Культурно–цивилизационные аспекты глобального экономического кризиса

Современный мир стремительно меняется, и перспективы этого изменения туманны, а события даже ближайшего будущего (в том числе и в пределах личной биографии) предельно неопределенны. Динамика этих процессов существенно взвинчена так называемым глобальным финансово–экономическим кризисом, размышления о природе которого носят культурологически окрашенный характер, причем, с использованием определенного количества мистической лексики [21].

И это не случайно – у сегодняшнего кризиса нет видимых объективных причин: не было перепроизводства; не поменялись традиционные показатели благополучия экономики, такие как производительность труда, соотношение спроса и предложения, средняя норма прибыли. Произошел кризис доведенной в 70–е годы до своего совершенства англо–американской монетаристской модели, приоритетами которой стали безграничные финансовые спекуляции, сверхконцентрация капитала, несправедливая для большинства населения налоговая система. При этом последняя компенсировалась возможностью жить в долг, для чего и была создана многоярусная система ничем не обеспеченных дерривативов – этих «мыльных пузырей» экономики, взвинтивших человеческую алчность до немыслимых размеров. Не случайно начало кризиса связано с обвалом «ипотенчной пирамиды», который обрушил финансовую систему США, а потом и всего мира.

В политэкономической плоскости причины подобного рода кризисов известны. В качестве примера можно назвать описательную модель глобального экономического кризиса конца ХХ века, охватившего Юго–Восточную Азию, пик которого пришелся на 1998 год. Его базовой предпосылкой стала сформировавшаяся в ХХ веке западная система индикаторов и критериев, позволяющая описывать ключевые параметры экономического организма в символической плоскости, игнорируя прямые свидетельства эффективности экономики (в частности¸ такой классический показатель эффективности как «затрата труда на единицу продукции»). Эта виртуальная по своей природе структура экономических показателей и косвенных индикаторов, фиксируемых финансовыми институтами (биржами, банками), со временем стала важнейшей частью инфраструктуры всемирной экономики. С помощью взаимосвязанных контрольных показателей и символов (учетных ставок, курсов национальных валют, квот и т.д.) она способна была давать совокупный диагноз экономического самочувствия Европы и США. При этом выработанная система критериев позволяла опережать на одну фазу движение волн реальной экономики, предвидя тем самым ее возможные отклонения от нормы и предоставляя информационную основу для корректирующих действий. Таким образом, сконструированное экономическое зеркало позволяло видеть отраженную опасность чуть раньше, чем она обрушивалась на головы производителей и потребителей (А.Секацкий). В итоге классическая политэкономия сдала свои позиции, и на смену ей пришла макроэкономика – с инфраструктурой экономической диагностики, с правилами «виртуальной» экономики, игнорирующими процессы в реальных секторах производства, с «рекламными миражами» себестоимости и цены произведенного продукта.

Макроэкономическая идеология вначале породила эпоху экономических «чудес» в иных мирах – пресса вдруг заговорила о японском, южно–корейском и других экономических «тиграх». Но в 1998 году «мыльный пузырь» виртуальной экономики внезапно лопнул: в странах Юго–Восточной Азии начался системный кризис модели, который сопровождался разладом в интегральных показателях экономического организма: обвалами национальных валют, падением котировок акций, снижением индекса деловой активности, сокращением потока инвестиций и т.д. Затем кризис перекинулся в Южную Корею, Японию, Индонезию. При этом экономистов поражала в то время немотивированность происходящего. Естественно, усматривали причину в психологическом факторе, что вполне закономерно – символическая система параметров, фиксирующих состояние экономического организма, не могла исключать такой фактор как настроения крупных игроков экономических рывков. Следовательно, спроектировать и сотворить экономические деформации могла целенаправленно спровоцированная паника. Дело в том, что «символическое зеркало» макроэкономики во многом держится на вере, и в ситуации малейшего возмущения общественного мнения оно утрачивает свою способность адекватно отражать реальностью. В макроэкономической модели все показатели вдруг начинают «зашкаливать» и перегорать как бы сами собой, не столько отражая, сколько опережая и провоцируя сбой в реальной системе хозяйствования (макроэкономический термометр «взбесился» – А.Секацкий). В такой ситуации «лживое зеркало» становится онтологическим фактором, творящим мир реалий.

