиозной группы молящихся за жизнь и здоровье Терри Шиаво, которая жила только благодаря системе жизнеобеспечения.

– Я так понимаю, что исполнение твоего сокровенного желания, – обратилась Руби к Шепу, – уехать за границу… теперь откладывается.

– Семья всегда считала эту идею безрассудной, – отвел взгляд Шеп.

– Боюсь, мы просто не все понимали, – сказала Руби.

– Я не говорил, что вы не понимали. Я сказал, что все считали эту идею безрассудной.

– Возможно, несколько эксцентричной. Хотя суть не в том, что в другой стране тебя ждет райская жизнь, эдакая Валгалла, – дело не в месте, счастьем может стать и новая работа, и удачный брак или долгожданная беременность, которая, кажется, поможет человеку найти ответы на все вопросы. Твое стремление мне понятно, но я не думаю, что в этом случае вообще можно найти выход. Я в прошлом месяце смотрела постановку Чехова «Три сестры» в Темпле. Там три женщины рвались в Москву. И все прекрасно понимали, что с переездом в Москву для них ничего не изменится. В определенном смысле им повезло, что они туда не уехали. Может, и в твоем случае так же. Ты сохранишь надежду на то, что где-то существует место, в котором все твои проблемы будут решены.

– Да это не страна, а одно название. – Шеп был рад, что они уже вошли в клинику. – Ты знаешь, что есть государства, где можно месяц жить на деньги, на которые на Западе удается купить лишь пачку скрепок? Представь, ты целый месяц вкалываешь, чтобы купить пачку скрепок.

В кафе Шеп взял счет прежде, чем Джексон успел его перехватить, и, несмотря на то что сумма была небольшой, это стало еще одним доказательством того неоспоримого факта, что все счета всегда стекаются к Шепарду Накеру, как и то, что все дороги ведут в Рим. Джексон знал, что Шеп оплатил дорогу своей тещи на том основании, что ее зарплата учительницы ничтожно мала и пожилой женщине «достаточно тяжело» смириться с тем фактом, что она может пережить свою дочь. Он заплатил и за билет Деб. У этой ревностной поборницы веры были дети, получающие домашнее образование, и муж, который работал полный рабочий день на «Рейтион» – фирме по разработке и производству ракетных комплексов, – и ей пришлось платить няне, чтобы та заботилась о детях на время ее поездки на Восток. Купить ей билет – это «самое простое, что он мог сделать». Когда вся толпа, наконец, прибыла, нет нужды объяснять, что ему приходилось платить и за продукты, и за газ, расплачиваться каждый раз в кафе, когда они, как сейчас, желали выпить лимонада. Перед возвращением Глинис всех ее родственников было решено перевезти в гостиницу (после полученного опыта общения с ними Джексон понимал почему). Из-за многочисленных забот с Глинис Шеп не мог помочь Берил и со свойственной ему энергией взяться за перевоз скарба из ее практически дармовой квартирки на Западной Девятнадцатой улице, поэтому просто оплатил – хотя Берил и настаивала, что всего лишь берет эти деньги в долг, – доставку груза в Берлин. Он до сих пор материально помогал Амелии, в противном случае она не смогла бы позволить себе работать в редакции журнала со штатом десять человек, и оплачивал школу Зака, хотя за такие деньги тот вполне мог бы учиться в частном колледже. Кстати, отец Шепа понятия не имел, во сколько ему обходится отопление в зимнее время, поскольку уже много лет не оплачивал счета сам.

Все это помимо тех расходов, которые потенциальные иммигранты не принимали во внимание, стремясь в Соединенные Штаты с пляшущими значками доллара в глазах: весьма высокая аренда жилья (хорошо, что Шеп купил дом в Уэстчестере, иначе ему предстояли бы бесконечные выплаты по ипотечному займу, налог на собственность, расходы на ремонт – такое впечатление, что ты арендуешь собственный дом, – сумма не многим бы отличалась от выплаты аренды). Страховка на дом. Страховка на машину и ремонт ее же по грабительским ценам. Стабильно растущие счета за газ, электричество. Пользуясь электронной системой оплаты проезда, ты не обращаешь внимания, что каждый раз, проезжая через туннель Холланд, платишь восемь баксов. Счета за мобильную связь вырастают до нескольких сотен в месяц, если у тебя есть дети, которые, кажется, ежедневно шлют сообщения всем жителям Китая. Пенсионное страхование (якобы эти фонды заботятся только о твоей старости и ничего с этого не имеют, но Джексон был уверен, что, когда им с Шепом стукнет по шестьдесят пять, им не достанется ни цента, поскольку вся система к тому моменту рухнет). И это еще без регулярных выплат на тротуары. А если ко всему этому добавить еще и оплату сорока процентов из трех долларов за каждую пачку аспирина или другого лекарства, Джексон не сомневался, что очень скоро неприкасаемый счет в «Мерил Линч» оскудеет.

