Индивидуализм и революция

Процесс индивидуализации, который сопровожда­ется спадом агрессивности в межличностных отноше­ниях, происходит в условиях невиданной, имеющей далеко идущие последствия враждебности общества по отношению к государству. В то самое время, когда отношения между людьми становятся «человечными», революционеры задумывают и пытаются осуществить свои планы, безответственно разжигая классовую борьбу с целью нарушить ход истории и разрушить государство. Цивилизационный процесс и революция происходят одновременно. В тоталитарных общест­вах, совершая насилие, люди хотя бы болтали о все­мирном братстве. При всем их кровожадном характе­ре традиционные смуты и бунты не ставили своей задачей развалить всю структуру общества. Напро-

тив, в индивидуалистическом обществе именно его основы, содержание законов и сущность власти ста­новятся объектами публичных дебатов, мишенями для нападок со стороны отдельных индивидов и целых классов. Начинается новая эра — эра социального насилия, которая отныне становится составным эле­ментом истории, фактором видоизменения и вза­имной адаптации общества и государства. Массовое насилие становится необходимо для их функциониро­вания и для развития новых видов общества, при­чем классовая борьба позволила капитализму пре­одолевать кризисы и амортизировать хронические противоречия между производством и потребле­нием.

Революционное движение, как и классовая борьба, возведенная им в ранг главной ценности, невозмож­ны без сопутствующего им феномена — индивидуа­листического общества. Это относится как к его эко­номико-социальной организации, так и к идеалам. В тоталитарном или иерархическом обществе, то есть системах, где отдельные индивиды, имеющие второ­степенное значение по сравнению с коллективом, не обладают никакой самостоятельностью, социальный строй, в который люди интегрированы, покоится на священном фундаменте и как таковой освобождается от революционного творчества. Для того чтобы рево­люция стала исторической реальностью, необходимо, чтобы люди были разрознены, утратили традицион­ное чувство солидарности; необходимо, чтобы их от­ношение к вещам возобладало над их отношением друг к другу, чтобы, наконец, верх взяла индивиду-листическая идеология, предоставляющая отдельной личности статус природного борца за свободу и ра­венство. Революция и классовая борьба предполагают существование социального и идеологического мира индивидуализма; отныне больше не существует ника-

кой организации, самой по себе, независимой от воли людей. Все, что связано с коллективом и его верхов­ной ролью, которая прежде мешала насилию разру­шить его устройство, утрачивает свою неприкосно­венность. Отныне ни государство, ни общество не застрахованы от преобразовательного зуда полити­ков. Поскольку индивид больше не является сред­ством для достижения некой отдаленной цели, а счи­тается и сам считает себя конечной целью всего, постольку социальные институты утрачивают свою сакральную ауру, все то, что обусловлено ненаруши­мой трансцендентностью, включено в гетерономию природы и в конечном счете оказывается подорван­ным социальным и идеологическим строем, центр ко­торого находится не где-то в стороне, а центр этот — сам независимый индивид.¹

В период своего триумфа однородное общество рав­ных и свободных людей неразрывно связано с откры­тым и жестоким конфликтом, обусловленным соци­альным устройством. Выполняя роль идеологии, ко­торая отныне заменяет религию, сохраняя при этом абсолютный и страстный характер, первая фаза инди­видуализма представляет собой эпоху кровавых ре­волюций и социальных битв. Освободившись от свя­щенных реликвий, индивидуалистическое общество позволяет своим членам полностью управлять брат­ством людей, сталкивая их лбами в междоусобицах, зачастую преследуя свои интересы, но между тем они еще крепче цепляются за новые ценности, назвав их правами человека. На этом основании героическую фазу индивидуализма можно сравнить скорее с поли­тизацией и мобилизацией масс вокруг этих ценностей,

¹ См.: Гоше М. Цит. пр. С. 111—114, а также предисловие к рабо­те «О свободе у модернистов» (De la liberte chez les modemes. Laf-font. Coll. «Pluriel», 1980. P. 30—38).

)ШЧЫ I t\'l I

.

