Введение. Историческая ретроспектива

ХОЛОДНАЯ ВОЙНА

Гг.

Историческая ретроспектива

Сборник статей

Москва

«ОЛМА-ПРЕСС»

ББК 63.3(0)6

Х 734

Исключительное право публикации книги

«Холодная война. 1945—1963 гг. Историческая ретроспектива»

принадлежит издательству «ОЛМА-ПРЕСС».

Выпуск произведения или его части без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону.

Разработка оформления серии

Петра Волкова

Х 734 Холодная война. 1945—1963 гг. Историческая ретроспектива: Сб. ст. / Рос. акад. наук. Ин-т всеобщей истории / Отв. ред. А. О. Чубарьян, Н. И. Егорова. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2003. — с.: ил. –– (Архив).

ISBN 5-224-04305-0

Холодная война, как главный феномен международных отношений второй половины ХХ в., ушла в прошлое. Однако в общественном сознании до сих пор сохранились многие стереотипы холодной войны, ее политические последствия продолжают сказываться и в современных условиях. Поэтому интерес к истории холодной войны не только не исчезает, но и приобретает новые импульсы, благодаря рассекречиванию архивных документов по обе стороны бывшего «железного занавеса». В книге на основе новых архивных материалов и с учетом ведущихся научных дискуссий представлена современная интерпретация основных этапов становления и развития конфронтации между западным и советским военно-политическими блоками с середины 1940 до начала 1960-х годов.

Книга рассчитана на историков, политологов и всех читателей, интересующихся историей международных отношений.

ББК 63.3(0)6

ISBN 5-224-04305-0 © Издательство «ОЛМА-ПРЕСС», 2003

Н. И. Егорова

Введение

Обращаясь к характеристике современных тенденций в историографии холодной войны, исследователи широко оперируют таким понятием как написание ее «новой» истории. Применение данного, широко употребляемого в исторической науке термина (вспомним «новую» экономическую, политическую, социальную, интеллектуальную историю) к изучению феномена международных отношений второй половины ХХ в. восходит к началу 1990-х годов. Тогда сама холодная война после «бархатных» революций 1989 г. в Восточной Европе, крушения Берлинской стены, а затем и распада Советского Союза в 1991 г. стала считаться достоянием прошлого. Под влиянием происходивших событий и особенно эйфории в связи с открытием российских и восточноевропейских архивов, возникла настоятельная потребность пересмотреть многие прежние интерпретации генезиса, хода и исхода холодной войны.

Волна «ревизии» коснулась и российской историографии. Долгие годы в ней господствовала трактовка холодной войны как односторонней, идеологической и политической агрессии стран Запада против СССР и «социалистического лагеря», которая постоянно грозила перерасти в военную конфронтацию. Поэтому доступ к ранее закрытым партийным архивам, архивам внешнеполитического ведомства и даже к архивам спецслужб со всей остротой поставил вопрос о необходимости переосмыслить старые подходы к советской внешней политике с учетом открывшихся новых документальных свидетельств. Свою роль в переоценке ценностей сыграл и кризис марксисткой идеологии и методологии истории. В отечественной исторической науке критика формационного подхода сопровождалась широким обращением к цивилизационным и циклическим теориям. В этих условиях российским историкам, по сути, предстояло заново написать историю холодной войны.

Первым академическим опытом такого рода были сборник «Холодная война: Новые подходы, новые документы» и коллективный труд «Советская внешняя политика в годы холодной войны (1945—1985). Новое прочтение»¹. С начала 1990-х годов на полках книжных магазинов стало также появляться значительное количество мемуарной литературы, которая заслуживала внимания профессиональных исследователей холодной войны². В этих книгах, несмотря на всю специфику жанра воспоминаний, так или иначе оправдывающих политическую деятельность их создателей, содержалось немало ценных сведений и критического материала, что также способствовало процессу переоценки устаревших концепций.

Что касается зарубежной историографии холодной войны, прежде всего американской, то в ней не наблюдалось того всплеска «ревизионизма», как это случилось в 1960-е годы, названные критическим десятилетием Америки. Однако международные события рубежа 1990-х годов и открытие архивов по ту сторону «железного занавеса», а также рассекречивание новых документов в архивах стран Запада и других регионов породили мощный импульс к изучению холодной войны как международной истории. Именно в таком широком смысле определялась генеральная стратегия создания новой истории холодной войны. Речь шла о переносе акцентов с противоборства США и СССР на изучение роли третьих стран в происхождении и эскалации холодной войны, причем не только в Европе, но и в Азии, на Ближнем и Среднем Востоке, в Латинской Америке.

Вместе с тем по мере выхода в свет новых работ зарубежных исследователей по различным проблемам послевоенного глобального противоборства западного и восточного военно-политических блоков понятие новой истории холодной войны приобретало дополнительные характеристики, включая пересмотр прежних интерпретаций при одновременном синтезе их наиболее рациональных элементов и перспективных идей. Этот процесс нашел наиболее полное выражение в трудах представителей так называемого «постревизионистского» направления, становление которого началось с середины 1970-х годов под воздействием «ревизионистской» критики ортодоксальных концепций, а также теорий «политических реалистов» и которое постепенно утвердилось в качестве лидирующего в западной историографии холодной войны. Несмотря на то, что его представители подчас имеют большие расхождения между собой относительно причин и проявлений холодной войны, постревизионистов можно объединить по ряду общих признаков. Эти исследователи в целом сходятся во мнении, что каждая из сторон несет свою долю ответственности за развязывание холодной войны. Постревизионистов также сближает тенденция к многофакторному анализу происхождения холодной войны. Они рассматривают как геополитические причины, уделяя особое внимание интересам обеспечения национальной безопасности, так и непримиримые различия в идеологии и природе советской (тоталитаризм) и западной (демократия) внутриполитических систем. Кроме того, они принимают во внимание роль субъективного фактора (личности И. В. Сталина, Ф. Рузвельта, Г. Трумэна, У. Черчилля и др.), который в современной интерпретации сводится к проблеме адекватного и искаженного восприятия действительности и намерений противостоящих сторон их политическими лидерами.

