Нравственность

Мы попытались выяснить процесс создания морального типа индивида его социальной группой. Мы уже заметили, что социальная группа создает и образует не только идеи и (С. 48) воззрения, взгляды и чувства индивида, но и то, что мы называем моралью; эта мораль есть не что иное, как внедренное социальной группой в дух ее членов убеждение в пристойности образа жизни, к которому они принуждаются самой же группой. Это убеждение, это сокровенное мнение личности о своем поведении и о поведении других является в развитии морали вторым моментом, которому предшествует первый, привитый привычкой и воспитанием, образом жизни и характером деятельности, стремлений и поступков. Это известные формы и принципы, которые индивид получает от своей группы и которые касаются всех сторон его жизни, всевозможных житейских положений.

Рассмотрим человека, который прочно прирос к своей группе: ни в каких житейских обстоятельствах, которые доступны группе, по ее природе и положению он не будет затрудняться в выборе образа действий, ибо он владеет привитым ему мерилом, которое никогда не бросит его на произвол судьбы, он владеет моралью, которая всюду служит ему путеводной звездой. Но это продолжается только до тех пор, пока простая, единообразная группа (small and simple aggregat Спенсера) составляет весь мир и притом единый мир индивида, — т.е. так бывает в примитивной орде, в диком первобытном состоянии. Здесь индивид знает и сознает, что правильно, пристойно и позволительно по отношению к своим, и что — по отношению к чужим. Но с момента основания организации господства, со времени соединения двух или нескольких социальных групп в расширившемся общении социальных элементов выступают различные моральные воззрения. Новое соединение не может уже пользоваться этой примитивной моралью, чтобы существовать, оно должно иметь другую. Отношение господства одних над другими настойчиво требует и создает уже другое житейское поведение, другие жизненные правила, а вместе с тем и другую мораль. Ставши необходимыми — новые учреждения, цель которых охрана господства, путем привычки прививаются к духу сочленов нового соединения и рождают в них новые воззрения относительно того, что правильно, пристойно, позволительно и хорошо. Новая форма жизни вырабатывает новую мораль. И из этой новой морали, которая приспособлена к усложненному социальному обществу, к вновь сложившемуся политическому строю, с развитием и усовершенствованием этого политического строя возникает право, т.е. установленная и провозглашенная политическая норма, за нарушение которой установлено наказание и кара.

Поэтому между правом и моралью существует генетическое различие, поскольку первое есть продукт столкновения (С. 49) различных социальных элементов, а последнее продукт отношений между простым социальным элементом и индивидом. Право возникает всегда и всюду только в социальном соединении, хотя бы и в самом простом; необходимым предположением права является организация господства, мораль возникает уже в примитивнейшем социальном элементе, в примитивнейшем племени, в орде.

Однако так как всякое более развитое и сложное социальное соединение, независимо от содержащихся в нем общественных групп, образует само по себе тоже социальную группу, так как совокупность его составных частей удерживается вместе известными обобществляющими связями и так как каждое соединение представляет социальное единство, то нет ничего удивительного в том, что простой факт существования этой социальной коллективности создает общую мораль, руководящую всеми его сочленами. Впрочем, эта мораль, соответствующая большей свободе взаимной связи, более ничтожному сцеплению этой совокупности, ни в коем случае не будет обладать той проникающей силой и интенсивностью, которою обладает мораль социальных элементов, поэтому она вступает в частный конфликт с последними и часто побеждается ими. Можно смело выставить положение, что большая часть преступлений и правонарушений, совершающихся в государстве, возникает из этих конфликтов общей морали с моралью социальных элементов. Так, например, охотник в горах не поступает против морали своей социальной группы, охотясь за дичью, несмотря на это он своим поступком вступает в конфликт не только с правом, но и с моралью государственного целого. Точно так же и бесчисленные правонарушения в торговом мире являются результатом противоречия между моралью торгового мира и моралью государственного целого (проценты). Такие частные конфликты служат доказательством того, что высшему единству государства еще не удалось растворить социальные элементы в единое социальное общество и привить всем индивидам в государстве ту высшую мораль, которая так же нужна для счастья целого, как примитивная мораль орды — для счастья орды.

Разрешение этой задачи — высшая цель государства, к которой оно стремится сознательно или бессознательно, и, хотя бы ее никогда не суждено было достигнуть, все-таки нельзя представить себе никакой более высокой санкции, никакого более глубокого оправдания для государства, как это его назначение — работать над воспитанием человечества для высшей морали. Идея этой морали не может исчерпаться национальным чувством, которое есть не что иное, как усложненное чувство орды: оно должно обнять, по меньшей (С. 50) мере, все цивилизованное и способное к цивилизации человечество.