Когда они поднялись на восьмой этаж клиники, Хетти стояла в холле, по-прежнему держа в руках жестяную банку с печеньем. Она растерянно смотрела на него припухшими глазами.

– Шеппи, дорогой, какое счастье, что ты вернулся. – Свободной рукой она обняла зятя. – Я подозревала, что Глинис не очень хорошо себя чувствует, но ведь это совсем не она. А я ведь столько времени потратила на это шоколадное печенье с бразильским орехом. Раскладывать их на противень, постоянно следить, чтобы не подгорели, вытаскивать, остужать… Все только для того, чтобы дочь попробовала что-то домашнее, чтобы чувствовала материнскую любовь и заботу. Пусть ей не хочется пробовать их сейчас, но почему она на меня разозлилась? Что я сделала не так? Мне очень сложно быть с ней строгой, когда она такая невообразимо худая, невозможно бледная, что у меня возникает желание обнять ее и плакать…

Шеп обнял ее за плечи.

– Поверьте, Глинис получила больше удовольствия, ругая вас за печенье, чем могла бы иметь проблем, если бы его съела.

– В самую точку, – констатировал Джексон.

– Слушай, – сказал Шеп, – я, пожалуй, отведу ее что-нибудь перекусить. («И заплачу за это», – мысленно добавил Джексон.) Ты не хочешь пока поздороваться с Глинис? И постарайся…

– Не волнуйся.

Внутренний голос кричал Джексону: Не заставляй ее еще раз говорить об операции лишь для того, чтобы проявить участие, не вспоминай обо всех этих клетках, пока она сама не заговорит о них, не пялься на нее, потому что она выглядит страшнее смерти, но в то же время по тебе не должно быть видно, что ты стараешься не смотреть не нее, потому что она выглядит страшнее смерти.

От всех этих мыслей Джексон впадал в ступор. Входя в палату, он думал о том, что даже ее сестры поразительным образом старались держать дистанцию; обе старались не переступать невидимую черту. Всем известно, что рак не заразен, однако панический страх перед болезнью заставляет поступать вопреки здравому смыслу. Он и сам испытывал те же чувства и боролся с ними, когда отодвинул стул и опустился на край кровати рядом с ее коленями. Поскольку тайленол помогал ему не больше, чем пригоршня ментоловых леденцов «Алтоид», он лучше остальных ее посетителей понимал, что такое боль; именно она давала ей право наложить вето на неприятную тему в самом начале разговора и отказаться от общения с нежеланным гостем, так что голова была занята только решением этих вопросов.

– Привет.

Глинис мгновенно закрыла глаза, и он испугался, что она слишком устала, чтобы разговаривать еще и с ним, хотя этот жест можно было воспринять и как комплимент; ей было с ним легко, и она могла позволить вести себя как хочется. Джексон достал пакет с соком маракуйи и поставил на прикроватную тумбочку. Он решил не заострять ее внимание на том, что он принес; не хотел быть похожим на Хетти. Его целью было сделать для нее что-то приятное, а не заработать себе очки.

Прошло три-четыре минуты. Джексон, будучи по натуре человеком мнительным, надеялся, что его молчаливое присутствие ей так же приятно, как и ему. Воспользовавшись тишиной, он стал разглядывать стоящий на тумбочке маленький самодельный фонтанчик, и отрешенно подумал, что его тихое журчание должно придавать жизненные силы.

Надо сказать, фонтан выглядел ужасно и симпатично одновременно. Основанием служило судно. Струи воды стремились вверх, выливаясь из большого шприца (вот почему Шеп попросил у них один из тех, что они использовали для Флики), напоминая павлиний хвост. По краям судна были приклеены латексные хирургические перчатки, со вставленными в них картонными руками; ладони изгибались, стараясь защитить это хрупкое творение, окружить его заботой. Это была грубая работа – должно быть, он использовал эпоксидную смолу, – но удивительнее всего оказалось то, как этот сукин сын нашел время, чтобы смастерить это чудовище. Джексону казалось, что на месте Глинис он порадовался бы такому подарку.

