Императив наибольшей свободы личности

А что, если смысл истории заключается совсем не в этом? Что, если развитие производства совсем не составляет конечной цели и категорического императива для человечества? Что, если среди массы товаров, прикованный к машинам, подчиненный огромному аппарату, управляющему производством, человек почувствует себя несчастным, лишенным смысла жизни? Счастливое самочувствие человека есть, прежде всего, самочувствие свободы. Самое страшное лишение есть лишение свободы.

И всякому ясно, что индустриализм и коммунизм со своей плановостью, со своим аппаратом, со своей строгой рационализацией грозит уничтожить самочувствие свободы. Это давно было высказано, до всякого осуществления социализма (например, Достоевским в его «шигалевщине»); но никто не ожидал, что в реальном опыте коммунизма это подтвердится в таких чудовищных формах. В капиталистическом индустриализме еще оставалось кое-что от свободы либерального государства, но все же тяжелое чувство зависимости было основным чувством рабочего, и главное, у него не было надежды от него освободиться. Надпись Дантова ада:

Входящие сюда —

Оставьте всякую надежду!

Lashiate ogni speranza

voi qu'intrate!

могла, по словам Маркса, красоваться на всяком фабричном здании^62*. Здесь есть большая доля преувеличения. Но если эта надпись может где-либо на земле получить полный смысл и значение, то это, без сомнения, на фронтоне индустриального коммунизма.

Ценность личной свободы до такой степени очевидна, а вместе с тем ее исчезновение в коммунизме тоже настолько несомненно⁴³, что Маркс принужден был придумать идеал «отмирания государства» и обещать в бесконечно далеком времени анархический идеал свободы.

Помимо сомнения в том, что тирания является единственно верным путем к свободе, необходимо еще продумать следующий вопрос: если современный рабочий не желает приносить свободу в жертву современному капиталисту, то почему современный «трудящийся» должен приносить свою свободу в жертву бесконечно далекому, несуществующему, неизвестному и, быть может, вовсе не стоящему этих жертв грядущему поколению? Во имя какого материального «интереса» может марксизм призывать трудящиеся массы «унавозить почву для грядущих поколений»⁴⁴? Идеал свободы до такой степени очевиден для человека, что Гегель кладет его в основу исторической оценки эпох и народов: «история есть прогресс в сознании свободы»⁶³'. И если даже этот прогресс не гарантирован в своей непрерывности, все же вопрос о прогрессе или регрессе данной культуры решается именно оценкой организации свободы, наличием свободного самосознания, самоопределения и самочувствия у данного народа и его членов (у «всех» и у «каждого»).

Можно сказать и так: «состояние духа» определяет физиономию и народа, и эпохи и выражается в ее чертах. Но «состояние духа» определяется свободой познания, свободой действия, свободой творчества. «Дух» есть свобода и творчество.