Путь к осуществлению этого идеала морали открыт образованием так называемой европейской системы государств, которая со временем растворит сперва европейское человечество в одно, хотя и некрепко сплоченное социальное единство, после чего этот процесс может распространиться на другие части света, И хотя осуществление этого идеала и лежит в непредвидимой дали будущего, но цивилизованное человечество должно крепко держаться за него, если оно не хочет совсем погибнуть в слепом естественном процессе, и, конечно, лучшая часть задачи социальной науки — констатировать тот трудный путь, по которому человечество, истекая кровью, идет к своей далекой цели.

5. Нравственность и познание истины

После предыдущего ясно одно; мораль — не резонирующее человеческого разума, не явление, созданное сознательно человеческим разумом и волей, она, как и все общественные учреждения, — продукт естественного развития, которое, будучи обусловлено естественными и естественно необходимыми чувствами и идеями людей, возникает из взаимодействия между ними и стимулирующими, активными силами жизни как результат взаимодействий и противоречий между природой и человеческой жизнью. Отсюда следует, что в этом продукте мы можем различить два элемента — естественный и человеческий. Первый — вечен и неизменен, он повторяется всегда и всюду во все времена и во всех странах, последний — вечно изменяется, так как он представляет индивидуальное, индивидуальный вид рефлекса человека на отношения и силы природы. Поэтому в морали всех народов и времен мы всегда находим нечто сходное, типичное, наряду с изменяющимся индивидуальным: всегда и всюду один и тот же социальный естественный процесс создает мораль, тогда как различные модификации этого процесса различно влияют на социально-психический продукт.

Человек от природы поставлен в круг необходимостей, которые он не в состоянии изменить. Его стремление с естественной необходимостью направлено к тому, чтобы приспособиться как можно лучше к этим необходимостям, устроить свою жизнь по возможности удобней. Привычка приучает его к худшему; она его притупляет. Он привыкает к терниям и более не чувствует их. На страдания, причиняемые ему, он смотрит, как на следствие высшей необходимости, сознавая (С. 51) бесцельность протеста, он прекращает бесполезную борьбу и только инстинктивно старается несколько смягчить свой суровый жребий.

Следуя этому естественному стремлению, или, лучше сказать, подталкиваемый им, поступая только так, как само собой следует из его свойств и его положения, но при этом размышляя (что тоже лежит в его природе), индивид верит в свободу своих действий. Доказательство этой свободы он видит в индивидуальном колорите своих действий, который, впрочем, является следствием рефлексии, по форме различной, а по сущности одинаковой. Если он в этом стремлении, которое выражается в действиях, хотя и сопровождаемых размышлениями, попадает на такой род поведения, который после долгого опыта покажется ему самым подходящим, целесообразным и соответствующим его положению, то он такое поведение считает правильным, единственно хорошим и нравственным, противоположное поведение считает он безнравственным.

Таким образом, человек попадает в круг моральных идей, который как раз соответствует меньшему или большему кругу его потребностей и опыта, низшей или высшей ступени его культурного развития, более простым или сложным жизненным отношениям, К этим моральным идеям он приноравливается, с ними растет и развивается.

Мы видели, что все моральные чувства индивида развиваются только в сфере его социальной группы, путем воздействия этой группы на индивида.

Вообразим себе примитивного дикаря, человека — стадного зверя, какова его мораль? К своим его привязывает естественное чувство принадлежности к одной орде. Свои помогают ему в нужде, держатся заодно с ним, защищать их — таковы его моральные идеи. А чужие — члены других орд — подстерегают их, похищают их имущество, врываются в их леса, уменьшают их пищу, при случае убивают их, похищают у них сочленов, Убивать этих чужих, отнимать у них имущество — такова вторая главная моральная идея диких.

Единственный, вечный элемент этих идей остается присущим духу человека, переживает дикость, и сущность его сохраняется в течение всей жизни человечества, а меняются и совершенствуются только внешность и форма его. По отношению к чужим еще и теперь, как и тысячелетия тому назад, действует борьба за господство; между двумя чуждыми социальными группами еще и теперь, как и прежде, возможны только два отношения: борьба или союз для борьбы с третьей группой. По истечении тысячелетий развития, среди высшей цивилизации перед нами выступает та же примитивная мораль (С. 52) дикарей под видом патриотизма, героизма и храбрости. Ведь моральные идеи меняют лишь форму, зерно их бессмертно, т.е. умирает только с человеком.

Удовлетворение своих телесных потребностей естественным путем является наслаждением как для дикаря, так и для культурного человека. К этому естественному факту примыкает круг моральных идей, которые со временем меняют свою форму, но не сущность.

Член орды больше культурного человека чувствует себя частью целого, так как без своих, без своей орды его жизнь каждое мгновение отдается на произвол враждебной силе зверей и чужих орд.