чем с разумной опорой на сугубо частные интере­сы. Гипертрофия и антагонизм идеологий неразрыв­но связаны с индивидуалистическо-демократической эпохой. По сравнению с нашим временем эта фаза в известной степени зиждется на тоталитаризме при примате социума, выступая при этом в качестве эле­мента социальной дезорганизации, которую таил в се­бе принцип индивидуализма. Ему противодействовала неизменная и жесткая схема, аналогичная схеме дис­циплинарного общества, предназначенная для того, чтобы нейтрализовать индивидуальный характер от­дельных людей, сплотить их, даже если придется столкнуть между собой классы с присущими им цен­ностями.

Наступление индивидуалистической эпохи чревато появлением тотального насилия и возникновения об­щества, направленного против государства, одним из последствий чего становится кампания не менее же­стоких репрессий со стороны государства по отноше­нию к обществу. Террор, как новый вид правления с помощью массового насилия, бывает направлен не только против противников, но и против сторонников режима. Те же самые причины, которые позволили гражданскому обществу с помощью насилия разру­шить прежний социальный и политический строй, сде­лал возможными беспрецедентные акты агрессии со стороны власти по отношению к обществу. Террор возник внутри новой идеологической конфигура­ции, порожденной принципом верховенства личности. Жестокие расправы, ссылки, судебные процессы — все это осуществляется от имени воли народа или под лозунгом освобождения пролетариата; террор осу­ществляется лишь как механизм демократического пред­ставительства, хотя и индивидуалистического толка, всех слоев общества, разумеется, для того чтобы осу­дить всяческие перегибы и силой восстановить при-

оритет всего коллектива. Если «революционную во­лю» нельзя объяснить объективными классовыми про­тиворечиями, то стоит ли оправдывать Террор требо­ваниями обстоятельств. Все дело в том, что государство, в соответствии с идеалами демократии, провозгласив себя неотъемлемой частью общества, может лишить его легитимности, развернуть неслыханную кампанию репрессий против членов этого общества, не разбирая, кто прав, а кто виноват.¹ Хотя побочным явлением индивидуалистическо-демократической революции в конечном счете становится отказ от символов могу­щества государства и появление доброжелательной, милосердной власти-заступницы, следует помнить, что власть эта допускала установление чрезвычайно кро­вавой формы диктатуры, которую можно рассматри­вать как возврат к монархическим порядкам, осужден­ным современным строем, как своего рода компро­мисс между системой с присущей ей жестокостью и обезличенной демократической властью.

Великая эпоха революционного индивидуализма заканчивается. Ставший некогда фактором социаль­ной войны, в настоящее время индивидуализм помога­ет покончить с идеологией классовой борьбы. В пере­довых странах Запада революционная эпоха осталась в прошлом, классовая борьба введена в рамки социаль­ных институтов; отныне она не нарушает единого хода истории; революционные партии полностью выроди­лись; на смену жестоким столкновениям приходит переговорный процесс. Вторая индивидуалистическая «революция», сопровождающая процесс персонализа-ции, привела к массовому разочарованию в res publica

¹ См.: Лефор Кл. Один человек лишний (Lefort Cl. Usi homme en trop// Ed. du Seuil, 1976. P. 50—54), а также МаненБ, Сен-Жюст, логика Террора {Manin В. Saint-Just, la logique de la Terreur // libre.

1979. N6).

■

.

и, в частности, в идеологии: на смену излишнему увле­чению политикой пришло безразличие к системам, ос­нованным на мудрствовании. С возникновением нар­циссизма к идеологии с ее словопрениями относятся с опаской; все, что содержит элемент универсальности и исключительной оппозиционности, более не разру­шает весьма терпимой и гибкой индивидуальности. Жесткий, дисциплинарный порядок стал несовмес­тим с дестабилизацией и равнодушной гуманизацией. Процесс умиротворения охватил все общество, циви­лизация социального конфликта в настоящее время развивается в цивилизацию межличностных отноше­ний.

Даже последние кульбиты революции свидетельст­вуют об этом смягчении социальных конфликтов. Это касается и событий мая 1968 года. Открывшиеся дис­куссии по поводу характера этого движения достаточ­но показательны: революция это была или хеппенинг? Борьба классов или городской праздник? Кризис ци­вилизации или кавардак? Революция становится нере­шительной, утрачивает свои характерные признаки. С одной стороны, май 1968 года будет навсегда зане­сен в анналы революционного и повстанческого дви­жения: тут и баррикады, и жестокие стычки с силами правопорядка, и всеобщая забастовка. С другой сто­роны, движение это не ставило перед собой ника­ких глобальных политических и социальных целей. Май-68 — это спокойный бунт, при котором не было ни одного убитого, «революция» без революции, ско­рее движение информационного порядка, чем соци­альное столкновение. Майские события с их невероят­но жаркими ночами не столько воспроизвели схему революций нового времени, явно вращающихся вокруг идейных приманок, сколько предвосхитили постмодер­нистскую революцию в сфере коммуникаций. Своеоб­разие майских событий заключается в их удивительно