Период наркотической эйфории макроэкономических критериев в экономике пережила и Россия в середине 90–х годов, который закончился «ломкой» 1998 года (как известно, рубль девальвировался тогда по отношению к доллару в четыре раза).

Сегодня мировой экономический кризис развивается по схожей траектории, хотя масштаб и глубина его несоизмеримы с кризисом 90–х годов. В этой связи важно понять и объяснить те глубинные причины, которые ввергли большую часть человечества в состояние неопределенности и необходимости минимизировать свои потребительские запросы, а россиян – в уныние и бесперспективность в связи с непрерывным ростом безработицы, цен и тарифов, невозможностью рассчитаться по долгам, расширением социальной базы депрессивных настроений, которые продолжают стимулировать асоциальные и противоправные формы жизнедеятельности (такие как рост преступности, дальнейшую алкоголизацию и наркотизация населения и т.д.). При этом в жанре классических «пьес абсурда» целенаправленно «работает» психологический фактор, стимулирующий такого рода настроения, причем, в лице высших государственных чиновников[22].

Мировоззренческие, ценностно–ориентационные причины кризиса – в экономической модели, истоки которой начали складываться в Западной Европе еще во времена Реформации. Духовный кризис западно–европейской цивилизации 14–15 веков стал предпосылкой сформирования новой идеологии, составившей основу современной западной цивилизации. Мировоззренческая суть Реформации (которая идеологически оформилась в концепции кальвинизма и протестантизма) состояла в ревизии этического идеала христианства, в принципиальной корректировке тех ценностей, которые положены в основу Нагорной проповеди. Структуру «нового смысла» человеческого бытия и человеческой истории составила новая «концепция избранных», с ее ценностми богатства и успеха в мирской деятельности («блаженны» стали богатые, успешные, активные, трудолюбивые, творящие мир и преобразующие его в своих целях). Ценностно–ориентационная «формула», которая лежит в основе всей капиталистической цивилизации, убедительна и проста: «работа – религиозное служение; богатство – критерий богоизбранности». Этот смыслоориентирующий вектор был дополнен механистической картиной бытия, в которой мир рассматривался как пространство человеческой самореализации, а природа трактовалась как чуждая человеку среда, которую надо совершенствовать и овладевать.

Культурная революция «расчистила» поле для безудержной активности человека – свою избранность человеку теперь надо доказывать все новыми и новыми успехами в земных делах. «Новый смысл» бытия стал основой и источником той потрясающей человеческой энергии и активности, которые сотворили западную капиталистическую цивилизацию. Новые ценности обретали культурную легитимность в западной цивилизации постепенно, начиная с фундаментального философского обоснования (в этом плане показательны работы английского философа–материалиста Томаса Гоббса). На утверждение этих ценностей в качестве цивилизационной основы ушло более двух веков: 16 век был «потрачен» на мировоззренческую революцию, в 17 веке «созревшая» система ценностей породила промышленную революцию, а уже 18 век завершается становлением капитализма как Цивилизации.

Таким образом, глубинные культурологические причины современного финансово–экономического кризиса коренятся в духовном надломе западной цивилизации, которому предшествовал отказ от базовых морально–нравственных основ христианства. Реформация, открыв дорогу капитализму, поставила западного человека перед главным искушением антихриста – сытостью. И человек, предварительно обработанный и подготовленный мировоззренчески, этого испытания не выдержал, что нашло свое выражение в предельно антихристианской, языческой идеологии «общества потребления», которая в качестве реальной основы западной цивилизации окончательно оформилась во второй половине ХХ века. Ее неотъемлемыми атрибутами стали: успех, богатство, материальное благополучие, погоня за статусами.

В Россию потребительская идеология пришла с большим опозданием – лишь в 90–е годы, породив при этом невиданные парадоксы стиля жизни «новых русских», а также «гримасы» слабообеспеченных слоев населения, копирующих образ жизни своих кумиров. К сожалению, у общества не оказалось социального иммунитета против этой псевдоэкономической (а на самом деле социальной и духовной) «чумы», которая парализует общество вот уже почти два десятилетия.

