Урок четырнадцатый. О том, как воруют любовь: о преступлении и наказании

– Что же, если Церковь смогла опрокинуть такого идола, как Фрейд – хоть и не своими собственными силами, а в союзе с наукой, – это уже огромное достижение! Но все-таки еще не победа… Сама любовь выходит против вас, и с нею справиться будет еще труднее.

Не вы первый, не вы последний пытаетесь укротить любовь. Пробовали и святые проповедники, пробовали и «злые критики чужой нравственности», но любовь неукротима. Как люди влюблялись, так и будут влюбляться; как искали любви, находили ее, наслаждались ею – так и продолжают. Испокон веков нам пытаются навязать нравственные требования – и всё без толку. Себя не переделаешь.

– Вот вам и снова «тьма пессимизма», только уже не на самом браке, а на личной совести каждого… И снова ее надо победить, и снова без помощи свыше мы обречены на поражение.

Из бесчисленных заблуждений современности надо выделить одно, самое массовое, самое очевидное, самое губительное и самое коварное: «Себя не переделаешь». Коварное, потому что сам себя и вправду не переделаешь, не вытащишь себя за волосы из болота; об этом мы говорили на двенадцатом уроке. Однако всё содержание христианской жизни – это содействие Христу в переделывании самого себя, опора на Его всесильную руку при избавлении из болота смерти, то самое покаяние, о котором только что говорилось.

«Каким я в жизни был, таким и в смерти буду!» – дерзко восклицает персонаж «Божественной Комедии», но не надо забывать, что встреча с ним произошла в аду… Человеческая жизнь – не состояние, а процесс; стало быть, вместо бесплодных и безумных «приказаний сердцу», мы в содействии с Христом дадим верное направление этому процессу, как о том сказано в конце двенадцатого урока: «Сердце чисто созижди во мне, Боже…» (Пс. 50:12). И сердце очищается, и меняемся мы, и меняется жизнь у нас в душе, и у нас в доме, и вокруг нас.

Почему так популярна клевета на Церковь, будто она запрещает любовь или вводит надзор за интимной жизнью супругов? И почему в то же самое время настаивают на безнадежности борьбы с грехом, с нравственной порчей и гнилью? – Понять это несложно по чисто психологическим соображениям. Из века в век закон ведет борьбу с преступностью, и хотя уголовные преступники были и остаются – «воровали и будем воровать, брали взятки и будем брать», как вы изволили выразиться – тем не менее они очень даже болезненно реагируют на успехи правоохранительных мер: даже Ходорковскому не по душе махать киркой под дулом конвоира или сидеть в четырех стенах наедине с унитазом. Поэтому, конечно же, представители и защитники преступного мира всеми силами пытаются убедить публику, что бороться ними бесполезно.

– Как это у вас получается сравнивать искренне любящих друг друга людей с уголовными преступниками? Мы не совершаем никаких преступлений и не защищаем их!

– Неправда, совершаете и защищаете преступления против любви.

– Преступления против любви? Я слышала, так говорят про интимную близость без чувства или чувству вопреки. Что, мол, провести с мужчиной ночь за деньги или жить с мужем, которого не любишь – и то, и другое преступление против любви. Но вы-то чувству отводите особое место…

– Совершенно верно: рад, что вы это поняли. Для блудной, внебрачной связи нет разницы, с каким чувством или по каким побуждениям она происходит: как у Амнона и Фамари, как у юного прапорщика и жены полкового командира, как у Анны Карениной и Вронского. Именно она, такая связь, и составляет преступление против любви.

– Но почему?? Ведь любовь – по-вашему влюбленность – может возникнуть у кого угодно! И зачем равнять изнасилование Фамари с любовью Вронского, это совершенно разные явления. Вронский любил Анну по-настоящему, глупо это отрицать. У них родился ребенок, это было нечто вроде брака. И все в один голос утверждают, что преступлением против любви были как раз бюрократические сложности с разводом, так что они не смогли создать новую семью.

– Начнем с конца: «Все в один голос утверждают…» Помнится, еще Герцен подметил на заре европейской демократической эры: «Кто уважает истину, пойдет ли тот спрашивать мнение встречного, поперечного? Что, если б Колумб или Коперник пустили Америку и движение земли на голоса?» Прочтите цитату из обращения Патриарха в начале восьмого урока и подумайте: по какой причине сегодня встречные и поперечные усматривают в «сложностях с разводом» преступление против любви. И вспомните заодно некрасовскую эпиграмму на Толстого, которую мы обсуждали на девятом уроке: как поменялось настроение встречных и поперечных за прошедшие полтораста лет.

Теперь про «нечто вроде брака»: это уже почти философский вопрос, а у вас к философии отношение прохладное. Поэтому скажу только для любознательных: здесь видна прямая связь с одним из самых глубоких и грозных евангельских образов – с притчей о пшенице и плевелах (Мф. 13:24-30). В ней сказано о том, как рост и созревание ведут к разделению сходных по виду предметов. Вначале плевелы (сорняки) – нечто вроде пшеницы, но потом они вырастают – «…и во время жатвы я скажу жнецам: соберите прежде плевелы и свяжите их в связки, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою».

«Нечто вроде» бывает в зачатке, в детстве, на первых шагах, а по мере взросления и развития эта категория исчезает. В евангельской притче исчезает свободное пространство между добром и злом: каждый из нас в итоге оказывается либо пшеницей, либо плевелом.

Когда дошкольник берет в руки скрипку, то «нечто вроде скрипача» звучит как ободряющий комплимент. От той же фразы применительно ко взрослому музыканту уши самопроизвольно сворачиваются в трубочку: в баре на «Диком Западе» никакая охранная табличка не уберегла бы его от выстрела.

«Нечто вроде симпатии» – реальность. «Нечто вроде влюбленности» звучит кисловато, но в принципе возможно. «Нечто вроде брака» – нонсенс, такой же, как «нечто вроде человека» или «нечто вроде Бога».

«Вронский любил по-настоящему…» А Амнон, будто бы, нет? Не напрасно ведь мы с вами работаем с таким упорством над нашим предметом. Вронский был влюблен по-настоящему, это факт, – но любил ли он? Перечитайте седьмую часть романа. И надо признать, что Амноново чувство к Фамари было ничуть не менее настоящим.

Теперь мы дошли, наконец, до первоначального вопроса: в чем состав преступления против любви? Что, помимо полового инстинкта, объединяет Амнона и Вронского? Что общего между похотливым мерзавцем-насильником и доблестным героем-любовником?

Ответ-то лежит на поверхности. На восьмом уроке, когда речь у нас зашла о самом главном, мы с вами видели: брак первичен, соитие вторично. Интимная близость между мужчиной и женщиной – это материальная основа их супружеской любви. Стало быть, когда её отрывают, выкрадывают из брака, то брак тем самым лишается своего фундамента, разрушается и гибнет.

При этом не так уж важно, каким именно методом была украдена интимность – хоть бы вы и назвали ее любовью – донжуанским соблазном, наивным чувством или прямым насилием. Также неважно, идет ли речь о существующем браке, как у Карениных, или о возможном, будущем. Вспомните слова Фамари: «Брат мой, не бесчести меня, ибо не делается так в Израиле; не делай этого безумия. И я, куда пойду я с моим бесчестием? И ты, ты будешь одним из безумных в Израиле. Ты поговори с царем; он не откажет отдать меня тебе». Ворованная любовь – убийство брака.

– Меня, допустим, вы убедили – но ведь не у всех такой взгляд на брак, не все признают самоотверженность и самопожертвование настоящей любовью. Подавляющее большинство, конечно, смотрит на любовь гораздо шире. И, надо сказать, гораздо проще и естественней.

– Здесь что-то не то! – скажут они вам, – Вы сначала изобретаете какие-то формальные рамки сексуального поведения, а затем, когда люди не хотят в них втискиваться, обвиняете их в убийстве вами же выдуманного брака! Это несправедливо и глупо. Одно и то же чувство, одну и ту же близость между мужчиной и женщиной вы, по собственному произволу, либо возвеличиваете как что-то очень доброе и полезное, либо, наоборот, поносите как грех и преступление. И это при том, что вы так смело проповедуете свободу. У вас тут явная проблема…

– Если проблема и есть, то решается она очень просто: коль скоро вы сами уже разобрались с нею на уроках любви, то разберутся и другие, только дайте им возможность спокойно понаблюдать и поразмыслить.

О взглядах большинства, как от них зависит истина, мы только что цитировали Герцена: навряд ли в наше просвещенное время кто-то станет с ним спорить. Что простота хуже воровства, тоже уже говорилось. И о естественности шла речь: у человека имеется естественное сходство с животными, но это вовсе не значит, что наша жизненная задача – им уподобиться. Даже наоборот. О свободе также было сказано немало: конечно, тема эта сама по себе неохватная и по-философски далеко не простая, но основные положения мы с вами вполне усвоили.

Браку и его смыслу был посвящен целый урок, восьмой. Поэтому сейчас повторяться не будем, а посмотрим повнимательнее на результат нарушения его «формальных рамок», то есть преступления против любви.

Допустим, у вас есть деньги, тысяча рублей. Заработали вы их, получили стипендию, или родители вам их вручили, или, наоборот, дети. Кладете банкноту в кошелек и идете по городу: можете купить что-нибудь хорошее, на пользу себе и на радость близким. Оценка ситуации на 100% положительная.

А теперь предположим, что некто вытащил у вас кошелек и преспокойно шагает рядом с вами, испытывая те же эмоции: у меня, дескать, тоже появились деньги, тоже могу себе кое-что позволить, и настроение у меня по этому поводу отменное.

– Нет, позволь-ка, любезный, – скажем мы ему, – деньги-то у тебя ворованные. Сейчас сдадим тебя правоохранительным органам, там у тебя и настроение поменяется.

– Да что за вздор! – ответит уличный воришка, – посмотрите на эту тысячную бумажку: она точно как ваши. Те же разводы, цифры, водяные знаки. Зайдемте в магазин, и никто ее не отличит от остальных, и я получу за нее те же самые удовольствия, что и вы. Я просто не разделяю ваших взглядов на собственность. Изобрели какие-то формальные рамки, обзываетесь, пугаете милицией… или адскими мучениями.

Картинка далеко не такая глупая, как вам покажется на первый взгляд. Вы, конечно, сразу потянете с полки Уголовный кодекс, начнете тыкать пальцем в статьи о преступлениях против собственности – и укажете на отсутствие там статей о преступлениях против любви. Но, как рекомендовал всё тот же Маяковский, снимите очки-велосипед: уголовные и гражданские законы меняются самым причудливым и непредсказуемым образом – а добро и зло остаются.

Что было у нас на Руси в 1917-м году? В 18-м? 19-м? 20-м и далее?… Оттого, что чьи-то руки грабили и убивали братьев и сестер, отцов, матерей и детей, воплощая в жизнь «революционный закон», оказались ли они чище по сравнению с обычным грабежом и убийством – тем более что сплошь и рядом это были те же самые руки?!