Одним из главных результатов переосмысления постревизионистами прежних подходов к холодной войне является возрождение на новом уровне интереса к роли идеологии. В свое время постревизионисты уделяли слишком большое внимание инструментарию политических реалистов, в частности анализу роли национальных интересов сверхдержав в генезисе холодной войны, их борьбы за сферы влияния. Рассмотрение холодной войны в контексте противоборства идеологий было достаточно скомпрометировано ортодоксальными историками, а также крушением самой соцсистемы. Однако открытия в бывших партийных архивах России и стран Восточной Европы заставили вновь обратиться к более пристальному рассмотрению идеологического фактора. Особую роль в начавшихся дискуссиях сыграла книга одного из ведущих американских специалистов в области изучения холодной войны Дж. Гэддиса «Сейчас мы знаем. Переосмысление истории холодной войны», опубликованная в 1997 г.³, в которой автор уделил преимущественное внимание роли Сталина, советской системе и идеологии в развязывании конфронтации. Оппоненты Гэддиса среди постревизионистов (в их числе такие известные историки, как М. Леффлер, Г. Лундестад, А. Стефансон и др.) усматривают в таком одностороннем подходе элементы неоортодоксальности, а также обвиняют автора в игнорировании идеологического измерения американской внешней политики.

В 1990-е годы в изучении холодной войны западными историкам стало заметнее влияние политологии, в частности конфликтологии, системной теории международных отношений и политической психологии, что не чуждо и отечественной историографии, однако проявляется в гораздо меньшей степени⁴. Вместе с тем между политологами и историками идут дебаты о том, насколько полно последние используют методологические разработки теоретиков международных отношений и наоборот, как сами теоретики ассимилируют новые исторические факты в своих исследованиях⁵.

О заметном продвижении по пути написания новой истории холодной войны с позиций многополярности и преодоления узких биполярных или американоцентристских схем свидетельствует тот факт, что европейские исследователи составили заметную конкуренцию своим заокеанским коллегам, которые всегда занимали лидирующие позиции в историографии темы. Помимо целого ряда индивидуальных монографий о холодной войне, опубликованных европейскими учеными за последние годы, известное английское издательство Ф. Касса основало специальную серию «История холодной войны». Ее главной целью является содействие дальнейшему созданию новой истории холодной войны. В рамках этой серии уже выпущена коллективная монография «Пересматривая холодную войну. Подходы, интерпретация, теория»⁶ и другие исследования. Еще одним проектом, который реализуется через издательство Касса и является совместной инициативой Института всеобщей истории РАН, Лондонской школы экономики и политических наук, при участии ряда известных европейских и американских специалистов по холодной войне, является публикация журнала «История холодной войны»⁷. Первый номер данного издания вышел в конце 2000 г. Годом ранее, в 1999 г., специализированный «Журнал по исследованию холодной войны»⁸ начал выпускаться Гарвардским университетом.

Существенной, хотя и прикладной, частью новой истории холодной войны являются современные формы сотрудничества ученых, а также распространения результатов их исследований. В настоящее время в США и ведущих странах Западной Европы существуют многочисленные центры по изучению России и стран Центральной и Восточной Европы. Наиболее известным является Институт Кеннана при Центре Вудро Вильсона в Вашингтоне. В 1991 г. именно в этом Центре, который считает одним из приоритетов в своей работе подведение исторической базы под политические дебаты в правительственных кругах, было положено начало выделению тематики холодной войны в отдельный долгосрочный проект. Речь идет о хорошо знакомом специалистам Проекте по международной истории холодной войны (Cold War International History Project) Центра Вудро Вильсона. Главной целью проекта является содействие написанию многонациональной истории холодной войны через рассекречивание архивных материалов в бывшем советском блоке (включая Китай, Вьетнам, Северную Корею), частичную их публикацию на страницах специального бюллетеня и проведение серии международных конференций в различных регионах в сотрудничестве с учеными разных стран.

Менее масштабный европейский проект «Восточная и Западная Европа в холодной войне, 1953—1989» объединяет преимущественно западноевропейских исследователей. Его организаторы считают своей основной целью не только изучение новых архивных документов. Большое значение придается исследованию взаимоотношений европейских государств в годы холодной войны и в целом роли Европы в ее происхождении и развитии.

Исследованию военного измерения холодной войны посвящен также новый международный «Проект по параллельной истории НАТО и Организации Варшавского договора», в числе организаторов которого Архив национальной безопасности при Университете Дж. Вашингтона (США) и научные центры по изучению проблем безопасности в Вене и Цюрихе. Одна из главных целей данного проекта—содействие современным проблемам безопасности через изучение опыта союзнических отношений в западном и восточном военно-политическом блоках. Важным результатом деятельности проекта является публикация рассекреченных документов из архивов Чехословакии, Болгарии, Румынии, Венгрии. Благодаря усилиям болгарских участников проекта выпущены два компакт-диска — «Болгария в Варшавском пакте» и «НАТО на Балканах».

Девяностые годы прошлого века были также отмечены появлением многочисленных национальных научных центров и групп по изучению истории холодной войны. В США такие центры существуют при университете в штате Огайо, в Гарвардском университете, Калифорнийском университете (Санта-Барбара) и др. В Италии группа историков из университетов Флоренции, Падуи, Перуджи, Рима и других создала межуниверситетский центр по изучению холодной войны. В Восточной Европе наиболее известны центр в Институте венгерской революции 1956 г. в Будапеште и группа по изучению холодной войны в Болгарии. В 2000 г. болгарские коллеги провели первую международную конференцию «Холодная война на Балканах: история и современность», посвященную региональному измерению холодной войны и ее негативному воздействию на страны Юго-Восточной Европы и Средиземноморья, в частности на судьбу Греции, Кипра, Югославии и др. Центры по истории холодной войны существуют также в Китае (при Университете Восточного Китая в Шанхае, а также при Университете и Институте изучения современного Китае в Пекине).