Удовлетворение голода и жажды не может казаться безнравственным дикарю, на доставление пропитания беспомощным своим детям он должен смотреть как на хорошее и полезное дело, как на нравственный долг.

Между молодыми и старыми, беспомощными и работоспособными создается взаимное отношение поддержки и благодарности, отношение, которое становится в переменах возраста взаимным. Эта поддержка детей и стариков создает нравственную идею, но если времена, обстоятельства и индивидуальные свойства приучат орду к прекращению бедственной жизни стариков посредством их умерщвления, то и такая практика по временам и в известных местах приобретает характер нравственных поступков. Точно так же в разных местах и в разное время различно обстоит дело с воспитанием и умерщвлением детей. Зерно нравственной идеи одно и то же, поступки, возникающие из естественного стремления, применяются в той или иной форме, и моральной признается та практика, которая удержится и окажется целесообразной.

В зависимости от времени и обстоятельств, в зависимости от индивидуального характера орды, от физических и духовных качеств регулируются отношения полов в орде и разделение хозяйственного труда. И возникает ли из всех этих факторов беспорядочное половое сожитие, полигамия или полиандрия — признанное целесообразным и продолжительное применение всех этих форм половой связи будет составной частью морали, моральным долгом и моральной заповедью.

С господством одной орды над другой или с союзом двух орд с целью отразить или покорить третью, или, наконец, с холопством и рабством, появившимися вследствие- взятия в плен чужих, расширяется круг жизненных отношений, открываются новая сеть поступков, новая практика, и следовательно, возникает новая сфера моральных идей.

Целесообразный способ обращения с пленными, рабами и холопами, целесообразный характер отношений к союзникам (С. 53) создают основу для моральных воззрений. Разумное, целесообразное господство над подданными является единственно нравственным, верность союзникам создает новую моральную идею, различное обращение с членами различных общественных групп прежде, чем создать новое моральное право, ведет к созданию новых правил морали. Различное общественное положение молодых и старых поколений, мужчин и стариков, женщин в разные возрасты жизни, господствующих и зависимых, богатых и неимущих делает целесообразным и разумным различное поведение в известных жизненных обстоятельствах: поэтому образуются и различные жизненные масштабы морального для людей, стоящих в различных жизненных положениях. Так, например, безусловное послушание признается моралью холопов и рабов, несокрушимая энергия и строгое обращение — моралью господ. Так, например, убийство господина может рассматриваться как поступок, безнравственный для раба, а убийство раба ни в коем случае не считается безнравственным поступком для господина.

Но человек не довольствуется простыми фактами. Рефлектирующему человеческому духу всегда свойственно стремиться к отысканию таких причин, которые не имеют ничего общего с естественными причинами фактов. Как только ему встретится факт, он всегда старается дать ему объяснение, которое было бы, по возможности, первоначальным. Человек по природе — мифолог, поэт, вымышляя для явлений природы поэтические, большей частью антропоморфические объяснения и отвлечения, он делает то же и с общественными фактами. Каждое фактическое состояние он объясняет поэтически, мифически. Приписывая свое бытие творчеству сверхъестественного существа, он и все общественные различия сводит к различным актам творчества этого существа. Что в общественной организации создано силой отношений, то он сводит, главным образом, к первоначальному установлению Творца мира. При этом им бессознательно руководит стремление. сообщить каждой своей нравственной идее высшую санкцию, Когда социальные отношения развились настолько, что убийство стало наказываться и охрана жизни ближнего стала моральной заповедью, тогда его любовь к мифологии создает Бога, который является в пламени, среди блеска и грома для того, чтобы дать законодателю скрижали закона, на которых стоят слова: не убий! Таким путем человек мечтает построить здание морали на прочном фундаменте.

Такой характерной особенностью всякая человеческая мораль обладает с давних пор и до наших дней. Продукт фактов и действительных отношений, объясняемый и сопровождаемый вымышленными обстоятельствами, — в таком виде выступает (С. 54) пред нами мораль всех времен и стран. Постоянно в ней вымысел и истина переплетаются в нераздельную общую картину. В таком-то виде, как нераздельное целое, запечатлевается мораль в чувстве людей: иначе понять ее они не могут.

Основывается ли мораль в теологические эпохи на божественной заповеди, выводится ли она в философские времена из прирожденных человеку моральных идей — всегда мы видим, что вымысел и истина сплавляются воедино, и одно, по-видимому, не может существовать без другого. И вместе с моралью, проникающей в духовный мир человека, становящейся частью духовного Я, подкрепляющий мораль миф укореняется в душе человека.