цивилизованном характере: тут и там вспыхивали дис­куссии, на стенах появлялись граффити, везде мно­жество газет, плакатов, листовок; информация была обеспечена на улицах, в аудиториях, жилых кварталах и на фабриках — там, где она обычно отсутствовала. Разумеется, все революции сопровождаются слово­блудием, но эта революция-68 была лишена излишнего идеологического груза. Не было речи о захвате власти, никто не называл имена предателей, не разделял людей на хороших и плохих; не стесняясь в выражени­ях, требовали неограниченной свободы слова, боль­шей информированности, спорили о том, чтобы «из­менить жизнь», освободить индивида от тысячи огра­ничений, ежедневно висящих на нем тяжким грузом, о работе супермаркетов, о телевидении в университе­тах. Для мая-68, этой революции свободы слова, была характерна гибкая идеология — одновременно поли­тическая и застольная; это была смесь классовой борь­бы и либидо, марксизма и спонтанизма, политической критики и поэтической утопии. Разрядка, теоретиче­ская дестандартизация и практика — все это состав­ные части изоморфного движения и процесса «про­хладной» персонализации. Май-68 и был персонализи­рованной революцией, бунтом против репрессивного аппарата государства, против бюрократических шор и пут, несовместимых со свободным развитием и ростом личности. Сам революционный порядок стал гуман­ным, учитывались субъективные устремления, сущест­вование и условия жизни: на смену кровавой революции пришла «шумная» революция — многоплановая, пред­ставлявшая собой крутой переход от эпохи социальных и политических потрясений, где интересы коллектива пе­ревешивают интересы отдельных лиц, к эпохе нарцис­сизма — апатичной, лишенной идеологического груза.

Если рассматривать их в отрыве от идеологической подоплеки, то бурные майские события могли даже

показаться пародией на подлинный терроризм, кото­рый, по сути, остается неотъемлемым элементом су­губо революционной модели, основанной на классо­вой борьбе, на авангардистских и политических ме­ханизмах, что объясняет ее радикальный разрыв с равнодушными и распущенными массами. Несмотря на свой «идейный» характер, как это ни парадоксаль­но, терроризм не чужд логике нашего времени, жест­ким требованиям легитимности, с которых начинают­ся покушения, «процессы», похищения, утратившие всякий смысл, всякую связь с реальностью в силу революционного надувания щек и аутизма любите­лей групповщинки. Являясь сам по себе выражением экстремизма, терроризм — это порнографическая репродукция насилия: идеологическая машина возбуж­дает саму себя, теряет всяческую опору; десубстанци-ализация захватывает область исторического содер­жания, проявляется как жесткая разновидность насилия, как набивающий себе цену бездуховный максима­лизм — бледный призрак, высушенный идеологиче­ский остов.

Как уже отмечено, май-68 был двуликим — модер­нистским из-за его стремления походить на револю­цию, постмодернистским — из-за его стремления к удовлетворению своих желаний и потребности в ин­формации, но также из-за своего непредсказуемого и необузданного характера. Это возможная модель гря­дущих социальных потрясений. По мере того как классовые противоречия будут улаживаться, тут и там будут происходить вспышки насилия, которые затухнут с той же быстротой, с какой появятся. Ны­нешние социальные беспорядки имеют общим то, что они зачастую не укладываются в диалектическую схему классовой борьбы, непременно возглавляемой организованным пролетариатом: в 60-е годы это были студенты; сегодня это молодые безработные, скватте-