В 1995 г. в Институте всеобщей истории РАН была создана специальная группа по истории холодной войны, которая в 1999 г. была преобразована в Центр по изучению холодной войны для реализации коллективных и индивидуальных научных проектов, а также, по возможности, координации российских исследований в данной области.

Сотрудничество российских и зарубежных ученых в форме реализации краткосрочных и долгосрочных проектов имело своим результатом не только проведение многочисленных международных конференций и дискуссий по наиболее острым проблемам холодной войны, но и публикацию ряда сборников документов. В числе наиболее крупных из них можно назвать издание совместно с фондом Фельтринелли (Италия) документов трех совещаний Информационного бюро коммунистических и рабочих партий на основе российских фондов архива Коминформа⁹.

На фоне достижений зарубежной историографии вклад отечественных историков в написание новой истории холодной войны выглядит пока еще довольно скромно, хотя в России издано немало книг и статей, касающихся различных аспектов внешнеполитической деятельности Советского Союза в послевоенные годы, а также освещающих многие сюжеты внутриполитической истории СССР и функционирования властного механизма (особенно — в свете критики сталинизма), которые в значительной степени расширяют представление исследователей о том, что же представлял собой феномен холодной войны. Так, понять движущие силы внешней политики Сталина помогают монографии Г. В. Костырченко, Р. Г. Пихои, В. Ф. Зимы, Г. М. Ивановой и других, посвященные жизни советского общества в системе тоталитаризма¹⁰. Данная тематика нашла отражение и в книге Е. Ю. Зубковой об общественном мнении в СССР в первые послевоенные годы¹¹. В монографии А. А. Данилова и А. В. Пыжикова о становлении СССР в качестве сверхдержавы предпринята попытка комплексного анализа таких важных факторов, влиявших на внешнюю политику страны, как военизированная экономика, идеология и партийно-правительственный аппарат тоталитарного государства¹².

Однако, как показывает состояние российской историографии в данной области на рубеже 2000-х годов, отечественным историкам еще предстоит большая работа по созданию специальных исследований по теме холодной войны. В конце 1990-х годов Институтом всеобщей истории было выпущено два сборника статей, охватывающих сталинский период холодной войны¹³. Вышли в свет монографии А. А. Фурсенко и Т. Нафтали, А. В. Торкунова, А. С. Орлова, Ар. А. Улуняна, Ф. И. Новик, посвященные войне в Корее, Кубинскому кризису, холодной войне на Балканах и традиционному, но все еще дискуссионному «германскому вопросу»¹⁴. Следует особо отметить фундаментальный труд авторов Института славяноведения РАН, в котором в показана эволюция и особенности становления режимов советского типа в странах Восточной Европы¹⁵.

Важным сегментом современной российской историографии холодной войны и свидетельством значительного прогресса в ее изучении являются публикации архивных документов в научных журналах «Источник», «Исторический архив», «Новая и новейшая история», «Вопросы истории», «Международная жизнь» и других, а также в многотомных изданиях. В числе последних высокую оценку в России и за рубежом получили вышедшие в конце 1990 — начале 2000-х годов сборники «Восточная Европа в документах российских архивов», «Советский фактор в Восточной Европе», «СССР и германский вопрос», «Советский Союз и венгерский кризис 1956 г.», а также опубликованные фондом «Демократия» в серии «Россия ХХ век. Документы» тома: «Лаврентий Берия. 1953 г.», «Маленков, Молотов, Каганович. 1957 г.», «Георгий Жуков»¹⁶.

Таким образом, на сегодняшний день вполне можно говорить о сложившейся отечественной историографии новой истории холодной войны и ее специфике. Прежде всего, ее отличает более интенсивный интерес к архивному источнику (на фоне некоторого спада такового за рубежом — из-за неоправдавшихся ожиданий сенсационных находок в архивах). Это вполне объяснимо, учитывая тот документальный голодный паек, которым долгие годы приходилось довольствоваться советским историкам.

Еще одной особенностью российской историографии является постановка вопроса о причинах выхода сталинизма за пределы СССР и усиления конфронтации со странами Запада в 1940 — 1950-е годы. Во многом это было вызвано не внешними, а внутренними факторами: милитаризацией народного хозяйства и развитием ВПК, новой волной массовых репрессий с целью укрепления сталинской тоталитарной системы власти. В частности, этот подход был первоначально представлен в сборнике «СССР и холодная война», а затем продолжен коллективом авторов в новом сборнике «Советское общество: Будни холодной войны»¹⁷.

Обращает на себя внимание и такая новая для отечественной историографии тема (ранее засекреченная), как история советского атомного проекта и развития ВПК. В числе опубликованных исторических работ — монография В.Л. Малькова о дипломатической истории начала ядерной эры (с экскурсом в советскую политику по созданию атомной бомбы)¹⁸, работы С.Н. Симонова и И.В. Быстровой о советском ВПК в сталинский период холодной войны¹⁹. В настоящее время также опубликовано несколько томов документов из архивов Министерства атомной промышленности и Академии наук СССР о создании советского ядерного оружия²⁰. Все это способствует дальнейшему развитию данной темы.

