Война затягивается. Переговоры о перемирии, 1951—1953 гг

К удивлению Сталина, китайским добровольцам быстро удалось отбросить назад гораздо лучше оснащенную американскую армию. В начале декабря, наблюдая приятную картину отступления, казалось бы, грозных американских войск под натиском своего «младшего партнера», советский лидер отозвал проект предложения о прекращении огня, заменив его куда более радикальным предложением, которое Соединенные Штаты не могли не отвергнуть. Он также посоветовал министру иностранных дел Китая Чжоу Эньлаю дать сдержанный ответ на мирный зондаж, предпринятый 12 декабря индийской делегацией в ООН, а затем и на резолюцию о прекращении огня, внесенную 11 января 1951 г. Но после того как в ходе весеннего наступления в апреле-мае 1951 г. китайцы и северокорейцы, понеся огромные потери, не сумели оттеснить войска ООН дальше на юг, три коммунистические страны-союзницы начали обсуждать, не следует ли урегулировать конфликт путем переговоров. 2 июня Мао пригласил Ким Ир Сена посетить Пекин для обсуждения изменившейся обстановки, а еще через неделю Ким и Гао Ган, партийный секретарь в Северовосточном Китае, известный своими тесными связями с Советским Союзом, отправились в Москву для переговоров со Сталиным²⁷.

Как Сталин сообщил Мао, они с Кимом и Гао решили, что «перемирие теперь — выгодное дело». Однако основные дискуссии в ходе московской встречи велись о том, как улучшить положение северокорейцев и китайцев в военной области. Сталин согласился поставить оружие для 16 дивизий, направить дополнительный контингент военных советников и дал рекомендации, как не допустить наступления ооновцев²⁸. В ответ Мао проинформировал Гао и Кима, что китайское руководство приняло решение о целесообразности начала переговоров о перемирии, поскольку ему требовалась передышка на ближайшие два месяца для подготовки нового наступления в августе. Он попросил Гао и Кима договориться со Сталиным, будет ли лучше Советскому правительству выступить с такой инициативой или Корее и Китаю выразить желание начать переговоры, если такое предложение поступит от противника. В качестве условий перемирия он назвал восстановление довоенного статус-кво и создание нейтральной зоны вдоль 38-й параллели — это были самые умеренные предложения из когда-либо выдвинутых китайским лидером²⁹. Однако в его послании Сталину речь шла лишь о планах нового наступления. Мао попросил прислать советников по стратегии и тактике и заверил Сталина, что китайские войска будут прочно удерживать линию обороны при любых вражеских атаках. Он объяснил, что «положение на фронте в июне месяце будет таково, что наши силы будут сравнительно слабее, чем у противника. В июле месяце мы будем сильнее, чем в июне, а в августе будем еще сильнее. Мы готовимся в августе месяце нанести противнику более сильный удар»³⁰.

Сталин, очевидно, согласился с предложением Мао, чтобы инициативу о начале переговоров взял на себя Советский Союз. 23 июня 1951 г. советский представитель при ООН Я.А. Малик в ходе очередного обращения по радиосети ООН заявил, что «народы Советского Союза верят также, что самую острую проблему сегодняшнего дня — проблему вооруженного конфликта в Корее — тоже можно урегулировать... В качестве первого шага следует начать дискуссии между воюющими сторонами о прекращении огня и перемирии, обеспечивающем взаимный отвод войск от 38-й параллели». 27 июня замминистра иностранных дел А.А. Громыко подтвердил слова Малика и предложил американскому послу в Москве ограничить переговоры военными вопросами, не затрагивая политических и территориальных проблем³¹.

В Вашингтоне в ходе жарких дебатов о том, как реагировать на советскую инициативу, несколько высокопоставленных чиновников выступили против начала переговоров на том основании, что коммунисты лишь тянут время для усиления своих войск — как мы теперь понимаем, этот аргумент был вполне обоснован. Как выразился начальник штаба ВВС Хойт Ванденберг, «мы сейчас сильно бьем коммунистов, и любая передышка, предоставленная им перемирием, лишь позволит им усилиться и снова начать сражаться...»³² Однако возобладала точка зрения госсекретаря Дина Ачесона. 10 июля 1951 г. в пограничном городке Кэсон ооновцы начали переговоры о перемирии с китайцами и северокорейцами.