ры, негры и выходцы с Ямайки — насилие приобре­тает маргинальный характер. Бунты, недавно вспых­нувшие в Лондоне, Бристоле, Ливерпуле, Брикстоне, свидетельствуют о возникновении нового облика на­силия, дополнительной стадии в деидеологизации на­силия, хотя некоторые из столкновений такого рода и носят расовый характер. Если анархическое движе­ние шестидесятых еще носило утопический характер, опиралось на какие-то ценности, то в наши дни бес­порядки, вспыхивающие в гетто, не имеют никаких исторических традиций и верны в этом принци­пам нарциссизма. Это явный бунт, вызванный празд­ностью, безработицей, социальной пустотой. Разру­шая сферу идеологии и личности, процесс персонали-зации выпустил на волю насилие, которое становится тем более жестоким, чем оно менее перспективно, по future,¹ с обликом новой преступности и наркозависи­мости. Эволюция жестоких социальных конфликтов похожа на эволюцию наркотиков: на смену галлюци­нациям 60-х годов, которые были символом антикуль­туры и мятежа, пришла эпоха пошлой токсикомании, депрессии, лишенной всяких грез, глотания люмпена­ми всяких таблеток, нюханья лака для ногтей, керо­сина, клея, растворителей и прочих жидкостей все более молодыми токсикоманами. Остается лишь раз­бить голову какому-нибудь bobby² или пакистанцу, поджечь улицу или дом, ограбить магазин после оче­редной драки и накануне следующего бунта. Классо­вые беспорядки сменились насилием деклассирован­ной молодежи, которая громит собственные квар­талы; гетто охватывает пламя, словно кто-то хочет ускорить приход царства постмодернистской пусто­ты, в ярости уничтожить пустыню, которая иными

¹ Без будущего — англ.

² Полицейский — англ.

средствами завершает равнодушный процесс персо-нализации. И последний штрих деклассированного характера этого явления: насилие вступает в цикл устранения своих последствий; в соответствии с эпо­хой нарциссизма насилие утрачивает свою сущность в гиперреалистической кульминации без программы, без иллюзий — жесткое насилие разочарованных лю­дей.

ПОСЛЕСЛОВИЕ (1993)

Скажем прямо: результаты исследований, относив­шихся к концу 70-х и началу 80-х годов, обнаружив­шие пробел в индивидуалистической логике, связан­ный с развитием независимости и объективности За­падного общества, по существу, не были опровергнуты и в последнее десятилетие завершающегося XX века. Все, что происходило в частной жизни или жизни об­щества, события, свидетелями которых мы стали, под­твердили глобальное распространение индивидуали­стической логики, свойственной постмодерну. Хотя дух времени отвергает возврат к традициям, духовности и морали, эклектизм, который свойствен сознанию постмодернистского индивида, сегодня особенно оче­виден.

Чтобы не попасть впросак, заявляя, что «нет ничего нового под солнцем», или что «так, как прежде, не будет никогда», нужно сделать обзор в концептуаль­ном и историческом плане. Бросим flash-back.¹ Что же мы пытались доказать, говоря о новых аспектах инди­видуализма и «второй индивидуалистической револю­ции»? Было отмечено нарушение исторической пре­емственности, обусловленное революцией массового потребления и коммуникаций, изменившей динамику развития социал-демократического общества. Появи­лись новые ценности, которые преобразовали дискур-

¹ Взгляд в прошлое — англ.

■1\\

сы, образ жизни, отношение людей к частным и об-щественньш институтам. На смену дисциплинарному и воинствующему индивидуализму пришел индивиду­ализм на выбор — гедонистический и психологиче­ский, считающий главной целью личные достижения человека. Приведшая к краху великих социальных про­ектов, размыванию социальных идентичностей и норм принуждения, культу неукоснительной самостоятель­ности в семье, религиозной жизни, сексуальности, спорте, моде, политических и синдикалистских при­страстиях, вторая индивидуалистическая революция реализовала в повседневной жизни либеральный иде­ал управления собственной личностью, между тем как прежде социальные ценности и институты препят­ствовали его утверждению. Исторический разрыв с неоиндивидуализмом означал еще большее усиление тяги к самостоятельности со стороны индивидов не­зависимо от их социальной принадлежности и пола. В результате возник образ постмодернистского инди­видуализма, свободного от влияния таких коллектив­ных идеалов, как ригористическое образование, се­мейная и сексуальная жизнь — жизнь «по струнке».