Представленный вниманию читателей новый сборник статей, подготовленный Центром по изучению холодной войны Института всеобщей истории, направлен на освещение наиболее спорных вопросов, а также сюжетов, ранее не рассматривавшихся в отечественной историографии, и теоретическое обобщение уже накопленного конкретно-исторического материала. Если говорить о концепции книги в целом, то статьи объединяет общий замысел авторского коллектива: показать холодную войну как процесс, на зарождение и динамику которого влияли не только глубинные идейно-политические факторы, но и целый ряд событий международной и внутриполитической жизни обеих противоборствующих сторон. Выбор хронологических рамок с 1945 г. до начала 1960-х годов обусловлен целью изучения наиболее острого периода конфронтации, а также тем комплексом отечественных документов, которые к настоящему времени рассекречены и могли быть использованы исследователями при подготовке книги. Все статьи (часть их имеет примечания с развернутыми авторскими комментариями) написаны на основе документальных материалов из российских и зарубежных архивов.

Среди тех проблем, которые все еще вызывают жаркие споры между историками, на первом месте продолжают оставаться само определение холодной войны, ее хронология и дилемма приоритетности геополитических или идеологических факторов в качестве причин конфронтации. Данные проблемы наиболее полно представлены в статьях Д. Г. Наджафова и В. О. Печатнова, относящих начало драматического конфликта между бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции к 1945—1946 гг. Однако в соответствии с предложенной Наджафовым интерпретацией, истоки холодной войны восходят даже к 1917 г., поскольку ее возникновение связано со структурными противоречиями между двумя различными социально-политическими системами. Причем решающая роль в конфликте принадлежала идеологической несовместимости социалистической и капиталистической систем. Хотя данная концепция далеко не нова и впервые была всесторонне обоснована в начале 1960-х годов Д. Флемингом²¹, а также имеет своих сторонников как среди зарубежных, так и российских исследователей, Наджафов предлагает собственную оригинальную систему доказательств, которая базируется на тщательном изучении документов бывших партийных архивов и тезисе о том, что изучение проблематики холодной войны не может быть оторвано от «исторических причин падения коммунистической власти в СССР». Отличие подхода Наджафова состоит также в том, что он рассматривает Вторую мировую войну как рубеж, за которым последовала следующая, более активная фаза холодной войны, принявшая конкретную форму острого соперничества между СССР и США.

Если Д. Г. Наджафов отдает предпочтение решающему влиянию идеологического фактора в генезисе холодной войны, то В. О. Печатнов примыкает к сторонникам синтеза идеологических и геополитических причин в возникновении послевоенной конфронтации двух сверхдержав. Проанализировав процесс двойной перестройки советско-американских отношений (от «холодного мира» к боевому союзу и затем к холодной войне), автор выделяет среди главных причин враждебных отношений бывших союзников, начиная с 1946 г.: складывание антисоветского консенсуса в США, реидеологизацию американской политики в отношении СССР как антитезы рузвельтовскому курсу на сотрудничество, возврат к тотальному контролю во внутриполитической жизни СССР, геополитические притязания и великодержавность Сталина. В целом Печатнов считает, что все участники «большой тройки» несут ответственность за девальвацию сотрудничества и переход к холодной войне. Доступ автора к документам Архивам Президента РФ и Службы внешней разведки позволил ему ввести в оборот немало новых фактов, касающихся отношения западных союзников к притязаниям СССР на укрепление своих позиций в Средиземноморье, получения опеки над итальянскими колониями и др.

Не менее дискуссионной и даже более мифологизированной является тема становления восточного блока. Основные расхождения в данном вопросе среди российских историков выявляются в различной оценке роли внешнего (политика Москвы) и внутреннего (деятельность национальной партийно-государственной номенклатуры) факторов при возникновении и утверждении режимов советского типа в странах Восточной Европы, а также в толковании народной демократии²². Поэтому представленные в сборнике две статьи Л. Я. Гибианского, в которых автор на основе документальной реконструкции взаимоотношений СССР со странами восточноевропейского региона в период с начала 1940-х годов до 1953 г. стремится доказать, что процессы становления социалистических режимов и советского блока являлись взаимосвязанными, отличаются полемической направленностью. Придавая большое значение тому факту, что советское руководство было обеспокоено будущим Восточной Европы еще задолго до успешного наступления Красной Армии и что после ее вступления на территорию восточноевропейских стран СССР занял определяющие позиции в регионе в отличие от своих союзников по антигитлеровской коалиции, Гибианский тем не менее гибко подходит к выявлению степени советского влияния на создание режимов народной демократии. Новизна авторского подхода состоит в том, что он, исходя из взаимодействия внутренних социально-политических причин и роли Советского Союза, делит страны Восточной Европы на три группы в соответствии с тем, как там осуществлялось создание народной демократии: при советской поддержке, но на собственной основе; при преобладающем советском вмешательстве; при решающем воздействии СССР в сочетании с влиянием национальных общественно-политических сил.

Принцип классификации применен автором и при анализе режимов народной демократии в различных восточноевропейских странах. В зависимости от того, какое положение занимали коммунисты в той или иной стране Восточной Европы в 1945—1947 гг., Гибианский выделяет три типа режима народной демократии. Как подчеркивает автор, существование разных типов народной демократии значительно усложняло процесс формирования советского блока, но до рубежа 1946/47 г. Москва продолжала проводить дифференцированную политику в отношении стран Восточной Европы, т. е. ориентировалась на более короткие или длинные сроки советизации. Автор критически оценивает концепцию, разделяемую рядом других российских историков, что до середины 1947 г. Сталин допускал развитие стран Восточной Европы по «национальному» (т. е. более демократическому) пути к социализму. По мнению Гибианского, формула «несоветского пути» означала «растянутую советизацию» и имела «камуфляжный смысл». Поднимая вопрос о расхождениях российских историков в датировке и оценке существа советско-югославского конфликта, Гибианский опровергает точку зрения, согласно которой этот конфликт возник как часть сталинского плана перехода от политики «национальных путей» к социализму к насаждению единообразия по советскому образцу. С точки зрения автора, конфликт Сталина с Тито был скорее первым расколом в социалистическом лагере. В работе Гибианского читатель найдет и другие критические оценки, а также интересные размышления о методологии исследования темы.