И вот создается взгляд, будто мораль может быть строго охраняема при помощи мифа, будто всякое посягательство на миф должно привести к падению морали! Так смотрели издавна. так смотрят и теперь. Сократ был обвинен в уничтожении добродетели и морали, этих действительных сил жизни, так как он подвергал сомнению существование олимпийских богов, этих продуктов фантазии. Так точно и теперь смотрят как на опасного врага морали на всякого, кто отваживается дерзко критиковать или подвергать сомнению один из мифов, объясняющих и подкрепляющих нашу мораль, на всякого, кто отрицает “врожденные, всегда и вечно истинные моральные идеи” и старается представить мораль как продукт фактических социальных отношений, способных изменять и принимать разнообразнейшие формы, приспособляясь к фактическим отношениям. Такую борьбу наивности против истины во имя морали мы видим в разнообразнейших сферах.

Развитое моральное чувство создало миф моногенизма, оно пытается объяснить и подкрепить идею и чувство любви к ближнему при помощи мифа происхождения всех людей от единых родителей. На полигенизм смотрят, как на нечто безнравственное, как будто он опасен для морального чувства любви к ближнему, хотя это последнее может быть так же хорошо построено на единстве рода полигенистического человечества; в действительности, однако, оно имеет совершенно иной базис, лежащий в культурном развитии человечества.

Такое же зрелище в безличных формах представляет нам история сектантства и религиозных расколов. За не имеющими значения религиозными обрядами признается прямая связь с известными нравственными идеями, и отрицание этих обрядов признается отрицанием моральных идей, в действительности не имеющих с ними никакой внутренней связи.

Всякой новой философской идее, всякому приобретению науки предстояло выдержать борьбу с мнимыми “охранителями и защитниками морали”. Когда “просвещение” XVIII века, тогдашняя материалистическая (С. 55) философия отвергала несколько господствующих предрассудков, отовсюду раздался иезуитский крик ужаса, будто просвещение и материализм ниспровергают мораль. Так как в данное время существовало мнение, что душа — временная обитательница человеческого тела, что по разрушении его она прямо подымается на небо и там начинает новую жизнь, то всякая мораль и этика должны были зависеть от сохранения этой веры. Кто сумел усомниться в бессмертии души, тот грешил против морали и нравственности, как будто бы последние могут развиваться только на почве дуализма между телом и душой и бессмертия последней. В известные времена старались этим учением подкрепить существующий моральный строй, и при недостатке лучшего знания такая попытка была, конечно, только похвальна. Но в тот момент, когда прогресс знания показал, что такая основа морали неверна, эта основа становится шаткой. Однако отсюда ничуть не следует, чтобы отрицание этой мнимой основы ниспровергало мораль или ей угрожало, ведь, во-первых, основа морали — действительность, а не вымыслы, а во-вторых, все эти благочестивые вымыслы нисколько не помешали высшей безнравственности, ужасам инквизиции и процессам против ведьм — величайшим преступлениям, которые когда-либо совершало человечество.

Точно так же обстоит дело с враждебным отношением к дарвинизму. Так называемое происхождение человека от нижестоящих животных теология объявляет ниспровержением всякой этики и морали: как будто бы этика и мораль находятся в какой-нибудь фактической связи или являются следствием традиционного учения о сотворении человека!

Такое же явление встречаем мы в сфере государственной теории. Фактическое развитие права создало моральную идею государства. Из естественных и естественно необходимых стремлений выросло человеческое государство, оно стало в цивилизованных странах тем, чем оно является теперь — охраной права и нравов, опорой благосостояния и культуры. Этот факт создал в человеческом духе моральную теорию государства, один из тех прекрасных мифов, соответствующих этим фактам, в силу которого государство возникло из общественного договора, заключенного участниками государства для охраны права и применения справедливости. Этот миф является подходящим выражением для идеи государства, созданной фактическим развитием его.

<…> (С. 56) <…> Мораль есть спелый плод фактического культурного развития…

… Всякий прогресс познания истины и, в частности, познания природы может только содействовать морали. Жизненные события складываются из велений природы и поступков людей. Эти последние разумны, если соответствуют тенденциям природы, они неразумны, коль скоро презирают эти тенденции и идут вразрез с ними. Поэтому можно дать только один принцип для разумности человеческих поступков, следовательно, для человеческой морали и этики они должны соответствовать тенденции, смыслу велений природы. Поэтому познание природы, естествознание в своем истинном объеме, обнимающем все стороны человеческой жизни, есть единственный и необходимый базис всякой морали и всякой этики как науки.