К чему же мы сегодня пришли? Каждому понятно, что либеральная культурная тенденция, которая зада­вала тон в 60—70-е годы, не свойственна нашему вре­мени. Прекраснодушную утопию сменила ответствен­ность, противостояние — умение руководить. Мы как бы признаем это лишь в рамках этики и состязатель­ности, разумных правил и профессиональной компе­тентности. Капитализм предан поруганию, ныне гово­рят лишь о его преобразовании. «Аллергия» к труду отошла в прошлое, сегодня каждый думает о своей профессии, о своей карьере. Четверо работников из десяти считают труд средством добиться успеха и са­мореализоваться. Мораль, во всяком случае во Фран­ции, была признаком фарисейства и «ложной совест-

ливости» буржуа: ныне этические проблемы волнуют служащих политиков и СМИ; звезды рока надрывают глотки во имя «проклятьем заклейменного», множит­ся количество телевизионных передач, посвященных проблемам социальной помощи и благотворительно­сти. Прежде традиции считались чем-то архаичным, сегодня — это дань моде. Раньше заявляли, что «запре­щено запрещать», ныне гигиенические нормы все ча­ще вводят в определенные рамки поведение людей, а право женщины на аборт оказывается под угрозой. Захотелось нам испытывать наслаждение — и теперь у нас safe sex,¹ мы под защитой религии, хотя восхваля­ются и целомудрие, и супружеская верность. Несмот­ря на наличие двойного стандарта, поворот в общест­венном мнении, который мы наблюдаем, значителен, глубок, крут, как это и должно быть в открытом общест­ве, где существуют лишь два главных критерия — это мнение индивида и эффективность.

Что касается «галантной» жизни, то тональность культуры в корне изменилась. По этой причине в рам­ках реального поведения людей продолжают усили­ваться гедонистические устремления, связанные с ли­беральной динамикой самоутверждения личности. Вы думаете, что происходит укрепление семьи? Ничего подобного. По-прежнему увеличивается количество разводов, «свободных союзов», внебрачных детей. Папа Иоанн-Павел II одерживает победу, однако каж­дый второй французский католик выступает против запрещения противозачаточных средств; в 1990 г. 60 % верующих заявили, что церковь не вправе налагать строгие ограничения на сексуальную жизнь, а свыше двух третей допускают добрачные интимные связи. Правда, Верховному суду США удалось ограничить право женщин на аборт, но свыше 60 % американцев

I

¹ Безопасный секс — англ.

-..\'it

Ашщци.

не одобряют такое решение. Вопреки стараниям мень­шинства движение за право распоряжаться собствен­ным телом набирает обороты; это касается контра­цептивов, деторождения, абортов. Даже в Ирландии запрет на аборты с треском провалился; в Великобри­тании, Нидерландах, Скандинавских странах намере­ны вскоре разрешить применение абортивных пи­люль; во Франции проблемой родовспоможения будет отныне заниматься служба социального обеспечения, а расходы по приобретению абортивных пилюль RU 486 будут возмещаться государством.

Налицо возрождение пуританской морали с панеги­риками в адрес воздержания, с помощью движений и процессов, осуждающих порнографию? Нужно про­вести различие не только между странами, но и между агрессивным меньшинством и молчаливым большин­ством. Что же мы видим? Почти во всех развитых демократических странах узаконены свободные сек­суальные отношения, идет ли речь о молодежи, жен­щинах или лицах преклонного возраста; Эрос, по су­ти, разорвал путы, связывавшие его с пороком. Даже СПИД не смог заставить решительно и бесповоротно осудить гомосексуализм. Бичуется не столько порно­графия (ее воздействие на индивида почти не вызыва­ет возмущения), сколько ее публичная, безудержная, агрессивная пропаганда, считающаяся вредной для де­тей. Даже в США недавно состоявшиеся судебные процессы над рядом лиц, обвинявшихся в распростра­нении порнографической продукции, закончились оп­равданием обвиняемых. Что касается задержания рас­пространителей такого рода продукции в Индианапо-лисе, то федеральный, а затем и Верховный суд сочли аресты антиконституционными. Либеральная, антимо-рализаторская фаза явно завершается, но сверхдобро­детельность становится скорее периферийным, неже­ли типичным для общего направления развития совре-

менной культуры явлением: новый индивидуалисти­ческий период «пристоен», для него характерно тре­бование не столько безусловного подавления чувств, сколько их разумного, с учетом возраста, регулирова­ния. Делается упор лишь на защите интересов детей и женщин. С либеральным индивидуализмом не покон­чено, он движется по пути утверждения ответствен­ности личности, правда, с более-менее морализатор-ским душком. На смену трансгрессивному либерализму пришел либерализм «весьма умеренный», отражающий анафемствование чувственности, но в то же время вы­ступающий за сохранение социального пространства

«как такового».