В статье Н. И. Егоровой показана специфика консолидации западного блока, который в совокупности с процессами, происходившими в советской сфере влияния, явился одним из системообразующих факторов формирования биполярности послевоенных международных отношений и эскалации холодной войны. Значительное внимание в статье уделено планам западных держав в отношении интеграции Западной Германии в европейскую систему безопасности и соответствующей реакции советского руководства. В этой связи автор касается дискуссионных вопросов (не разделяя позицию А. М. Филитова) об истинных мотивах посылки советской ноты от 10 марта 1952 г. (так называемая «нота Сталина») правительствам Англии, Франции и США и о степени обеспокоенности советского руководства перспективой ремилитаризации ФРГ и ее вступления в Европейское оборонительное сообщество в начале 1950-х годов. В контексте анализа блоковой политики Запада, создания армии НАТО и расширения стратегических границ Североатлантического альянса Егорова затрагивает важную, но пока еще находящуюся на периферии интересов российских историков (в силу закрытости необходимых архивов) тему военного измерения холодной войны.

Поскольку германский вопрос, как одна из главных причин и движущих сил холодной войны, по-прежнему порождает различные интерпретации, большой интерес представляет статья А. М. Филитова, предлагающего искать ответ на спорные вопросы посредством конкретного анализа отдельных периодов германской проблемы. Обращаясь к послевоенной истории советско-германских отношений с экскурсом в военные годы, автор сосредоточил внимание на ее поворотных моментах, характеризовавшихся сменой идейно-политических установок и дипломатической тактики советских лидеров. Макроистория переплетается в статье с микроисторией: на основе новых документальных свидетельств Филитов пересматривает ряд трактовок современной российской историографии. Так, в частности, он полагает, что осенью—зимой 1946 г. и в январе 1947 г. еще существовали возможности для компромисса бывших союзников по германскому вопросу, которые были упущены. Пересмотру подвергаются и собственные прежние оценки автора, например относительно причин Берлинского кризиса 1948—1949 гг. Критический подход Филитова к утвердившимся оценкам «ноты Сталина» и отношения вождя к «германской угрозе» в 1950-е годы, а также к доминирующей в историографии трактовке корней Берлинского кризиса 1958—1961 гг. во многом основаны на тезисе автора, что холодная война помимо своих межблоковых проявлений была еще и «своеобразной формой регулирования отношений внутри обоих лагерей», т. е. взаимоотношений сверхдержав с их союзниками.

В отличие от А. М. Филитова, который полагает, что, как и первый Берлинский кризис, война в Корее была «тестом» СССР в отношении намерений США развязать большую войну, К. Уэзерсби рассматривает происхождение этого первого «горячего» локального конфликта в годы холодной войны не как исходное намерение испытать Запад на прочность (хотя в итоге он подвергся этой проверке), а с позиций эволюции подхода Сталина к силовому решению корейского вопроса и его просчетов в оценке невмешательства США в гражданскую войну в Корее. Участие в написании данной книги американской исследовательницы, автора многих работ по истории корейской войны и руководителя проекта «Корейская инициатива» в рамках Проекта по международной истории холодной войны, наглядно демонстрирует объединение усилий международного сообщества ученых в создании новой истории холодной войны. Примечательно, что К. Уэзерсби в своем исследовании в значительной мере опирается на документы Архива Президента РФ, которые до сих пор не рассекречены, но копии которых были предоставлены правительству Южной Кореи во время визита туда Б. Н. Ельцина и прежде всего оказались доступными зарубежным историкам. Помимо анализа советско-корейских отношений в 1949—1953 гг. в статье на основе записей бесед Сталина с Мао Цзэдуном и Чжоу Эньлаем уделено внимание сложному характеру советско-китайских отношений в годы войны в Корее, затрагивавших как вопросы военных действий КНР, так и процесс переговоров о мирном урегулировании 1951—1953 гг. Автор предлагает свою версию ответа на спорный вопрос о том, почему Сталин предпочел поддерживать военные действия в Корее в стадии позиционной войны и всячески затягивал переговорный процесс.

Затронутая Н. И. Егоровой и К. Уэзерсби тематика милитаризации холодной войны получает свое продолжение в статьях В. Л. Малькова и Ю. Н. Смирнова, посвященных роли ядерного оружия в происхождении и развитии послевоенной конфронтации. В рамках постановки и решения сверхзадачи показать на примере политики, связанной с созданием атомной бомбы, выработку кодекса взаимосдерживания в условиях неравного военно-технологического противостояния США — СССР и риска ядерной войны В. Л. Мальков сосредоточивает внимание на внутриполитическом аспекте советской атомной дипломатии. Впервые в исследовании феномена «атомной дипломатии» автор придает столь важное значение анализу морально-психологического климата в СССР, который сложился под влиянием атомной монополии США и который позволил Сталину укрепить собственную власть, а также проводить жесткую политику в отношении держав западного «атомного клуба». Как подчеркивает автор, «призрак атомной войны» оказался пригодным для внутреннего и внешнего использования. Мальков также выявляет существование внутренней взаимосвязи между опасением со стороны Кремля «германской угрозы» в первые послевоенные годы и отсутствием атомного паритета между США и СССР. В целом автор подчеркивает важность учета техногенного фактора, т. е. появления и гонки ракетно-ядерных вооружений, в изучении происхождения и поступательного развития холодной войны, при этом обращая внимание на личностные характеристики политических лидеров и их восприятие происходящих событий.