Следует особенно отметить, что свою роковую роль в утверждении потребительской идеологии в «новом времени» сыграла русская интеллигенция, которая – впервые в русской истории! – потребительство, спекулятивный капитализм и погоню за статусами возвела в принцип, «освятив» теорией и своим авторитетом[23] (но эта тема может стать предметом особого исследования).

Возвращаясь к культурологической проблематике финансово–экономического кризиса, следует подчеркнуть, что все ключевые ценности общества потребления в определенной мере культурно оправданны в структуре человеческого бытия – речь идет об их гипертрофии, когда обладание той или иной ценностью становится целью и смыслом жизни:

– стремление постоянно наращивать качество потребления формирует потребительскую зависимость – худшую из возможных зависимостей по своим формам проявления и последствиям для души человеческой;

– повышение любой ценой материального благополучия рождает невиданные масштабы отвратительной алчности, а последняя – атмосферу постоянного страха потерять (страх на почве алчности – это базовый «человеческий» фактор финансово–экономического кризиса);

– рационализация человеческих отношений и нравственных качеств, в том числе добра и сострадания, которые в системе PR–акций пересчитываются на дивиденды от приращенного имиджа или бренда, ведет к системной деградации человеческой духовности;

– успех как жизненный смысл распирает человеческую гордыню и «кормится» ею – не случайно в христианстве гордость является одним из смертных грехов (наряду с сребролюбием, чревоугодием, завистью, злопамятностью, гневом, отчаянием) и считается «исчадием помраченного ума»;

– массовое поклонение «золотому тельцу» (мамоне, как писали наши соотечественники в конце Х1Х – начале ХХ века) разрушает основу нравственности, делает человека готовым принести в жертву материальному благополучию самое дорогое – семейное счастье, сострадание к ближнему.

На последних двух факторах разрушения ядра христианской цивилизации следует остановиться отдельно – поклонение мамоне и культ гордыни созидают идолов «свободы», несут неумеренность в жизни плотской и равнодушие к духовной сфере. Не случайно Христос обращает внимание учеников, что нельзя одновременно служить Богу и мамоне. Поклонение мамоне есть не просто культ денег – это сущностное перераспределение духовной и психической энергии, когда в погоне за богатством, деньгами, славой распаляются все человеческие страсти и бессмысленно растрачиваются невосполнимые человеческие ресурсы – время и энергия, когда суетное стремление к почестям пожирает энергию души и сердца. Культ денег, наживы, стяжательства – базовый фактор деградации мира. Жажда богатства сужает спектр человеческих интересов, делает его сознание легко манипулируемым.

Концептуально и культурологически убедительно символическую «миссию» денег обосновал Жак Аттали в своей программной книге «Линии горизонта» [24], где он описывал грядущую третью эру – «эра денег», которые становятся универсальным эквивалентом всех ценностей, в том числе и духовных. «Новый порядок», по его мнению, завершится наступлением мессианской эры космополитизации человечества. Формой Глобального Общества станет «кочевничество», которое определит образ жизни, культурный стиль, форму потребления. В таких условиях деньги станут еще и формой тотального контроля: «магнитная карточка станет... подлинным протезом индивидуальности, его полноценным заместителем, неким искусственным органом, являющимся одновременно паспортом, чековой книжкой, телефоном, телефаксом и удостоверением. Магнитная карточка станет подлинным «протезом Я» человека, открывающим ему доступ к универсальному Рынку». И горе тому, кто окажется лишенным денег и кто угрожает мировому порядку¸ поэтому у человека «будущего» не будет выбора: либо стать молекулой общества, либо быть из него исключенным. Наверное, не случайно деньги в этой концепции становятся главным фактором порабощения человеческой свободы – величайшей ценности христианства[25].

Такого рода сущностное перерождение духовного ядра христианской культуры и стало основной причиной мирового финансово–экономического кризиса. Можно иначе сказать – культура своими средствами пытается вернуть мир в границы добра, справедливости, милосердия, духовности, – в границы тех базовых ценностей, вне которых человек теряет свой «образ и подобие». В экономическом плане это означает реабилитацию труда как сферы личностной самореализации, утверждение человека–творца, по своим задаткам созидающего и в меру потребляющего - человека, исповедующего национально–культурную укорененность и моральную ответственность как за результаты своего творения, так и за свое земное призвание, которое осуществить человек может всего лишь на двух земных поприщах: в любви и в труде.