По мере того, как переговоры затягивались, а соглашения достичь не удавалось, в Вашингтоне крепло убеждение, что у коммунистической стороны нет искреннего стремления к урегулированию конфликта. Этот вопрос, который приобрел важное значение и в более широком контексте холодной войны, не так просто объяснить, как кажется на первый взгляд. Согласно российским документальным источникам (китайские архивы все еще закрыты для исследователей), китайцы, похоже, были действительно заинтересованы в заключении перемирия в Корее, но на выгодных для Китая условиях. Подобное соглашение, однако, мыслилось лишь как способ на время улучшить положение КНР, избавив ее от бремени нынешней вооруженной борьбы в Корее. При этом по-прежнему подразумевалось, что эта борьба будет продолжена, как только обстановка станет более благоприятной. Партийное руководство в Пекине так определило свой новый курс в отношении корейской войны: «Вести переговоры, сражаясь». Поскольку вести войну стало трудно, оно стремились выйти из нее путем мирного урегулирования. Однако, если выгодных условий добиться не удастся, оно было готово продолжать войну любой ценой³³.

В первые недели предметом переговоров было определение демаркационной линии, разделяющей Северную и Южную Корею. Поначалу командование войск ООН настаивало, чтобы она совпадала с тогдашней линией фронта, но затем выступило с неразумным предложением провести эту линию глубоко в китайско-северокорейском тылу. Это предложение разозлило и оскорбило китайскую делегацию, и она выдвинула контрпредложение использовать в качестве демаркационной линии 38-ю параллель, поскольку линия фронта постоянно смещалась то на север, то на юг от нее. Никакого соглашения достигнуть не удалось, а 23 августа 1951 г. северокорейская и китайская делегации прервали переговоры на том основании, что ооновская сторона нарушила нейтралитет Кэсона, обстреляв с воздуха место проведения заседаний³⁴. Китайцы, однако, не желали окончательного срыва переговоров: вероятно они по-прежнему считали, что перемирие им выгодно, если его условия не будут оскорбительными для Китая³⁵.

Сталин также хотел продолжения переговоров, но по несколько иным причинам. В ответе на вышеупомянутую телеграмму Мао от 27 августа советский лидер сообщил своему союзнику о согласии «с Вашей оценкой теперешнего состояния переговоров в Кэсоне и с вашей установкой о необходимости добиваться удовлетворительного ответа по вопросу об инциденте, спровоцированном американцами в целях давления на китайско-корейскую сторону». Однако, объяснил он, «мы исходим при этом из того, что американцы больше нуждаются в продолжении переговоров». Отвергнув предложение Мао о приглашении представителей нейтральных стран для наблюдения за ходом переговоров, он пояснил, что «американцы расценят это так, что китайско-корейская сторона будто бы больше нуждается в скорейшем заключении соглашения о перемирии, чем американцы». Затем он не без издевки заключил телеграмму словами: «Если вы такого же мнения по этому вопросу, то об этом надо сообщить тов. Ким Ир Сену»³⁶.

Другие послания Сталина на тему переговоров подтверждают, что после провала первой возможности договориться в августе 1951 г., он решил, что продолжение войны соответствует интересам СССР, по крайней мере, пока не существует опасности нового наступления американо-ооновских войск в глубь Северной Кореи. Переход войны в позиционную стадию был выгоден Советскому Союзу по нескольким причинам. Война сковывала силы американцев, сокращая их возможности для военных акций в Европе. Она поглощала экономические ресурсы США и создавала политические осложнения для администрации Трумэна. Она давала советской стороне прекрасную возможность для сбора разведывательной информации об американских военных технологиях и организации вооруженных сил. Командование Советской Армии направило в Северную Корею многочисленные поисковые группы для сбора вооружения, брошенного американскими войсками при отступления, и доставки их в Москву для изучения. Их самой ценной добычей стал сбитый американский реактивный истребитель F-87, который был переправлен в Москву и использован для новых разработок в интересах советских ВВС.

Негативные последствия северокорейского нападения с точки зрения безопасности СССР — сплочение НАТО и массированное перевооружение США и европейских стран — стали результатом начала войны как такового. К середине 1951 г. Сталин, судя по всему, пришел к выводу, что Советский Союз скорее выигрывает, чем проигрывает от поощрения китайцев и северокорейцев к продолжению боевых действий в Корее. Как указывают российские документы, главной заботой Сталина в отношении переговоров было не дать китайско-северокорейской стороне создать впечатление о своей слабости, ведь продолжение позиционной войны для СССР было выгоднее всего. Если же ооновская сторона перейдет в наступление на военном или дипломатическом фронте, советские интересы могут только пострадать.