Ю. Н. Смирнов, который как ученый-ядерщик принимал участие в создании водородной бомбы мощностью 50 мегатонн в группе А. Д. Сахарова и написал ряд работ по истории советского атомного проекта, также разделяет мнение относительно определяющего влияния на послевоенное противостояние СССР и США создания и совершенствования ядерного оружия. В своей статье с использованием малоизвестных профессиональным историкам фактов и цифр Смирнов выстраивает убедительную систему доказательств взаимосвязи эскалации холодной войны и гонки ядерных вооружений. В представленной автором хронологии событий данного процесса начало 1960-х годов отмечено в качестве важной точки отсчета. Взрыв 100-мегатонной (в варианте 1/2 мощности) термоядерной бомбы над Новой Землей в октябре 1961 г. и Кубинский кризис в октябрьские дни 1962 г. продемонстрировали миру опасность политической игры сверхдержав на «устрашение», а осознание необходимости контроля за ядерными вооружениями привело к Договору 1963 г. В плане анализа внутриполитической составляющей холодной войны и в продолжение темы, затронутой В. Л. Мальковым, о вкладе самих разработчиков ядерного оружия в «просвещение» политической элиты относительно угрозы выживанию человеческой цивилизации и невозможности выиграть атомную войну, в статье Смирнова содержится интересный материал об атмосфере свободомыслия, которая существовала в «закрытых» советских городах. Автор также приводит факты об отдельных случаях влияния создателей ядерного оружия на процесс принятия решений в области обороны, технической политики и разоружения. Особо рассматривается такой малоизвестный факт как сопричастность физика-теоретика В. Б. Адамского к подписанию московского Договора 1963 г. о запрещении испытания ядерного оружия в трех средах.

В числе сравнительно новых сюжетов для российской историографии холодной войны находится деятельность советской разведки, что связано в первую очередь с трудностями доступа к архивам спецслужб. Тем более отрадно, что данная тематика представлена в сборнике статьями В. В. Познякова и И. А. Аггеевой. В работе Познякова показано, сколь разветвленной разведывательной сетью обладал Советский Союз в первые годы холодной войны и какова была структура функционирования советской разведки. Автор, опираясь на российские архивные документы и рассекреченные материалы американского проекта «Венона», анализирует как внутренние, так и внешние причины кризиса советской разведывательной деятельности во второй половине 1940-х годов, ряд провалов, особенно в США. Позняков заостряет внимание на важных и взаимосвязанных вопросах о том, какого рода информация интересовала сталинское руководство и как недостоверность разведывательной информации отражалась на советских внешнеполитических акциях. В качестве конкретных примеров негативного воздействия просчетов советской разведки на советскую внешнюю политику и недостатков работы Сталина с разведывательной информацией автор приводит эпизоды из истории первого Берлинского кризиса и войны в Корее.

В фокусе статьи Аггеевой находятся советско-канадские отношения, рассмотренные сквозь призму «дела Гузенко» 1945 г., имевшего широкий международный резонанс и внесшего свою лепту в ухудшение взаимоотношений между бывшими союзниками в войне. Автор вводит в оборот новые документы из канадских и российских архивов, позволяющие представить сложную картину выработки позиции Канады в ответ на побег советского шифровальщика и показать, что беспрецедентный случай предания гласности (после длительных консультации канадской стороны с представителями США и Великобритании) деятельности военной разведки преследовал далеко идущие политические цели и был связан с начинавшейся на Западе антисоветской кампанией. В то же время Аггеева поднимает в статье и другую важную проблему современной историографии: о роли третьих стран в становлении холодной войны. В статье показано, как Канада стремилась использовать «дело Гузенко» для своего утверждения в качестве равного участника англо-американского атлантического партнерства.

Тема воздействия третьих стран на динамику холодной войны находит более полное выражение в статье Ар. А. Улуняна, которая посвящена специфике внешней политики Греции и Турции как младших членов НАТО, занимавших важное геостратегическое положение и пытавшихся использовать соперничество сверхдержав в Средиземноморском и Ближневосточном регионах в собственных национальных интересах. В статье достаточно нового материала, касающегося участия этих стран в Североатлантическом блоке, создании Балканского союза и вхождения Турции в Багдадский пакт. Уделяя значительное внимание внутриполитическому измерению холодной войны, Улунян на примере ряда событий внутриполитической и внешнеполитической жизни Греции и Турции, которые характеризовали их становление к концу 1950-х годов в качестве малых региональных держав, выстраивает модель взаимоотношений подобных стран с великими державами в условиях холодной войны.

Изучение холодной войны не может быть оторвано от ее антитезы, каковой являлась политика разрядки. Поэтому в сборнике выделена проблема первой разрядки в послевоенных международных отношениях, важным фактором которой явились дипломатические инициативы нового советского руководства, пришедшего к власти после смерти Сталина в марте 1953 г. Одним из первых значимых шагов главных участников холодной войны в сторону ослабления международной напряженности явились результаты Женевской конференции 1954 г. по Индокитаю. Этот важный эпизод истории холодной войны и разрядки, который только начинает привлекать внимание российских исследователей, всесторонне рассмотрен в статье И. В. Гайдука. Стоит отметить, что автор прослеживает взаимосвязь советских предложений относительно необходимости урегулирования опасной ситуации в Азиатско-Тихоокеанском регионе, где шла война во Вьетнаме, с решением европейских проблем: по возможности повлиять на позицию Франции в отношении создания Европейского оборонительного сообщества с участием Западной Германии. Опираясь на новые документы, которые автору удалось обнаружить в российских архивах и впервые познакомить с ними читателя, Гайдук показывает сложность процесса принятия решения советским руководством о разделе Вьетнама в качестве оптимального выхода из Индокитайского кризиса. В фокусе исследования автора находится активность советской дипломатии во главе с В. М. Молотовым, действовавшей в преддверии и на самой конференции в Женеве в тесном контакте с представителями КНР и ДРВ.