Поднимая вопрос об осуждении сексуальности или «крутого» феминизма, мы вспоминаем о «войне полов» в состязательных демократиях. Между тем именно индивидуалистическая дестабилизация сексу­альной идентичности наиболее глубоко затрагивает нашу эпоху. Хотя женщины все больше времени по­свящают учебе и спорту, работе они придают особо важное значение. Между тем мужчины «гнут свою линию», реже отстраняясь от ухода за детьми и от домашней работы; отеческая любовь приобретает более сентиментальный, как бы «материнский» ха­рактер. Разумеется, сохраняются традиционные пред­почтения полов: мужчины и женщины по-прежнему неодинаково распределены касательно профессий, отношения к детям, спорту, одежде, вопросов эстети­ки. Но почти повсюду прерогативы одного пола по праву оспариваются другим, не вызывая при этом убедительных возражений. Несмотря на «возврат к порядку», все-таки продолжается дискриминация по половому признаку, дестандартизация индивидов, быстрое формирование новой личности: приобрете­ние общественного положения, достигнутого само­стоятельно, без оглядки на проторенные дороги, стало

■

I

1\\

эгоистичным, но неизбежным, разочаровывающим, но повсеместным явлением. Вдобавок к феминист­скому радикализму расширяется меняющаяся в своих очертаниях вселенная автономии личности, в резуль­тате чего множится количество «смешанных» су­ществ, свободных от социальных императивов. В нед­рах нашей демократии происходит скорее не «война полов», а повсеместное движение за «права» челове­ка, направленное на самореализацию личности, ее независимость и достоинство. Индивид добился права жить, не подвергаясь агрессии со стороны другой личности, но в то же время более широко осущест­вляется индивидуалистическая приватизация, появля­ется культура общения полов, которая сама становит­ся неопределенной и проблематичной. В результате отношение одного пола к другому характеризуется скорее умением разубеждать, чем обольщением.

Не стоит делать поспешные выводы относительно возврата к «карьеристским» мотивациям и професси­ональной идеологии и исчезновения культурного гедо­низма. Жажда развлечений и материального благопо­лучия, удовольствий, доставляемых музыкой, спортом, вновь обретенный интерес и наслаждение телом — все это развивается семимильными шагами; всячески поощряется стремление к «качеству» жизни. Лозунг «наслаждайтесь без стеснений» отошел в прошлое, но это означает не реабилитацию пуританства, а социаль­ное развитие нормализованного, поставленного на по­ток гигиенического и рационального гедонизма. Вмес­то безудержного гедонизма возник гедонизм благора­зумный, «чистый», с налетом грусти. Развиваются технологии с целью приведения индивида в надлежа­щую форму, внедряются щадящая медицина, диети­ческие режимы, средства для релаксации, появляется уйма всяких снадобий по уходу за собой, спорт для отдыха, спорт для достижения результатов, ведутся

кампании против курения, появляются продукты с маркой «light» и «био». В результате нарцисс более чем когда либо нацелен на работу, самоутверждение и

уход внутрь себя.

Постмодернистская индивидуалистическая логика не предполагает, что каждый должен стать хорошо осведомленным потребителем, хозяйственным инди­видом, изучившим свое ремесло и собственное тело. Общая картина не столь блестяща, если заметить, с какой быстротой разрушаются многочисленные фор­мы самоконтроля наряду с углублением социальной маргинальности. Неолиберальная политика, как и ге­донистическая нарциссическая культура, возвеличи­вают наше «Я», а немедленное удовлетворение жела­ний в то же время дуализирует демократии. Это ско­рее мешает нормализации и наблюдению за собой в гигиенических целях, способствуют появлению «глю­ков» у токсикоманов. С одной стороны, мы видим не­приятие насилия, с другой — рост преступности в гетто; стремление к комфорту — и увеличение числа бездомных, любовь к детям — и рост безотцовщины. Казалось бы индивидуалистический гедонизм обу­словливает непрерывную работу по самоконтролю, са­мообновлению и самонаблюдению. Если же посмотреть с обратной стороны, то он исключает необходимость совершать какие-то усилия, тягу к труду, подрывает традиционные институты социального контроля (та­кие, как семья, школа, церковь, обычаи, профсоюзные организации), способствует десоциализации и крими­нализации общества. Подобно Янусу, нарцисс двулик: он цельный, подвижный, ответственный, но в то же время он «голь перекатная» и правонарушитель, не имеющий будущего и безответственный по отноше­нию к новым бедным меньшинствам. Однако повсюду он пропагандирует жизнь ради настоящего (чрезмер­ный внутренний долг, сокращение сбережений, спе-

■i

1\\

куляция вместо капиталовложений, мошенничество и уход от налогообложения), не забывая о драматиче­ских проблемах, связанных со строительством буду­щих демократий.