Без естествознания нет морали, и поэтому мораль стоит на низкой ступени там, где естествознание находится в пренебрежении, и тем выше и чище мораль, чем выше прогресс в познании жизни природы. Понять это очень просто. Природа имеет все те свойства, которые восточный монотеизм приписывает своему Богу, — Вездесущность и Всемогущество, так как, в сущности, понятие Бога есть, может быть, только бессознательный и поэтический, а позднее непонятный и неясный символ природы. Из этих свойств природы следует, что всегда и всюду совершается только то, чего хочет природа, т.е. то, что согласно с нею, Человек подчинен велениям природы. Он стоит под давлением ее требований, должен удовлетворить естественные потребности, он живет сообразно силам и потребностям, данным ему природой, и, следуя ее велениям, должен окончить свой век, Это всемогущество природы и совершающиеся на почве его процессы глубоко запечатлеваются в душе человека: ему трудно представить себе (С. 57) другой способ бытия. Существующий же способ бытия кажется ему правильным и справедливым, разумным и нравственным. Для жизненных процессов у него нет другого масштаба, кроме как предполагаемая воля природы, т.е. видимые его тенденции.

Что “естественно”, то кажется ему по одному этому уже разумным и нравственным, а “неестественное” есть синоним неразумного и безнравственного. Так, на велениях природы воспитывались этические чувства человека, нормы природы, которые в социальной жизни превратились и конденсировались в его мозгу в нравственные идеи.

От природы взрослые и старики берут на себя руководство подрастающим поколением; уважение и почитание молодых к старшим соответствует нашей нравственной идее. Что естественно, что согласно с природой, то и нравственно.

Во всем, что естественно возникает согласно с природой, заключается вечное, прочное и неизменное основание всякой этики и морали, этические же и моральные поступки есть не что иное, как применение масштаба естественной тенденции, веления природы к жизненным явлениям.

Отсюда следует, что, в сущности, должна существовать только одна мораль, которая всегда и всюду так же проста и неизменна, как веление природы: но если, несмотря на это, существуют во времени и в пространстве различные этические воззрения, то это является результатом того, что, во-первых, познание природы не всегда и не всюду находится на одной и той же ступени и что люди в этом отношении часто предаются грубейшим заблуждениям, во-вторых, что существуют целые области человеческой жизни, как, например, социальная область, которые не относятся вовсе к нашим близоруким знаниям в областях природы, в которых совершенно не подозреваются и не предполагаются веления природы и в которых, следовательно, совсем не может быть и речи об изменении унаследованных моральных идей в смысле познанной “воли природы”, возможного приближения к ее тенденциям.

Итак, наука, исследуя истину, в частности, обращаясь к природе и ее велениям, стараясь исследовать последние и в социальной области, работает в духе морали и способствует ее прогрессу, при этом случайно она может свергнуть старых, любимых идолов и вызвать этим жалобный вопль “моралистов”.

Право

До сих пор изучение и понимание права колебалось между индивидуализмом и совершенно неопределенным коллективизмом. Обе эти крайности боролись одна с другой, от одной (С. 58) к другой бросалось развитие литературы, и так как истина не заключается ни в одной, ни в другой — то нечему и удивляться, что нас не удовлетворяют ни философия права, ни вообще господствующие научные системы права, что пресыщение и пустота являются продуктом длившейся целые столетия работы различных школ философии права.

Бросим краткий ретроспективный взгляд на этот печальный путь заблуждений. Самые первоначальные нормы человеческих действий получают свою санкцию частью от сложившихся обычаев, частью — от предполагаемой воли богов; вера и обычаи — первые источники права, т.е. того, что считается критерием поведения. Пробуждающаяся мысль общества смотрит на первые попытки юриспруденции как на источник права власти и государственный закон, отличая их от религии и морали. Таким наивным пониманием не могло удовлетвориться проникающее глубже научное стремление, отсюда начинается circulus vitiosus [Порочный круг (лат.).]: одни ищут источник права просто в человеке, в его природе, в его стремлении к общежитию или в тому подобных приписанных ему свойствах, другие думают найти этот источник в коллективном целом, в народе, в обществе и его “общей воле”, в народном духе.

Но истина лежит посредине. Право — не продукт индивида, не осознание природы и ее свойств, оно и не создание народа и даже выдуманной ad hoc [Для данного случая (лат.).] общей воли и народного духа. Право — социальное явление, т.е. форма совместной жизни, созданная столкновением разнородных и неравносильных социальных групп. Эта разнородность и неравенства являются необходимыми предположениями всякого права.

В примитивной орде, которая представляет однородную, единую и недифференцированную группу, совсем нет права, да оно здесь и не нужно, так как на этой ступени развития, в таком состоянии люди удовлетворяются несколькими религиозными представлениями и обычаем. В примитивной орде царит полное равенство, а оно не является почвой, на которой могло бы вырасти право. Поэтому там нет ни семейного права (там господствует смешение полов), ни права собственности, следовательно, нет и наследственного права. А при отсутствии торговли и сношений, конечно, нет ничего подобного и нашему имущественному праву. Не обнародованные нормы регулирует жизнь. Что произошло, то священно; для того, чтобы регулировать жизнь примитивной орды, вполне достаточно форм жизни, созданных с течением времени потребностями, — форм жизни, сумму которых мы называем обычаем, которые сводятся (С. 59) в большинстве случаев к воле богов, так как возникновение их происходит незаметно.