В отличие от Женевской конференции 1954 г. историки гораздо чаще обращаются к итогам встречи на высшем уровне в Женеве в июле 1955 г. как к прообразу разрядки. В статье Н. И. Егоровой данное событие рассматривается в контексте анализа советских предложений середины 1950-х годов о создании системы коллективной безопасности в Европе в противовес Парижским соглашениям 1954 г. и включению ФРГ в НАТО. Реконструкция на базе новых архивных документов основных расхождений между советской формулой обеспечения безопасности в Европе с ее ставкой на сохранение раскола Германии и западного «плана Идена», которые нашли свое проявление на женевской встрече и на совещании министров иностранных дел осенью 1955 г. в Женеве, позволяет лучше понять, почему в середине 1950-х годов не были реализованы потенциальные возможности для компромиссов, равно как и то, почему в это время ослабление международной напряженности не могло стать долговременным процессом.

Середина 1950-х годов была отмечена и другими явлениями, размывавшими жесткую биполярную модель конфронтации. К ним относится начало процесса дестабилизации советского блока. Этот вопрос достаточно подробно освещается в статье А. С. Стыкалина, который, опираясь на большой массив документов, не ограничился ярким описанием эскалации и подавления польского и венгерского кризисов 1956 г., а предпринял попытку комплексного анализа внешнего фактора (воздействия на события в Восточной Европе внутриблоковой политики СССР, западных планов дестабилизации восточноевропейских государств) и внутреннего (нарастания протеста населения Восточной Европы против социально-экономической политики коммунистических властей). Этот подход позволил автору на примере событий в Венгрии выявить причины отката Н. С. Хрущева и других советских лидеров от провозглашенной на ХХ съезде КПСС формулы о многовариантности путей перехода к социализму и в конечном итоге принять решение о военной интервенции. В заключительной части статьи рассматривается влияние кризисов в Польше и Венгрии, а также специфической югославской модели, тенденций к независимости в Румынии и китайско-советских разногласий на усиление центробежных тенденций в советском блоке в 1960-е и последующие годы.

Еще одна принципиально новая характеристика холодной войны, возникшая в 1950-е годы и оказавшая существенное влияние на процесс конфронтации, получает рассмотрение в статье М. Я. Пелипася. В рамках конкретно-исторического исследования Суэцкого кризиса 1956 г., с акцентом на анализе формирования и отстаивания США своих национальных интересов в Ближневосточном регионе, автор поднимает проблему распространения холодной войны на страны «третьего мира». Особенностью авторской трактовки Суэцкого кризиса являются сомнения в обоснованности традиционной оценки его начала с объявления Г. А. Насером 26 июля 1956 г. решения о национализации Суэцкого канала. По мнению Пелипася, корни конфликта лежали в несовершенстве ялтинско-потсдамской международной системы и стремлении развивающихся стран выйти из навязанной им роли объектов, а не субъектов международных отношений. Однако в условиях биполярности законная и справедливая с точки зрения международного права акция Каира рассматривалась даже государственными деятелями развивающихся стран как покушение на стабильность существующего мирового порядка и необоснованное осложнение международной обстановки. Как подчеркивает автор, данная реакция со стороны руководителей формировавшегося Движения неприсоединения, прежде всего Дж. Неру, заставила Насера в его борьбе за лидерство в арабском мире и отстаивание суверенитета Египта сделать ставку на американо-советские противоречия в регионе. В числе глобальных последствий трехсторонней англо-франко-израильской агрессии в ноябре 1956 г. и ее провала в статье выделен и такой факт, как проявление кризисных тенденций в блоке НАТО. Таким образом, Суэцкий кризис, находившийся на периферии основного фронта холодной войны, оказал на западный блок то же дестабилизирующее влияние, которое имели последствия развивавшегося параллельно Венгерского кризиса для восточного блока.

Наиболее опасным кризисом холодной войны, который поставил мир на грань ядерной катастрофы, явился Кубинский кризис. В статье А. А. Фурсенко, продолжающего более детальное исследование советско-американского противостояния в Западном полушарии в тревожные октябрьские дни 1962 г., преимущественное внимание уделено таким конкретным и все еще далеким от окончательных оценок вопросам, как роль разведки в развитии событий, а также принятие Н. С. Хрущевым решения о размещении советского стратегического и тактического ядерного оружия на Кубе. С этой целью автором привлечены новые документы из Архива Президента РФ и Службы внешней разведки, позволяющие внести коррективы в существующие интерпретации. Вместе с тем Фурсенко подчеркивает, что перспективным направлением дальнейшего изучения Кубинского кризиса является его рассмотрение во взаимосвязи с Берлинским кризисом и возведением Берлинской стены, с ситуацией на Дальнем Востоке и другими аспектами международных отношений начала 1960-х годов.

Обзор тематики, концептуальных подходов и оценок в представленном на суд читателей сборнике статей позволяет судить о приоритетных на сегодняшний день направлениях изучения холодной войны в российской историографии и о большом, еще далеко не освоенном историками комплексе проблем, требующих своего исследования.

Авторский коллектив сборника и редколлегия книги выражают надежду, что результаты их труда стимулируют научную мысль в области анализа международных отношений второй половины ХХ в., а также будут способствовать складыванию более объективного представления о недавнем прошлом у молодого поколения, имея в виду и тот факт, что спецкурсы по истории холодной войны включены в программы ряда российских вузов.

1 Холодная война: Новые подходы, новые документы / Отв. ред. М. М. Наринский. М., 1995; Советская внешняя политика в годы холодной войны (1945—1985). Новое прочтение / Отв. ред. Л. Н. Нежинский. М., 1995.

