Сцена четвертая

ее. — На заднем фоне пещера. — П р о м с т е й, A з и я, П а н т е я, Иона и Дух Земли.

ИОНА

Сестра! Но это что-то неземное!

Как он легко над листьями скользит!

Над головой его горит сиянье,

Какая-то зеленая звезда;

Сплетаются с воздушными кудрями,

Как пряди изумрудные, лучи;

Он движется, и вслед за ним на землю

Ложатся пятна снега. Кто б он был?

П А Н Т Е Я

Прозрачно-нежный дух, ведущий землю

Сквозь небо. С многочисленных созвездий

Издалека он виден всем, и нет

Другой планеты более прекрасной;

Порою он плывет вдоль пены моря,

Проносится на облаке туманном.

Блуждает по полям и городам,

Покуда люди спят; он бродит всюду,

На высях гор, по водам рек широких,

Средь зелени пустынь, людьми забытых,

Всему дивясь, что видит пред собой.

Когда еще не царствовал Юпитер,

Он Азию любил, и каждый час,

Когда освобождался от скитаний,

Он с нею был, чтоб пить в ее глазах

Лучистое и влажное мерцанье.

Ребячески он с ней болтал о том,

Что видел, что узнал, а знал он много,

Хотя о всем по-детски говорил.

И так как он не знал — и я не знаю, —

Откуда он, всегда он звал ее:

«О мать моя!»

ДУХ ЗЕМЛИ (бежит к А э и и)

О мать моя родная!

Могу ли я беседовать с тобою?

Прильнуть глазами к ласковым рукам,

Когда от счастья взоры утомятся?

И близ тебя резвиться в долгий полдень,

Когда в безмолвном мире нет работы?

азия

Люблю тебя, о милый, нежный мои,

Теперь всегда тебя ласкать я буду;

Скажи мне, что ты видел: речь твоя

Была утехой, будет наслажденьем.

ДУХ ЗЕМЛИ

О мать моя, я сделался умнее,

Хоть в этот день ребенок быть не может

Таким, как ты, — и умным и счастливым.

Ты знаешь, змеи, жабы, червяки,

И хищные животные, и ветви,

Тяжелые от ягод смертоносных,

Всегда преградой были для меня,

Когда скитался я в зеленом мире.

Ты знаешь, что в жилищах человека

Меня пугали грубые черты,

Вражда холодных взглядов, гневность, гордость,

Надменная походка, ложь улыбок,

Невежество, влюбленное в себя,

С усмешкою тупой, ~ и столько масок,

Которыми дурная мысль скрывает

Прекрасное создание, — кого

Мы, духи, называем человеком;

И женщины, — противнее, чем все,

Когда не так они, как ты, свободны,

Когда не так они чистосердечны, —

Такую боль мне в сердце поселяли,

Что мимо проходить я не решался,

Хотя я был незрим, они же спали;

И вот, последний раз, мой путь лежал

Сквозь город многолюдный, к чаще леса,

К холмам, вокруг него сплетенным цепью;

Дремал у входа в город часовой;

Как вдруг раздался возглас, крик призывный, —

И башни в лунном свете задрожали:

То был призыв могучий, нежный, долгий,

Он кончиться как будто не хотел;

Вскочив с постелей, граждане сбежались,

Дивясь, они глядели в Небеса,

А музыка гремела и гремела;

Я спрятался в фонтан, в тенистом сквере,

Лежал, как отражение луны,

Под зеленью листов, на зыбкой влаге,

И вскоре все людские выраженья,

Пугавшие меня, проплыли мимо

По воздуху бледнеющей толпой.

Развеялись, растаяли, исчезли;

И те, кого покинули они,

Виденьями пленительными стали,

Ниспала с них обманчивая внешность;

Приветствуя друг друга с восхищеньем,

Все спать пошли; когда же свет зари

Забрезжился, — не можешь ты представить,

Вдруг змеи, саламандры и лягушки,

Немного изменивши вид и цвет,

Красивы стали; все преобразилось;

В вещах дурное сгладилось; и вот

Взглянул я вниз на озеро и вижу —

К воде склонился куст, переплетенный

С ветвями белладонны: на ветвях

Уселись два лазурных зимородка

И быстрыми движениями клюва

Счищали гроздья светлых ягод амбры,

Их образы виднелись в глади вод,

Как в небе, видя всюду перемены,

Счастливые, мы встретились опять,

И в этой новой встрече — верх блаженства.

A3ИЯ

И больше мы не будем разлучаться,

Пока твоя стыдливая сестра,

Ведущая непостоянный месяц —

Холодную луну, — не взглянет с лаской

На более горячее светило,

И сердце у нее, как снег, растает,

Чтоб в свете вешних дней тебя любить.

дух з емли Не так ли, как ты любишь Прометея?

АЗИЯ

Молчи, проказник. Что ты понимаешь?

Ты думаешь, взирая друг на друга.

Вы можете самих себя умножить,

Огнями напоить подлунный воздух?

ДУХ 3 ЕМЛ И

Нет, мать моя, пока моя сестра

Светильник свой на небе оправляет,

Идти впотьмах мне трудно.

A3 ИЯ

Тсс! Гляди!

(Дух Часа входит.}

П РО М ЕТЕЙ

Мы чувствуем, что видел ты, и слышим,

Но все же говори.

ДУХ ЧАСА

Как только звук,

Обнявший громом землю с небесами,

Умолк, — свершилась в мире перемена.

Свет солнца вездесущий, тонкий воздух

Таинственно везде преобразились,

Как будто в них растаял дух любви

И слил их с миром в сладостном объятье.

Острее стало зрение мое,

Я мог взглянуть в святилища вселенной;

Отдавшись вихрю, вниз поплыл я быстро,

Ленивыми крьшами развевая

Прозрачный воздух; кони отыскали

На солнце место, где они родились,

И там отныне будут жить, питаясь

Цветками из растущего огня.

Там встану я с своею колесницей,

Похожей на луну, увижу в храме

Пленительные Фядиевы тени —

Тебя, себя, и Азию с Землей,

И вас, о нимфы нежные, — глядящих

На ту любовь, что в наших душах блещет;

Тот храм воскреснет в память перемен,

Вздымаясь на двенадцати колоннах,

Глядя открыто в зеркало небес

Немым собором, с фресками-цветами;

И змеи-амфисбены...

Но увы!

Увлекшись, ничего не говорю я

О том, что вы хотели бы узнать.

Как я сказал, я плыл к земле, и было

До боли сладко двигаться и жить.

Скитаясь по жилищам человека,

Я был разочарован, не увидев

Таких же полновластных перемен,

Какие ощутил я в мире внешнем.

Но это продолжалось только миг.

Увидел я, что больше нет насилий,

Тиранов нет, и нет их тронов больше,

Как духи, люди были меж собой,

Свободные; презрение, и ужас,

И ненависть, и самоуниженье

Во взорах человеческих погасли,

Где прежде в страшный приговор сплетались,

Как надпись на стене у входа в ад:

«Кто в эту дверь вошел, оставь надежду!»

Никто не трепетал, никто не хмурил

Очей угрюмых; с острым чувством страха

Никто не должен был смотреть другому

В холодные глаза и быть игрушкой

В руках тиранов, гонящих раба

Безжалостно, покуда не падет он,

Как загнанная лошадь; я не видел,

Чтоб кто-нибудь с усмешкой спутал правду,

Храня в своей душе отраву лжи;

Никто огня любви, огня надежды

В своем остывшем сердце не топтал,

Чтобы потом, с изношенной душою,

Среди людей влачиться, как вампир,

Внося во все своей души заразу:

Никто не говорил холодным, общим,

Лишенным, содержанья языком,

Твердящим нет на голос утвержденья,

Звучащий в сердце; женщины глядели

Открыто, кротко, с нежной красотою,

Как небо, всех ласкающее светом, —

Свободные от всех обычных зол,

Изящные блистательные тени,

Они легко скользили по земле,

Беседуя о мудрости, что прежде

Им даже и не снилась, — видя чувства,

Которых раньше так они боялись, —

Сливаясь с тем, на что дерзнуть не смели,

И землю обращая в небеса;

Исчезли ревность, зависть, вероломство

И ложный стыд, торчащий из всего,

Что портило восторг любви — забвенье.

Суды и тюрьмы, все, что было в них,

Все, что их спертым воздухом дышало,

Орудья пыток, цепи, и мечи,

И скипетры, и троны, и тиары,

Тома холодных, жестких размышлений,

Как варварские глыбы, громоздились,

Как тень того, чего уж больше нет, —

Чудовищные образы, что смотрят

С бессмертных обелисков, поднимаясь

Над пышными гробницами, дворцами

Тех, кто завоевал их, — ряд эмблем,

Намек на то, что прежде было страхом, —

Видения, противные — и богу,

И сердцу человека; в разных формах

Они служили диким воплощеньем

Юпитера, — мучителя миров, —

Народности, окованные страхом,

Склонялись перед ними, как рабы,

С разбитым сердцем, с горькими слезами,

С мольбою, оскверненной грязью лести —

Тому. к кому они питали страх;

Теперь во прахе идолы; распались:

Разорван тот раскрашенный покров,

Что в дни былые жизнью назывался

И был изображением небрежным

Людских закоренелых заблуждений;

Упала маска гнусная: отныне

Повсюду будет вольным человек,

Брат будет равен брату, все преграды

Исчезли меж людьми; племен, народов,

Сословий больше нет; в одно все слились,

И каждый полновластен над собой;

Настала мудрость, кротость, справедливость;

Душа людская страсти не забудет,

Но в ней не будет мрака преступленья,

И только смерть, изменчивость и случай

Останутся последнею границей,

Последним слабым гнетом над движеньем

Души людской, летящей в небеса, —

Туда, где высший лик звезды блистает

В пределах напряженной пустоты.