Только при столкновении разнородных групп, после того, как установлено подчинение одних другим и приходится подумать о совместной жизни неравных этнических элементов, т.е. приходится подумать об организации господства (а для этой цели недостаточно обычаев одной стороны, потому что они не признаны обычаями чуждого элемента), только тогда сила и преимущество более сильных устанавливают возможность совместной жизни и порядок жизни: вот эти-то установленные таким образом формы жизни неравных элементов друг подле друга, упрочняясь путем практики и привычки в нормы и принципы, создают право.

Так, вследствие похищения женщин чуждого племени возникло впервые семейное право как господство мужа над своей женой; так, вследствие подчинения чуждого элемента и превращения его в служебный возникло право господ на своих рабов, а вследствие различия между господином, которому принадлежат земные плоды, и рабом, который обрабатывает землю для господина, возникло право собственности. Земля вместе с приобретенным господством переходит в семье от отца к сыну, благодаря чему возникает наследственное право. Если в эту примитивную организацию вступает чужой торговый элемент, то обмен благ создает имущественное право и прежде всего обязательственное, долговое право со всеми его усложнениями, вызванными развитием торговли и оборота,

Вообще говоря, право всегда создается столкновением неравных социальных элементов, и отсюда вытекает, что всякое право носит на себе печать своего происхождения.

Нет ни одного права, которое не было бы выражением неравенства, так как всякое право есть компромисс между неравными социальными элементами, первоначально принудительно осуществленное примирение противоположных интересов, получающее санкцию нового обычая только путем практики и привычки. Так, семейное право подчиняет жену и детей господству отца и сперва принудительным образом устанавливает примирение противоположных интересов, пока со временем практика и привычка не заменят первоначального принуждения новым обычаем и новой моралью.

Точно так же право собственности нормирует неравенство между собственниками и неимущими по отношению к объекту собственности, наследственное право — неравенство между наследником и всеми “ненаследниками” относительно наследства, долговое право — неравенство между кредитором и должником по отношению к предмету обязательства. Короче говоря, всякое право возникает из неравенства и имеет в виду (С. 60) поддержать и утвердить его через установления господства более сильных над более слабыми, в этом отношении всякое право есть верное зеркало государства, которому оно обязано своим возникновением и целью которого является тоже не что иное, как поддержание порядка совместной жизни неравных элементов посредством господства одних над другими. И так как поддержание неравенства есть душа, принцип всякого права, то всякому праву соответствует обязанность, всякому активному объекту права должны соответствовать один или много пассивных субъектов, подобно тому как и в природе государства лежит тот факт, что оно состоит из господствующих и подчиненных.

7. Право и государство

Уже из предыдущего следует, что право может возникнуть и мыслимо только в государстве. Вне государства нет права, так как право есть специфически государственный институт, плоть от плоти и кровь от крови. Каждое право есть часть государства и, так сказать, содержит в себе известную меру государственного господства. Откуда приходит эта мера господства во всякое право, если не из огромного резервуара господства, который мы называем государством? Государственное господство распределяется из этого огромного резервуара, подобно водопроводу, через большие трубы права, стоит только отвернуть кран исполнения — и государственное господство, государственная власть налицо. В культурном государстве за право государственного господства платят маленькую пошлину, большей частью в форме штемпельной марки. Но можно ли себе представить право без государства? Так же мало, как водопровод без резервуара, без сети, труб и кранов.

При всем том схоластики сумели создать многочисленные системы “естественного права”, права, которое якобы существует и действует независимо от государства, вне его и над ним. Теперь естественное право, к счастью, побеждено: оно умерло и погребено.

Однако дух этого права все носится над волнами юриспруденции. Юристы все еще говорят о правах, которые “прирождены” человеку. Кроме основных прав, “провозглашенных Французской революцией”, как, например, “права” свободы, равенства и т.д., сюда относятся еще другие “неотъемлемые” права, напр.: “право жить”, “право на труд” и т.п. В большинстве случаев такие права, если они могут быть выведены из “идеи человека” как “свободного,.духовно-разумного” существа, выводятся из “идеи справедливости”. Мы не будем теперь указывать на произвольность и пошлость таких (С. 61) дедукций. Все посылки этих естественно-правовых дедукций, еще живущих, несмотря на смерть естественного права, — ложны. Чистая фантазия, что человек — “свободное” существо, еще большая фантазия, что он — “разумное” существо. Если под “разумностью” понимать то свойство, в силу которого всякий человек в своих поступках управляется разумом, а не слепыми силами, то ни в коем случае “человека”, принимая это слово как родовое понятие, нельзя назвать разумным. Это признание “неотъемлемых человеческих прав” основывается на самом неразумном самообоготворении и слишком высокой оценке человека и его жизни, равно как на полном игнорировании единственно возможных основных основ существования государства.