2 Чуев Ф.И. Сто сорок бесед с Молотовым. М., 1991; Он же. Молотов: Полудержавный властелин. М., 1999; Судоплатов П. А. Разведка и Кремль. Записки нежелательного свидетеля. М., 1996; Корниенко Г. М. «Холодная война». Свидетельство ее участника. М., 1995; 2-е изд. 2001; Громыко А. А. Памятное: В 2 т. М., 1988; Добрынин А. Ф. Сугубо доверительно. М., 1997; Трояновский О. А. Через годы и расстояния. М., 1997; Фалин В. М. Без скидок на обстоятельства. Политические воспоминания. М, 1999 и др.

3 Gaddis J. L. We Now Know: Rethinking Cold War History. Oxford, 1997.

4 См.: Системная история международных отношений. События и документы 1918—2000: В 4 т. / Отв. ред. А. Д. Богатуров. Т. 1. М., 2000; Современные международные отношения: Учебник / Под ред. А. В. Торкунова. М., 1999.

5 Wohlforth William C. A Certain Idea of Science: How International Relations Theory Avoids the New Cold War History // Journal of Cold War Studies. Vol. 1, № 2 (Spring 1999). P. 39—60; Lebow Richard N. Social Science, History, and the Cold War: Pushing the Conceptual Envelope // Reviewing the Cold War: Approaches, Interpretations, Theory / Ed. by Odd Arne Westad. London, 2000. P. 103—125.

6 Reviewing the Cold War: Approaches, Interpretations, Theory / Ed. by Odd Arne Westad. London. 2000.

7 Cold War History. Vol. 1, № 1 (August, 2000).

8 Journal of Cold War Studies.

9 Совещания Коминформа, 1947, 1948, 1949. Документы и материалы. М., 1998.

10 Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. Политические преследования евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. М., 1994; Он же. Тайная политика Иосифа Сталина: власть и антисемитизм. М., 2001; Зима В. Ф. Голод в СССР 1946—1947 гг.: Происхождение и последствия. М., 1996; Иванова Г. М. Гулаг в системе тоталитарного государства. М., 1997; Пихоя Р. Г. Советский Союз: История власти. 1945—1991. Новосибирск, 1998; 2-е изд. М., 2000.

11 Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество. Политика и повседневность. 1945—1953. М., 2000.

12 Данилов А. А., Пыжиков А. В. Рождение сверхдержавы. СССР в первые послевоенные годы. М., 2001; Они же. Рождение сверхдержавы. 1945—1953 годы. М., 2002.

13 Сталин и холодная война / Отв. ред А. О. Чубарьян. М., 1998; Сталинское десятилетие холодной войны / Отв. ред А. О. Чубарьян. М., 1999.

14 Фурсенко А. А., Нафтали Т. Адская игра. Секретная история Карибского кризиса, 1958—1964. М., 1999; Торкунов А. В. Загадочная война. Корейский конфликт 1950—1953 годов. М., 2000; Орлов А. С. Холодная война. М., 2000; Улунян Ар. А. Балканы: Горячий мир холодной войны. Греция и Турция между Западом и Востоком. 1945—1960 гг. М., 2001; Новик Ф. И. «Оттепель» и инерция холодной войны. (Германская политика СССР в 1953—1955 гг.). М., 2001.

15 Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А. Ф., Покивайлова Т. А. Москва и Восточная Европа. Становление режимов советского типа (1949—1953): Очерки истории. М., 2002.

16 Восточная Европа в документах российских архивов. 1944—1953 гг.: В 2 т. / Отв. ред. Г. П. Мурашко. Т. 1: 1944—1948. Новосибирск, 1997; Т. 2: 1949—1953. Новосибирск, 1998; Советский фактор в Восточной Европе. 1944—1953: Документы: В 2 т. / Отв. ред. Т. В. Волокитина. Т. 1: 1944—1948. М., 1999; Т. 2: 1949—1953. М., 2002; СССР и германский вопрос, 1941—1949: Документы из Архива внешней политики Российской Федерации. Т. 1: 22 июня 1941г. — 8 мая 1945 г. М., 1996; Т. 2: 9 мая 1945 г. — 3 октября 1946 г. М., 2000; Советский Союз и венгерский кризис 1956 г.: Документы. М., 1998; Лаврентий Берия, 1953 г.: Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А. Н. Яковлева. М., 1999; Молотов, Маленков, Каганович, 1957 г.: Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А. Н. Яковлева. М., 1998; Георгий Жуков: Стенограмма октябрьского (1957 г.) пленума ЦК КПСС и другие документы / Под ред. А. Н. Яковлева. М., 2001.

17 СССР и холодная война / Под ред. В. С. Лельчука и Е. И. Пивовара. М., 1995; Советское общество: Будни холодной войны. М.; Арзамас, 2000.

18 Мальков В. Л. «Манхэттенский проект». Разведка и дипломатия. М., 1995.

19 Симонов С. Н. Военно-промышленный комплекс в СССР в 1920—1950-е годы. М., 1996; Быстрова И. В. Военно-промышленный комплекс в СССР в годы холодной войны. (Вторая половина 40-х—начало 60-х годов). М., 2000.

20 История советского атомного проекта: Документы, воспоминания исследования. Вып. 1. М., 1998; Атомный проект в СССР. Документы и материалы: В 3 т. / Под ред. Л. Д. Рябева. Т.1: 1938—1945: В 2 ч. М., 1998; Т. 2: Атомная бомба, 1945—1954. Кн.1. М.; Саров, 1999.

21 Fleming D. The Cold War and Its Origins, 1917—1960: In 2 vols. London, 1961. См. также: Дэвис Д., Трани Ю. Первая холодная война. Наследие Вудро Вильсона в советско-американских отношениях. М., 2002.

22 Волокитина Т. В., Мурашко Г. П., Носкова А.Ф., Покивайлова Т. А. Москва и Восточная Европа. Становление режимов советского типа (1949—1953): Очерки истории. М., 2002. С. 4—5, 16, 29—56.

Раскол послевоенного мира: