Трагедия современного индустриализма

Марксизм совсем не понимает трагедии современного индустриализма. Коротко говоря, она состоит в том, что индустриальная цивилизация подавляет духовную культуру. Материальное производство подавляет духовное творчество. Все силы духа — научное творчество, изобретение, массовый труд — направлены на технику производства, на возвышение продуктивности, на массовое изделие вещей и товаров. Трудящиеся

⁴⁹ Ценой унижения, мучения и истребления человеческой личности, бесконечно более страшного, нежели капиталистическая эксплуатация.

массы должны трудиться, чтобы произвести как можно больше («догнать и перегнать»). Инженеры и ученые должны изобретать для них новые орудия производства, организаторы и политики должны планировать интенсивное хозяйство. Индустриализация диктует человеку его образ жизни и образ мыслей; машина предписывает, какие действия и движения он должен выполнять. Это и есть «счастливая жизнь». Жизнь личности, жизнь народа определена одной только функцией духа: хозяйственно-технической; остальные функции: этико-религиозная, эстетическая и бескорыстно-познавательная — теряют самостоятельное значение и вытесняются. Вытеснение этико-религиозной функции духа ведет к потере различия добра и зла, к «индустриальному» обращению с личностью, как с орудием производства (например, переброска населения, продажа каторжного труда, «выведение в расход»). Все позволено, что технически полезно. Отсюда принятие преступления (лжи и убийства) во внутренней жизни народов и в международных отношениях. Отсюда забвение категорического запрета эксплуатации.

«Жить, чтобы производить», а не «производить, чтобы жить», — в этом уродливость индустриализма. И хорошо еще, если жить для производства, хуже — если приходится умирать ради производства и благодаря производству. Не следует забывать, что существует грандиозная военная промышленность и притом одинаково в капитализме и коммунизме.

Для Маркса трагическое противоречие индустриализма решается очень просто: посредством перехода от капитализма к коммунизму. Однако никакого решения здесь нет, ибо коммунизм наследует от капитализма индустриальный дух со всеми его противоречиями и продолжает процесс индустриализации с еще большим ожесточением. Мы имеем лишь две формы индустриализма: капиталистическую и коммунистическую, причем они гораздо менее отличаются друг от друга, чем это обычно думают; вторая лишь завершает основную тенденцию первой. Основная тенденция капитализма, признанная Марксом, стремилась концентрировать капитал и власть в руках единого треста; здесь это достигается вполне. Государственный капитализм завершает эту тенденцию: «политическое господство» соединяется с обладанием капиталом, «весь капитал, все орудия производства централизируются в руках пролетарского государства» («Коммунистический манифест», с. 39)⁷¹'.

Принципиальные отличия этих двух форм индустриализма иллюзорны. Основным отличием провозглашается обобществление орудий производства и вытекающая из него невозможность эксплуатации. Но «эксплуатацию» Маркс определяет как отнятие прибавочной ценности. Оно, по Марксу, составляет сущность капитализма и в коммунизме якобы не будет существовать. Это обещание есть ложь и демагогия: удержание прибавочной ценности есть единственный источник для накопления капитала, а без капитала невозможна никакая индустрия, никакая цивилизация. Интенсивная индустриализация требует увеличенного отнятия прибавочной ценности, и возможность эксплуатации в коммунизме значительно возрастает в силу сосредоточения в едином аппарате капитала и власти.

Обобществление орудий производства есть чисто словесная формула, ибо распоряжается и управляет этими орудиями не общество и не пролетариат (общество вообще никогда не управляет), а небольшой трест вождей производства, обладающий гораздо большей властью и гораздо меньше считающийся с обществом и его мнением, нежели прежние капиталисты⁵⁰.

Если уничтожены капиталисты, то это не значит, что уничтожен капитал. Индустриализм есть прежде всего власть капитала, и она не может исчезнуть там, где властвующие управляют капиталом и при посредстве капитала; она не может исчезнуть в государственном капитализме и коммунизме. Основные противоречия индустриализма не могут быть разрешены переходом к коммунизму, ибо последний продолжает процесс индустриализации.

Беда в том, что Маркс отождествлял индустриализм с капитализмом. Он наблюдал индустриализм только в форме капитализма, поэтому зло и противоречие индустриализма казались ему злом и противоречием капитализма. Когда он говорил о буржуазном обществе: «капитал обладает самостоятельностью и индивидуальностью, между тем как трудящийся индивидуум лишен самостоятельности и обезличен» («Коммунистический манифест», с. 33)^72*, то это означает, что индустрия есть авто-

⁵⁰ «Все ваше, земля ваша, фабрики и заводы ваши» — это такая же фикция, как знаменитая «общая воля» Руссо: государство не может нас угнетать, ибо государство — это «мы сами». С этой точки зрения и МВД-МГБ — это «мы сами». Эта демократическая фикция продолжает действовать в коммунизме, она содержится и в выражении «диктатура пролетариата».

номная сила, перед которой автономная личность есть ничто. И это одинаково верно для коммунистического индустриализма, как и для капиталистического.

Не те или другие злые люди здесь виноваты, и не тот или другой класс, а весь технический и социальный комплекс, называемый индустриализмом. В одном месте «Коммунистического манифеста» Маркс говорит: «Они рабы не только класса буржуазии... ежедневно и ежечасно порабощает их машина» (с. 23)⁷³*. Иначе говоря, их порабощает индустриальный аппарат. Сама техника, на которую Маркс возлагал все надежды освобождения, порабощает; сама машина делает человека рабом машины. «Вследствие возрастающего применения машин и разделения труда, — говорит Маркс (там же), — труд пролетариев утратил всякий самостоятельный характер, а вместе с тем и всякую привлекательность для рабочего. Рабочий становится простым придатком машины, от него требуются только самые простые, самые однообразные, легче всего усваиваемые приемы». Здесь отлично выражена существенная черта всякого индустриализма: его тенденция к тэйлоризму. Разве коммунистический индустриализм мыслим без применения машин и разделения труда?

Машинизм составляет сущность индустриализма — «машинизм», т. е. продукция при помощи огромных и дорогостоящих орудий производства, продукция, требующая большого постоянного капитала и огромного скопления трудовых масс, управляемых неутолимой властью индустриального аппарата.

Этот аппарат есть угроза для души и тела. Тракторы и танки грозят раздавить человека. Совсем не преодоление «капитализма», а преодоление «индустриализма» составляет проблему ближайшего будущего. Обе его формы необходимо преодолеть: будущий строй родится из двойного отрицания: ни капитализма — ни коммунизма^! Возможно, что придется человечеству пройти через коммунизм, чтобы изжить и осознать трагизм предельной индустриализации и найти выход, который еще никому не виден.

Этот выход затемняется проблемой борьбы пролетариата с буржуазией. Но вопрос в том, за что они борются? Если за право окончательного завершения индустриализации, то борьба эта безвыходна и бесплодна. Не конфликт пролетариата и буржуазии выражает трагическое противоречие индустриальной эпохи, а конфликт цивилизации и культуры, производства и творчества, хозяйства и духа; он выражается в антагонизме классов, только не двух хозяйственных классов между собой (капиталистов и пролетариев), а класса хозяйственного с классом духовно-идеологическим.

Пути к преодолению индустриализма еще не указаны и не найдены; даже социально-психологический анализ его еще не сделан. Мы стоим перед великой проблемой собственной истории, собственной судьбы. И прежде всего мы становимся в тупик: как же обойтись без индустриализма и машинизма, когда на техническом прогрессе построена вся современная цивилизация? Значит ли это, что мы должны перестать пользоваться машинами?

Это недоразумение необходимо устранить. Уничтожение «индустриализма» не означает уничтожения индустрии; уничтожение «машинизма» не означает уничтожения машин. Аналогично этому не следует думать, что уничтожение «материализма» есть уничтожение материи, что уничтожение «индивидуализма» есть уничтожение индивидуума, даже, наконец, что уничтожение «капитализма» есть уничтожение капитала или уничтожение «экономизма» есть уничтожение хозяйства.

Все эти «измы» суть особые духовные установки, особые социально-психические комплексы, особые оценки, точнее, особые извращения иерархии ценностей. Диалектика истории проходит через них, никогда не считая никакой «изм» окончательным. И она движется через противоположности, например, от абсолютизма к либерализму, от материализма к идеализму, от реакции к революции. История непрерывно исправляет уродливость одного «изма» через другой, противоположный. После забвения одной ценности следует ее утверждение и прославление, дабы восстановились иерархия и гармония ценностей. И это не безличная история: это мы сами, делающие историю, это наше самосознание и самоопределение, ищущее «прогресса в сознании свободы», ищущее свободного выхода из тупика.

Понять, в чем может состоять выход из «индустриализма», — значит понять то искажение иерархии ценностей, которое заключается в этом «изме». Оно весьма просто и очевидно.

Максимальная продукция хозяйства делается высшей ценностью; ей подчиняются ценность права и государства (ценность справедливости) и ценность ведущей идеологической системы (ценность мудрости).

Государственно-правовой аппарат подчинен всецело императиву максимальной продуктивности хозяйства, императиву индустриализации. При столкновении хозяйственной необходимости с идеей справедливости, с правами личности предпочтение отдается всегда хозяйственной необходимости.

Ведущая идеологическая система перестает быть высшей автономной ценностью и становится служанкой экономики, простым рефлексом хозяйства. Она начинает обосновывать и защищать «экономический материализм», единственное миросозерцание, выражающее и поддерживающее дух индустриализма.

При всяком столкновении интересов власти и хозяйства со свободой духовного творчества последнее должно уступать и беспрекословно подчиняться. Религия, искусство, наука, этика — перестают быть ведущей системой. Аппарат предписывает свою государственную религию (пролетарского мифа), дает искусству свой «социальный заказ», требует от науки обоснования и признания «материализма», от этики — подчинения интересам политики данной власти.

Маркс сам прекрасно изображает процесс секуляризации и профанации всех ценностей и святынь, происходящий в индустриализме: всякое уважение к этике и религии исчезает; «экономический материализм» делается господствующей духовной установкой; творческий класс интеллигенции, носитель высших духовных ценностей, теряет свой «священный ореол» и превращается в «лакеев буржуазии». Так происходит в капиталистическом индустриализме; но каждому очевидно, что тот же самый процесс продолжается и завершается в коммунистическом индустриализме: вместо лакеев буржуазии мы видим грандиозный «подхалимаж» лакеев властвующего аппарата⁵¹, мы видим последовательную секуляризацию и профанацию во всех областях и извращение иерархии ценностей. Движение от капитализма к коммунизму есть движение возрастающей индустриализации и углубление ее трагизма. Разрешение не может быть найдено на этом пути.

Английский философ Рассел в своей книге о «Судьбе индустриальной цивилизации» так изображает извращение оценок, свойственное индустриализму:

«Культ продуктивности и полезности, забота о средствах, а не о целях — вот что составляет существенную тенденцию ин-

⁵¹ Какого-нибудь «Ефима Лакеевича Придворова» (Есенин о Демьяне Бедном) и его бесконечных преемников.

дустриализма. За этим добыванием "средств" забываются цели: человек, строящий железную дорогу, ценится выше, чем тот, кто едет по железной дороге, чтобы навестить своих друзей, хотя железные дороги существуют для того, чтобы по ним ездить. О том, кто читает книгу, говорят, что он теряет время, но рабочий, делающий бумагу, наборщик, переплетчик и даже библиотекарь выполняют полезные функции. "Полезность" закрывает путь к внутренней ценности вещей. Все устремлено к производству, и часы производства считаются самыми важными; но экономическая часть нашей жизни должна служить нам, а не мы ей: часы досуга — это самые важные часы; они посвящаются удовольствию, искусству, науке, любви, солнцу, лесам, полям. Утопист механизма и экономизма не способен понять истинную ценность этих вещей! Он видит в своих мечтах только тот мир, где с возрастающей интенсивностью производятся товары и с беспартийной справедливостью распределяются между рабочими, которые слишком устали, чтобы ими наслаждаться. Что должны делать люди в часы досуга — этого он не знает и не думает об этом. По-видимому, они должны спать, пока не наступит снова время для работы» (с. 43-45).

Эта замечательная цитата хорошо рисует психологию индустриализма.

Уясним себе понятие «досуга». Досуг не означает ни лени, ни бездействия. Слово «школа» означает по-гречески «досуг». Отсюда ясен его высший смысл и ценность. Досуг означает то время, которое остается у человека после труда, направленного на простое поддержание жизни, на удовлетворение материальных потребностей. Поэтому досуг есть условие возможности духовной культуры, которую Рассел хорошо определяет, как «занятие вещами, которые не необходимы биологически для продления жизни» (с. 31). Досуг мы можем назвать «прибавочной ценностью времени», которое есть условие возможности духовного творчества, возможности науки, искусства, философии, «школа» развития душевной и духовной жизни личности. А эта последняя составляет высшую ценность:

Hochstes Gliick der Erdenkinder

Sei doch die Personlichkeit!

(Goethe)

Высшим счастьем смертных

Да будет — личность!

(Гете)

Что личность есть высшая ценность, показывает уже одно то, что весь процесс производства и творчества имеет, в конце концов, в виду самосозидание и самоопределение человека. И удача, и ценность этого процесса определяются самочувствием личности. В индустриализме нет чувства удовлетворенности и осмысленности жизни, напротив, есть чувство пустоты и даже трагизма.

Оно происходит оттого, что извращение иерархии ценностей есть вместе с тем извращение структуры личности (индивидуальной и соборной): низшие функции поддержания жизни трудом провозглашаются высшими и ведущими; высшие функции духовного творчества (мышление и чувство) делаются низшими и подчиненными.

Индустриальный аппарат требует от «трудящихся» развития одной какой-либо функции, ему нужной; остальные душевные функции, за ненадобностью, подавляются и вытесняются. И более всего ненужной и даже вредной для национальной индустриализации оказывается функция чувства, как функция оценки, функция различения добра и зла. Но именно эта функция распознает этический смысл каждого действия и угадывает то, что называется «смыслом жизни», основной ценностью жизни.

Знаменитый психолог Юнг говорит, что личность уродуется и страдает от подавления и вытеснения существенных психических функций. И это подавление составляет незаживающую рану нашей цивилизации и нашей эпохи. Отсюда чувство умаления личности, самочувствие подавленности и вечный рес-сентимент^74* «трудящихся» в индустриальном аппарате⁵².

Для Маркса все, что есть невыносимого в индустриализме, называется «капитализмом». Если машина порабощает человека — значит виноват капиталист. При «коммунизме» она больше не будет порабощать человека. Все дело в том, кому будет принадлежать машина: экспроприаторам — или экспроприаторам экспроприаторов? Но если этот вопрос имеет большое значение для обоих типов экспроприаторов, борющихся за обладание аппаратом, то он не имеет никакого значения для аппарата, и для всей массы людей, включенных в этот аппарат: ма-

⁵² Без знакомства с современной психологией коллективно-бессознательного невозможно понять психологию современных индустриальных «трудящихся масс» и всего современного социального кризиса.

шины остаются теми же, принципы рациональной организации и рабочего быта — теми же. Возобновляются только обещания улучшения, которые каждый новый властитель дает своим подвластным⁵³. Они имеют мало значения, а в данном случае почти никакого, ибо властитель обещает лишь «пятилетки» дальнейшей индустриализации.

Другое дело: если бы он обещал прекращение индустриализма, но это означало бы уничтожение «экономизма», техницизма и вообще марксизма, ибо марксизм есть миросозерцание индустриализма; это означало бы, что уничтожается категорический императив максимальной продукции, что он превращается в условное веление («гипотетический императив»), над которым и выше которого стоит категорический императив личной и общественной свободы и вытекающий из него категорический запрет эксплуатации. Мы поставили Марксу вопрос: чему отдать предпочтение в случае конфликта — хозяйственному интересу или требованию справедливости, запрещающему эксплуатацию рабочего? Если бы Маркс ответил, что требование справедливости стоит выше хозяйственного интереса, — он тем самым отказался бы от «экономического материализма» и перешел к этическому идеализму Канта, к высшей ценности свободной личности как самоцели, к запрету обращаться с нею как со средством и только средством.

Преодоление индустриализма есть задача будущей истории; «Закат Европы», предсказанный Шпенглером, есть несомненный закат индустриальной цивилизации. Но социально-психологический и философский анализ индустриализма еще не выполнен и творческий выход не указан. Больше того, проблема еще не осознана и не выстрадана. Быть может, придется человеку еще пройти через последнюю, коммунистическую фазу индустриальной цивилизации, чтобы осознать ее невыносимость. Быть может, будет найден более легкий выход. Одно можно сказать сейчас: спасение заключается в восстановлении иерархии ценностей, в полном изменении духовной установки, в постоянной духовной революции, идущей из глубин коллективно-бессознательного к высотам свободного самосознания и самоопределения.

И тот рычаг, который осуществит этот переворот, есть самый мощный, неискоренимый, глубочайший бессознательный

⁵³ «Они означают: дайте нам право жизни и смерти над вами и над вашим имуществом, и мы сделаем вас свободными» (Прудон). Можно добавить: а пока повторяйте — «мы не рабы, рабы не мы».

инстинкт свободы, свойственный всякому дыханию жизни. Павлов называет его «врожденным рефлексом» всякого живого существа^75*. Пойманная птица и пойманное насекомое делают все движения и все усилия, направленные к освобождению. Никогда не забывает о свободе и человек, пойманный и скованный индустриальным аппаратом.

Но постулат свободы есть не только инстинктивная, бессознательная основа жизни, он есть вместе с тем и вершина самосознания, высшее требование духа как личного, так и общенародного. Свобода есть движущая сила творчества и культуры, она есть нечто священное и богоподобное, ибо «где дух Господень — там свобода»^76*.

[OCR: Марс Рахманов. «Перерождение ради процветания. Жить полноценно». 2009 г. www·MARSEXXX·com]

Приложения