Приходится признать, что постмодернистское об­щество не движется равномерно к терпимости и гиб­кости законов. Разве мы не являемся свидетелями столь же поразительного, сколь и удивительного воз­рождения религиозного интегризма, ортодоксально­сти и традиционности? Пожары в кинотеатрах, где демонстрировался фильм «Последнее искушение Христа», налеты на клиники, где производятся аборты, воссоздание ультраортодоксальных еврейских школ вслед за вспышками экстремизма левацкого толка, «набожного» максимализма некоторых исламских, еврейских, католических сообществ. Вопреки инди­видуалистическим ценностям сторонники религиоз­ного неоинтегризма отрицают адаптацию традиций и проповедуют безукоснительное выполнение Закона. Да, это антииндивидуализм, но сразу же отметим то массовое осуждение, которое вызывают поступки лиц, отрицающих свободу людей и насаждающих не­терпимость. С этой точки зрения узаконивание либе­ральных ценностей гораздо показательнее для нашего времени, чем их отрицание. Не будем обманываться: в области религии, как и в других областях, происхо­дит движение за личную самостоятельность, размыва­ние верности догмам сопровождается упадком рели­гиозной практики. Если количество курсов по изучению Талмуда и число ритуальных бань (миква) увеличива­ется, то лишь 15% французских граждан, причис­ляющих себя к евреям, являются «ортодоксами». Менее 10 % населения посещают воскресные служ­бы. Мы наблюдаем повышение возраста обывате­лей, предпочитающих религию «на выбор». Лишь один из четверых молодых прихожан полагает, что к

религии необходимо относиться как к чему-то целост­ному.

Возникает вопрос, представляет ли этот таинствен­ный процесс оживление религиозности, или же перед нами немногочисленный авангард — предвестник гря­дущего мощного подъема ортодоксальной религии? Несомненно, ни то, ни другое. Мы не движемся ни к однородным демократиям, ни к государству, охвачен­ному таинственной лихорадкой. Вырисовывается но­вая схема постмодернистского социального устройст­ва, допускающего любые варианты в спектре предпоч­тений, верований и образов жизни. Если речь идет об обществе с богатым выбором возможностей, то почему бы действительно не существовать и гамме разновид­ностей религиозной твердокаменности, строгого тра­диционализма? Мысль о создании массового общества отступает еще на шаг: появление религиозного экстре­мизма означает новое направление на ярмарке жизни. Согласимся, все еще может вернуться на крути своя, ведь спираль субъективной автономизации от­крыла перед нами бескрайние горизонты. Традиции мертвы, но они будут без труда восприняты теми, кто стремится к Абсолюту и идентичности. Больше ничего не помешает «твердолобым» меньшинствам уживать­ся с большинством, которое многолико, с разнообраз­ными вкусами и верованиями, глобально открыто и то-лерантно, и с недоверием, любопытством и страхом наблюдает за экзальтированными перевоплощениями пуристской культуры, где отдельная личность нахо­дится на втором плане. Большинство этих людей сами освобождаются от гнета монолитности и от гегемони-ческих церквей; их вера становится все более гибкой, личностной, окончательно оформившейся под влияни­ем своего «Я», что отчасти подтверждается растущим интересом к приемам духовной медитации, пришед­шим с Востока, к парарелигиозным и эзотерическим

ж

культурам New Age.¹ С одной стороны, более или ме­нее нарциссический синкретизм, с другой — догмати­ческий экстремизм; но показательна именно чрезмер­но прочная преграда между этими полюсами. Отныне резкие движения могут повторяться лишь в отрыве от жизни, «всухую», без капли смазки, не приводя к гло­бальному поступательному развитого социума.