Поэтому, когда в октябре 1951 г. переговоры возобновились, Сталин держался той же линии, что он сформулировал в августе. Он писал Мао, что «весь ход переговоров за последнее время показывает, что хотя американцы и затягивают переговоры, тем не менее они больше нуждаются в быстрейшем их завершении. Это вытекает из общей международной обстановки. Мы считаем правильным, чтобы китайско-корейская сторона и дальше, осуществляя гибкую тактику в переговорах, проводила твердую линию, не проявляя торопливости и не обнаруживая заинтересованности в скорейшем окончании переговоров»³⁷.

В переписке Сталина с северокорейцами также проявилось его беспокойство о том, чтобы не произвести впечатления слабости. 19 ноября 1951 г. он дал указание советскому послу в Пхеньяне передать корейцам, что «обращение правительства КНДР к Генеральной Ассамблее и Совету Безопасности так, как оно изложено в Вашей телеграмме... могло бы быть расценено в настоящей обстановке, в условиях шантажа со стороны американцев, как признак слабости китайско-корейской стороны, что политически невыгодно»³⁸.

Через три месяца, в условиях продолжающегося тупика на переговорах, Сталин повторил свои прежние краткие указания Мао. В ответ на пространную телеграмму, где излагались предложения КНР по множеству обсуждаемых вопросов, Сталин просто написал: «Мы согласны с намеченным Вами планом и той оценкой хода переговоров, которую Вы даете, Занятая Вами твердая позиция уже дала положительные результаты и должна заставить противника пойти на дальнейшие уступки. Считаем, что с руководящими товарищами Польши и Чехословакии следует договориться относительно включения их представителей в комиссию наблюдателей, и они, конечно, согласятся с этим»³⁹.

В начале 1952 г. Соединенные Штаты также заняли жесткую позицию на переговорах, что, пусть и непреднамеренно, привело к затягиванию войны. Президент Трумэн и высшее руководство США решили, несмотря на сильные возражения американского военного командования и союзных правительств, настоять на добровольной репатриации военнопленных. В отличие от общепринятой практики простого обмена военнопленными, последним предлагался выбор: возвращаться в страну, в армии которой они служили, или нет. Это радикальное предложение было обусловлено несколькими причинами. Во-первых, имелся опыт принудительной репатриации после Второй мировой войны, в результате чего сотни тысяч советских граждан были против их воли возвращены в СССР, где попали под расстрел или в лагеря. Во-вторых, речь шла о корейском конфликте как гражданской войне. Среди китайских пленных было много бывших гоминьдановских солдат, отправившихся в Корею по принуждению и продолжавших оставаться противниками коммунистического режима. Аналогичным образом многие пленные из КНА оказались южанами, которых насильно забрали в народную армию в период северокорейской оккупации Юга. Заставлять этих людей вернуться в КНР или КНДР против их воли представлялось делом глубоко аморальным. Вдобавок их публичные заявления о нежелании жить под властью коммунистов станут пропагандистской победой на одном из фронтов холодной войны, заменяющей ускользающую победу военную. Как выразился госсекретарь Дин Ачесон в письме президенту от 4 февраля, «любое соглашение, требующее от солдат Соединенных Штатов применения силы в целях выдачи коммунистам пленных, которые считают, что в случае возвращения их ждет смерть, противоречило бы нашим фундаментальнейшим моральным и гуманитарным принципам, касающимся значения каждой отдельной личности, а также серьезно подорвало бы позиции Соединенных Штатов с точки зрения психологической войны в нашем противостоянии коммунистической тирании»⁴⁰.

Как и следовало ожидать, Мао Цзэдун воспринял настойчивость американцев в вопросе о добровольной репатриации как смертельное оскорбление для Китая. Поэтому он разделял точку зрения Сталина о политической необходимости продолжения войны, несмотря на тяжелые потери, пока Китай не обеспечит себе выгодные условия перемирия. Однако Ким Ир Сен начал падать духом перед лицом физического разрушения своей страны непрерывными американскими бомбардировками. Поддерживая волю Кима к борьбе, Мао объяснил ему в телеграмме от 18 июля, что «в настоящее время, когда противник подвергает нас бешеным бомбардировкам, принятие предложения противника провокационного и обманного характера, которое не означает на самом деле никаких уступок, для нас весьма невыгодно». Отказ от предложения противника, утверждал Мао, повлечет за собой единственное негативное последствие — новые потери среди корейского народа и китайских добровольцев. Однако эти жертвы лишь закаляют китайский и корейский народы, воодушевляют «миролюбивые народы всего мира» и заставляют «главные силы американского империализма сковываться». Более того, самопожертвование китайцев и корейцев позволяет оттянуть новую мировую войну, давая возможность Советскому Союзу «усилить свое строительство» и «оказывать свое влияние на развитие революционного движения народов всех стран».