Глинис приоткрыла глаза.

– У меня язык не поворачивается сказать ему, что от этого звука мне постоянно хочется писать.

– В этом весь Шеп.

Она улыбнулась и опустила веки.

– Шепард такой, какой он есть.

Когда не знаешь, как сделать человеку приятное, порой лучше всего спросить.

– Что мне для тебя сделать, Глинис? Мне радостно просто видеть тебя. Тебе не обязательно со мной разговаривать. Если ты уже наговорилась, я уйду, чтобы дать тебе спокойно отдохнуть.

– Нет, побудь немного. – Она повернула к нему голову. – Ну и где же твоя речь?

– Речь?

– Да, речь. Как ты обычно рассуждаешь. Говори, о чем хочешь. Что тебя волнует. Это звучит для меня как музыка. Как звуки любимой мелодии.

Джексон почувствовал себя бабочкой, такое ощущение возникало у него в те редкие моменты, когда они с Кэрол лежали в постели и она была в настроении, а он нет. Они называли это «сбой в работе».

– Что ж, – сказал он уклончиво, – я тут думал над новым заголовком.

– Давай.

– ПРОМОКШИЙ НАСКВОЗЬ: Как Нас, Мокрых, Малодушных Слабаков, Обдирают, Словно Липку, И Почему Мы Этого Заслуживаем. Я тогда работал над темой прачечной.

– М-м-м. Отличное начало. Не останавливайся на этом.

– И хм… вчера мне выписали штраф за неправильную парковку. – Глинис зацокала языком. – Вчера я купил для Хитер мороженое «Хааген-Дацс» в «Ки-Фуд», в том, что рядом с «Наком», так? А Флике нельзя есть мороженое – жидкое и тает, – Хитер, конечно, обожает есть его на глазах у Флики и причмокивать от удовольствия. Но мы следим за этим, и Хитер знает, что будет наказана за такое поведение.

Джексон встал с кровати. Он ходил по палате, жестикулируя, и поглядывал на лежащую с закрытыми глазами Глинис. Это было не просто шутовство, начиналось настоящее шоу.

– Я останавливаюсь у автомата, опускаю четвертак – вполне достаточно за полчаса, так? У окошка экспресс-обслуживания в «Ки-Фуд» никого нет, я клянусь, что вернулся на парковку минут через пять. И что я вижу? Один из блюстителей закона уже выписывает штраф, я говорю: «Эй, я здесь, уже уезжаю», но ему, конечно, все равно, ведь эти Талоны не имеют ровным счетом ничего общего со справедливостью или равенством. Это просто способ наживы, одна из афер властей штата, одна из форм грабежа. Я ему говорю: «Слушай, я пять минут назад опустил в автомат двадцать пять центов». Так этот напыщенный индюк показывает на экран автомата, и, представляешь, он оказывается прав: там красный флажок. Я глазам своим не поверил и опустил еще монету, чтобы проверить автомат, повернул ручку, но ничего не изменилось, красный свет. Этот чертов аппарат сломался. И знаешь, что выяснилось? Я сам виноват: припарковался у неисправного автомата, и не важно, что заплатил за час, хотя не простоял и десяти минут. Этот гад выписал талон и с улыбкой протянул мне. Он знал, что автомат не работает. Может, он не первую неделю сломан. Сволочь, он болтается поблизости и ждет, когда такой идиот, как я, в спешке не обратит внимания и не додумается проверить, все ли в порядке с парковочным автоматом. Я понимаю, сейчас все дорого, но шестьдесят пять баксов за пинту мороженого – это круто. И в чем мораль? – Джексон повернулся к Глинис, чтобы убедиться, что выражение ее лица по-прежнему остается безмятежным; кажется, она даже что-то мурлыкала себе под нос. – Я плачу налоги, чтобы все эти автоматы были исправны – верх пренебрежения, – получается, я сам плачу за то, чтобы меня дурили. А если им наплевать, если они не используют мои деньги по назначению, значит, я же и виноват, и должен платить дважды. Власти штата все делают по своему усмотрению, не задумываясь о реальной пользе, а порой даже действуя вопреки здравому смыслу.

Ему казалось, что он очень удачно закончил свою яркую речь, но через пару секунд Глинис открыла глаза и бросила на него сердитый взгляд:

– Ты просто скупердяй. Начало не очень. Давай дальше. Набирай обороты. Выкладывай все, что накопилось.

– Ладно, – сказал Джексон, как-то неопределенно пожав плечами, решая, что не стоит выкладывать ей все о порочной болезни, о которой ей, возможно, и хотелось бы услышать. – Знаешь, я играл в эту игру с Шепом – мистером Честность, мистером Мы Все Должны Делать Свое Дело, иными словами, мистером Чемпионом, – он уже пытался предположить, что же мы в результате получаем оттого, что исправно платим налоги. Модель платы за предоставляемые услуги насквозь фальшива и служит лишь маскировкой обычного воровства, собака вылизывает себя, потому что может. Я, например, считаю, что и они забирают наши деньги, потому что могут. И с каждым годом берут все больше, потому что могут. Как подумаешь об этой неограниченной власти, становится страшно. Сославшись на право принудительного отчуждения частной собственности, они отберут и твой дом. Они могут обойти любой закон, и ничто им не помешает с завтрашнего дня ввести налог в 99,9 процента. Ты понимаешь, что внутренняя налоговая служба может без труда запустить руку и, словно перстом Божьим, опустошить твой банковский счет? И не просто без разрешения, но и без элементарного предупреждения. Один парень из «Нака» пошел в прошлом году снять деньги в банкомате, и на экране высветилось «Недостаточно средств». Проверил баланс на карте и вместо суммы в несколько тысяч получил ответ «ноль». Он даже бутылку пива не мог купить. Потребовалось несколько дней, чтобы выяснить, что во всем виновата налоговая. Оказывается, его бывшая жена что-то им не заплатила. Это при том, что они уже много лет были в разводе и прожили вместе всего год, но, когда она оказалась неплатежеспособна, они сразу вышли на него. И взяли, что хотели, взяли все. Ты можешь в такое поверить? У парня не осталось ни гроша! Точно тебе говорю, единственное, почему нас еще не обобрали до нитки, – это потому, что этим ублюдкам нужны рабы, которые продолжают производить. Забрав у нас все, они просто убьют курицу, несущую золотые яйца. Установленный налог всего лишь обозначает сумму, которую они планируют украсть, но чтобы и нам, придуркам, что-то осталось, чтобы мы не сдохли, работали, как и раньше, и принесли хороший доход в следующем году. Правительство относится к гражданам как к выращиванию зерновых культур: собрав урожай, необходимо оставить горсточку семян для посадки.

Когда-то Шеп назвал все эти вещи индустриальным сельским хозяйством, и прежде всего он имел в виду полицию. Они защищают нас от преступников, обеспечивают безопасность. Ох-ох. Я уверен, полицейский только и ждал, когда я натолкнусь на этот сломанный парковочный автомат. Скажи, мой штраф помог обеспечить чью-то безопасность? А попробуй сказать нашим бравым молодцам в синей форме, что на тебя напали на улице или вломились в твой дом. Да они рассмеются тебе в лицо. По какому-либо серьезному поводу они только бумажки умеют писать. Преступников они никогда не поймают и даже не будут пытаться. Они же заняты куда более важными делами, они гоняются за наркоторговцами, которые в «свободном обществе» ничем не отличаются от простого бизнесмена, покупающего и продающего товар, который никому не приносит вреда, за исключением, разумеется, его потребителей. Продажа героина наркоманам ничем не хуже продажи выпивки пьющим, сливочного масла больным ожирением и сигарет кому бы то ни было. И мы платим этим стражам порядка, навязывающим нам свои правила, а они тем временем зарабатывают миллиарды, миллиарды на этих криминальных делишках, делая вид, что гоняются за преступниками. Это весьма символично, вернее, это я называю символичным, – уточнил он, нервно и тяжело вздыхая. – Копы и наркобароны в принципе заодно; они нужны друг другу. И те и другие получают доход из одного источника.

Какова твоя реакция, когда ты видишь проезжающего мимо копа? «Господи, как хорошо, что они рядом»? Нет! Любой нормальный человек начинает паниковать: «Что я сделал не так?» – или что-то в этом роде, он скорее напуган: «Могут ли меня заподозрить в совершении чего-то противозаконного?» Полицейских воспринимают как хищников, опасных зверей, обитающих рядом с нами, и тот факт, что ты из собственного кармана платишь за их утренний пончик, заправляешь их машину, оскорбляет еще больше.

Джексон бросил взгляд на подушку и увидел, что его затянувшаяся речь убаюкала Глинис. И прикрыл одеялом ее плечи. Он больше не завидовал столь удачно выбранному подарку Кэрол. Он знал, что сейчас нужно Глинис и что брать с собой, собираясь ее навестить: неистовое возмущение.