Призрачные свободы и равенство несовместимы с государством, они — прямое отрицание последнего. Для людей нет никакого другого выбора, кроме государства (с его неизбежными несвободой и неравенством) или анархии.

В первом есть много неизбежного зла, но, с другой стороны, оно содействует охране величайших благ, которые могут быть достоянием человека на земле. Анархия же есть возведение неизбежного в государстве зла в зло беспредельное, в то же время она не может доставить самого ничтожного из государственных благ, ибо самым большим злом для людей являются те же люди, их глупость и подлость. Государство едва сдерживает уздою власти это зло, в анархии же оно свирепствует необузданно и громоздит преступление на преступление. Итак, или государство, или анархия — иного выбора не может быть, мы не можем возвратиться к примитивной орде. А между этими двумя образами социального бытия — государством и анархией — выбор не труден.

Не меньшую ошибку делают те, кто думает вывести право из “справедливости”, и ставят выведенное таким образом право над государством и предлагают государству реализовать его. В основе такой дедукции лежит оптический обман. В самом деле, что такое справедливость? Откуда мы можем получить о ней представление? Только факт права, как оно создалось в государстве, воспитывает в нас идею справедливости, идея справедливости образуется благодаря праву, и наша восприимчивость к ней, наше ощущение справедливости, наше чувство справедливости не имеют никакого другого источника. Этой истине совсем не противоречит то, что мы в том или в ином случае можем признавать право несправедливым, противоречащим справедливости: развитие нашего чувства справедливости, совершающееся под влиянием права, может, по-видимому, настолько опередить развитие самого права, насколько развитие государственных отношений вместе с чувством (С. 62) справедливости опережает все институты права, существующие еще только в силу писаного закона или укоренившейся практики и традиции. В подобном случае наше стремлением к справедливости есть лишь предшественник нового законного права, которое уже зародилось в жизни и соответствует данной стадии развития государства, которое, можно сказать, уже существует как еще ненаписанное, но уже признанное; однако нужно делать различие между стремлением к реформам, которые основываются на существующих в государстве отношениях и вытекают из степени его развития, и между такими требованиями, которые противоречат существу государства и всему его историческому развитию. Одним словом, нужно отличать правильные стремления к реформам, вытекающие из существа государства, от утопий. Первые вытекают сами собой из всего прежнего развития государства, последние же совершенно отрешаются от государства и становятся на такую почву, на которой никогда не стояли государственные институты. Такая почва — свобода, равенство и совершенно независимая от государства абсолютная “естественно-правовая” справедливость. Что такое эта “справедливость”, как она создается — об этом мы ничего не знаем и ничего не можем знать. Наша идея справедливости есть простая абстракция от права, она стоит и падает с этим своим основанием. Представим себе, что из нашего прошлого исчезли государственное развитие и право — и из нашего духа исчезнет всякий след понятия справедливости. Это знает уже Платон и, когда он в своем “Государстве” подходит к объяснению понятия “справедливого человека” и “справедливости”, он начинает это объяснение описанием основания государства из разнородных неравных элементов и, предполагая, что каждая социальная составная часть принимает в государстве соответствующую ей роль, называет эту организацию государства и государственного строя справедливой, а то нормальное состояние государства, в котором каждый подчиняется выпадающей ему роли, является для него идеалом справедливости. Только этим окольным, или собственно естественно возможным путем, исходя из понятия государства, Платон постигает понятия справедливого, которое он затем прилагает, как масштаб, к отдельным людям...

…В самом деле, в государстве более слабый должен подчиниться и приспособляться к более сильному, и правовой порядок государства не может быть ни чем иным, как таким, который больше всего удобен для самой крупной силы в государстве; впрочем, такой порядок в государстве для более слабого является (С. 63) сравнительно самым лучшим, и в этом смысле государственный правовой порядок представляет естественно мыслимую идею справедливости, единственный источник, из которого мы можем черпать представление о справедливости и справедливом. Но этот правовой порядок был всегда и всюду антиподом свободы и равенства, и должен быть таковым по природе вещей. Он всегда и всюду был выражением реальных отношений силы социальных элементов государства. С изменением этих отношений и особенно с прогрессивным развитием государства в области народного хозяйства, искусства и науки эти отношения силы претерпевают постепенное изменение в пользу большей гуманности и мягкости; вместе с тем гуманизируется и правовой порядок, право, и вместе с тем и больше совершенствуется отвлеченная от него идея справедливости. Но теперь, как и во время Платона, только государство может быть масштабом справедливости, поэтому необходимые условия его существования и сохранения образуют границу этого понятия.

Что должно делать государство, то справедливо, но никогда не может быть справедливым то, чего государство не может делать.

8. Право и нравственность

Мы видели, что право возникает при столкновении разнородных социальных элементов, когда коллективное целое уже не может быть сдержано простым обычаем, мораль одних не является в то же время моралью других. Такое противоречие нравственных воззрений, делающее невозможным существование социального единства, примиряется правом, сперва в форме повеления господствующих. Выше мы указали, что и это право со временем превращается в обычай и мораль, так что оно как право в то же время становится содержанием новой морали. Мы должны разъяснять это кажущееся противоречие между моралью, предшествующей праву, и моралью, вновь создаваемой правом.

Откуда произошли обычай и мораль примитивной орды? Из требований жизни, из общих потребностей примитивного социального единства. В новой социальной совокупности, образовавшейся из двух или нескольких разнородных элементов, эти жизненные потребности необходимо слагаются иначе, становятся иными. Конечно, вследствие отсутствия общего обычая и морали, эта новая совокупность сдерживается сначала силою, принуждением и государственным правом. Но в этом новом социальном единстве не может не быть действия практики и привычки, действия тех сил, которые ведут в примитивной орде к созданию прочного обычая и морали.

(С. 64) Новое право намечает только путь, которым должны были создаваться необходимые жизненные формы нового социального единства и по которому они со временем должны были пройти во всеобщее сознание.

Это очень легко понять. Новое социальное единство, новое общество консолидируется, оно находит, в конце концов, для своего бытия известные формы, которыми его сочлены должны так или иначе удовлетвориться и которым они должны подчиниться.

Тем ли иным путем люди ищут и находят известные формы мирного совместного существования, подчиняются их необходимости и, признавая и принимая последнюю, создают новый обычай, новую мораль, первый толчок к которой дается правом. Как же относится к этой новой морали сложного общественного тела прежняя мораль ее отдельных элементов?

Старая мораль социальных элементов необходимо должна подчиниться этой новой, ибо в то время как первая обеспечивала состояние простой группы, новая обеспечивала состояние группы более сложной.

Иллюстрируем это примером. Для примитивной орды, для простого племени враг и чужой — идентичные понятия. Ее мораль повелевает ей щадить лишь своих и, напротив, без рассуждений истреблять чужих. Но с того момента, как чужие образуют составную часть нового общества, в положении ли рабов, союзников, или класса, принятых в каких-либо интересах старого общества (каковое отношение устанавливается договором, из которого возникает право), — с этого момента старая мораль должна уступить место новой. Интерес нового общества, создающий новое право, медленно уничтожает старую мораль, отождествляющую “чужого и врага”, и прокладывает дорогу новой, в силу которой раб, союзник или принятый в состав группы инородец имеют притязание на охрану и уважение, хотя старая мораль еще долго оставляет известные рудименты в воззрениях и чувствах — новый интерес нового целого создает все-таки новую мораль, которая оказывается победительницей старой.

Этот процесс, процесс образования новой морали под влиянием прогрессивного образования права происходит во всех областях правовой жизни.

Хотя в примитивной орде или даже в феодальном государстве средних веков имущество низших классов, напр. имущество странствующих купцов, могло послужить хорошим призом господствующим классам, рыцарям-хищникам, хотя подобный грабеж нисколько не грешил против старой морали, не наносил никакой “порухи” рыцарской чести, но все-таки новое право, которое в интересах целого охраняет собственность и (С. 65) имущество горожан, медленно прокладывает путь новой морали, и эта новая мораль ныне запрещает дворянству отнимать у горожан их имущество. С трудом и медленно, но преодолевая все препятствия в течение столетия, право государства создает новую мораль для области имущественных отношений, и теперь для нас уже непонятно, как в средние века рыцари и дворяне, столь дорожившие честью, нимало не задумывались и не стыдились напасть на первый же попавшийся им город и отнять трудовое имущество у горожан.

Вытеснение старой морали новой под влиянием нового права, вызванного потребностями и интересами нового общества, яснее всего сказывается в развитии патриотического чувства. Первоначальное племенное сознание отдельных социальных элементов государства со временем превращается в народное и национальное сознание. В то время как по старой морали личность обязана была к преданности только в отношении к ее сингенетической группе, существование интересов нового общества создает новую мораль, которая требует от личности безусловной преданности целому, составленному из разнообразных в этническом и социальном отношении элементов. <…>

<…> (С. 66) <…>

II