Подобно американцам, признавая важность демонстрации решимости другой стороне, Мао далее сообщает Киму, что китайское руководство решило: принятие предложения противника «под давлением его бомбардировок» будет истолковано как признак слабости. Это приведет лишь к «новым провокациям», результатом которых, учитывая, что коммунистические войска находятся в «невыгодном положении», станут «еще большие неудачи», и из-за них «будет проиграна вся игра». И наоборот, продолжал Мао, «если мы проявим решимость не принять предложение противника и подготовимся к срыву переговоров со стороны противника, противник наверняка не пойдет на срыв переговоров». Более того, «при решительном настаивании нашей стороны на своей точке зрения» противник, возможно, сделает новые уступки. Если же он не пойдет на уступки и сорвет переговоры, «мы должны продолжать военные действия, с тем чтобы в ходе войны, которую не может разрешить противник, найти выход для изменения современной обстановки»⁴¹.

Но уже через месяц, к тому моменту, когда Чжоу Эньлай, прибывший в Москву для переговоров о советской экономической и военной помощи КНР, обсуждал со Сталиным стратегию Пекина, у китайцев несколько поубавилось желания продолжать войну. Сталин продолжал настаивать на продолжении войны, но ни тот ни другой лидер не пытались добиться своих целей напрямую. Напротив — и в этом отразилась вся сложность взаимоотношений между двумя коммунистическими государствами, — в ходе своих захватывающе интересных и весьма показательных бесед Сталин и Чжоу осторожно «ходили вокруг да около» вопроса о мирном урегулировании в Корее, стараясь избежать откровенных разногласий, но при этом не забывая о собственных интересах.

В сталинской интерпретации проблема военнопленных свелась к вопросу о том, уступит ли Мао американцам, которые, по его собственному утверждению, нарушают международное право, настаивая на добровольной репатриации. Чжоу доложил, что, по мнению Мао, продолжение войны выгодно, так как это не дает США подготовиться к новой мировой войне — с этим утверждением Сталин с готовностью согласился, — и уступать американцам нельзя. Подчеркивая революционность нового коммунистического государства, Чжоу заявил, что «выполняя авангардную роль в этой войне, Китай способствует тому, что момент наступления (мировой) войны отдаляется, если удастся сдержать наступление американцев в Корее на 15—20 лет. Тогда США вообще не смогут развязать третью мировую войну».

Отвечая на похвальбу китайца, Сталин поднял ставки еще выше, заметив, что «американцы вообще не способны вести большую войну, особенно после корейской войны. Вся их сила в налетах, атомной бомбе.Англия из-за Америки воевать не будет. Америка не может победить маленькую Корею. Нужна твердость в отношениях с американцами. Китайские товарищи должны знать, что если Америка не проиграет эту войну, то Тайвань китайцы никогда не получат. Американцы — это купцы. Каждый американский солдат — спекулянт, занимается куплей и продажей. Немцы в 20 дней завоевали Францию. США уже два года не могут справиться с маленькой Кореей. Какая же это сила? Главное вооружение американцев... это чулки, сигареты и прочие товары для продажи. Они хотят покорить весь мир, а не могут справиться с маленькой Кореей. Нет, американцы не умеют воевать. Особенно после корейской войны потеряли способность вести большую войну. Они надеются на атомную бомбу, авиационные налеты. Но этим войну не выиграть. Нужна пехота, но пехоты у них мало и она слаба. С маленькой Кореей воюют, а в США уже плачут. Что же будет, если они начнут большую войну? Тогда, пожалуй, все будут плакать»⁴².

Но судя по всему, сталинская риторика о «слабости» Америки даже на вкус Чжоу показалась чересчур хвастливой. Китайский министр иностранных дел резко сменил тон, предложив: «Если американцы сделают какие-либо уступки, хотя бы и небольшие, то следует пойти на это». Он завершил обсуждение, наметив три возможные «позиции». «Первая — сначала заявить о задержании такого же процента южнокорейских и американских военнопленных, какой соответствует проценту задержания северокорейцев и китайцев, и на этом можно остановиться. Вторая — прибегнуть к посредничеству нейтральной страны. Третья — подписать соглашение о перемирии, а вопрос о военнопленных выделить и продолжать обсуждение этого вопроса дополнительно». Не упоминая о том, какую из трех позиций следует предпочесть, Чжоу вернулся к обсуждению вопросов, связанных с советской военной помощью Китаю, подчеркивая, что эта помощь особенно необходима, поскольку китайское правительство «готовится и к тому, что война может продлиться еще 2—3 года».

Той же скрытой динамикой была пронизана и заключительная беседа между Сталиным и Чжоу, состоявшаяся 19 сентября. Китайский министр иностранных дел попытался прозондировать, возможно ли мирное урегулирование в Корее без ущерба для отношений Пекина с Москвой, а Сталин стремился уговорить китайцев не принимать условия перемирия, не называя при этом вещи своими именами. Таким образом, дискуссия не привела к четкой договоренности о стратегии прекращения войны, и эта тупиковая ситуация сохранялась вплоть до внезапной кончины советского лидера полгода спустя.

Смерть Сталина 5 марта 1953 г. открыла возможность для заключения соглашения о перемирии. Коллективное руководство, пришедшее к власти в Москве, немедленно сочло, что с войной пора кончать — это было его первое внешнеполитическое решение. 19 марта, в разгар великого смятения и тревоги, наступивших после смерти Сталина, Совет Министров принял постановление о корейской войне и приложенный к нему пространный проект послания Мао Цзэдуну и Ким Ир Сену. В послании, сформулированном запутанно и уклончиво — даже теперь новым лидерам было психологически непросто идти наперекор решениям самого Сталина, — говорилось: «Советское Правительство пришло к выводу, что было бы неправильно продолжать ту линию в этом вопросе, которая проводилась до последнего времени, не внося в эту линию тех изменений, которые соответствуют настоящему политическому моменту и которые вытекают из глубочайших интересов наших народов, народов СССР, Китая, Кореи...» Далее в нем излагалась суть заявлений о готовности решить все остающиеся вопросы и достичь соглашения о перемирии, с которыми должны были выступить Ким Ир Сен, китайский командующий Пэн Дехуай, правительство КНР и советская делегация в ООН⁴³.

Радикальные перемены в Москве после смерти Сталина, естественно, не сопровождались такими же изменениями в Пекине и Пхеньяне, но поскольку ни китайцы, ни северокорейцы не были в состоянии продолжать войну без помощи СССР, их действия предопределялись решениями нового руководства в Москве. В любом случае само китайское руководство к этому моменту, судя по всему, уже хотело закончить войну, а у северокорейцев такое желание проявилось еще намного раньше. Согласно истории корейской войны «для служебного пользования», подготовленной в МИДе СССР в 1966 г., Чжоу Эньлай, прибывший в Москву на похороны Сталина, при обсуждении хода войны «настоятельно предлагал, чтобы советская сторона оказала помощь в ускорении переговоров и заключении перемирия»⁴⁴.

Несмотря на готовность обеих сторон заключить перемирие, ряд препятствий привел к четырехмесячной задержке с подписанием соглашения. Чтобы «не потерять лицо», китайцы настаивали на новом наступлении, призванном скомпенсировать уступки, на которые они пойдут в вопросе о военнопленных. Возникли трудности с выработкой детальных процедур: каким образом военнопленные должны заявлять о своей позиции в отношении репатриации и как осуществлять наблюдение за этим процессом. Южнокорейский президент Ли Сын Ман попытался саботировать соглашение, которое он считал невыгодным, в одностороннем порядке освободив 25 тыс. пленных корейцев-антикоммунистов и позволив им скрыться. США были втянуты в длительные переговоры с Ли Сын Маном, который использовал все имеющиеся у него рычаги давления, чтобы добиться от американцев соглашения о продолжении военной помощи. Наконец 27 июля представители командования обеих сторон подписали перемирие. Трехлетний конфликт с участием вооруженных сил двадцати стран с шести континентов завершился восстановлением первоначального статус-кво, без особых перспектив на заключение мирного договора и снижение напряженности между двумя корейскими государствами. Согласно последним американским оценкам, потери Северной Кореи в ходе войны составили 1 млн человек, военных и гражданских. Южной Кореи — 500 тыс., а потери Китая достигли ужасающей цифры в 2,3 млн человек. Соединенные Штаты потеряли 33 тыс. человек убитыми и 103 тыс. ранеными, а другие военные контингенты ООН — до 4 тыс. человек. А общая цена милитаризации и интенсификации холодной войны в результате конфликта в Корее вообще вряд ли поддается исчислению.