Не то ли самое в известной мере происходит во Франции с усилением движения экстремистов право­го толка? Да, это явление в корне противоположно толерантной и гуманистической природе нового инди­видуализма, оно наносит жестокий и непредвиденный удар, сдерживая рост либеральных ценностей в сфере образования, моды, сексуальности, политических и религиозных убеждений. Но оно неотделимо от тен­денции к приватизации жизни и разрушению светских, воинствующих, и прогрессистских обычаев. Именно восхваление частного настоящего в известной мере способствовало отказу политиков признать свою вину в возрождении расистских воззрений. Наряду с тем, что крупные политические группировки и идеологи­ческие системы утрачивают свое значение, историче­ская память о кошмаре расизма затягивается ряской равнодушия. Вполне возможно, что холокост и про­изошел, но где-то в прошлом, и не имеет никакого отношения даже к части населения, которое в целом не обращает внимания ни на какие аргументы, предо­стерегающие против расистской угрозы.

Век гедонизма и взаимосвязей одобряет амнезию и «сверхреализм» сегодняшнего дня. Неважно, что слу­чилось когда-то; важно то, что происходит сейчас — нынешние будни, опасность, которую представляют собой иностранцы, преступность, ассоциирующаяся с выходцами из стран Магриба. Крах великих замыслов

■ттшштн

и политических партий привел к росту влияния пра­вых экстремистов во Франции, Германии и других странах Европы. Большая часть населения могла бы примкнуть к движению, эксплуатирующему в своих целях зерна протеста, трудное соседство.¹ Если бы не было протеста, можно было бы, как прежде, твердить о своем расовом превосходстве и выражать желание разделаться с плюралистическими демократиями. Мы не усматриваем тут никакой связи со своего рода «хо­листической» ностальгией, даже с некоторой при­месью эгоизма: националистическая идеология отхо­дит на второй план, то есть сходит на нет по срав­нению с надеждами, которые заключены в лозунге «каждый за себя», с индивидуалистическими требова­ниями, чтобы нас понимали и защищали те самые ли­ца, которые нами управляют. Надо лишь, чтобы отны­не демократии обладали неизвестным им прежде пра­вом выбора, явно с ксенофобским душком, которое имеет все шансы на то, чтобы стать реалией в более или менее ограниченных рамках, как постмодернист­ское выражение пустоты и заботы о безопасности стра­ны. Угроза существованию демократического строя иллюзорна, опасности же, связанные с подсчетом го­лосов избирателей, более реальны, более существен­ны. Новый эмоциональный элемент, какая-то смутная тревога сопровождают сегодня местные и общенацио­нальные выборы.

Верх всегда одерживают невмешательство в чужую жизнь, интересы и свобода индивида. Каждый второй студент полагает, что быть активистом — значит утра­тить свободную волю, а выборы в Европе характери­зуются рекордным числом не участвующих в них. Провал профсоюзного движения напоминает фильм-катастрофу, национальные центры руководства забас-

¹ Новая эпоха. — Примеч. пер.

¹ С иностранцами. — Примеч. пер.

»^»^»I

^лт^лЛ:

товочным движением повсюду заменены крупными профсоюзными объединениями; социальные конфлик­ты превращаются в разборки между корпорациями, занятыми защитой своих частных интересов. Тема наци­ональной самобытности имеет известный успех, но как не усомниться в чувстве патриотизма, когда собы­тия (и весьма серьезные), происходящие по ту сторону Рейна, оставляют нас равнодушными и никак не влия­ют на наше явное стремление к благополучию и по­треблению товаров? Уже никакой коллективный и ис­торический проект, даже если он затрагивает судьбу всей Европы, не в состоянии всколыхнуть людей до глубины души. На смену историческим идеалам при­шла озабоченность тем, как получить образование, диплом, добиться успеха на службе и в личной жизни, а также чистотой окружающей среды. Расхлябанный, дряблый, несерьезный нарциссизм, ориентированный лишь на «пси»-реализацию, сегодня явно не в моде. Однако, вовсе не исчезнув, он обновился, необычным образом глобально вписавшись в традиционную схему морали, труда, семьи.

Персонализация не идентифицируется с бездуш­ной приватизацией, все более сочетаясь с ассоциатив­ной жизнью, с массовой экологической борьбой, бла­гожелательным отношением к людям и филантропией. Ксенофобские настроения и культ денег не могут по­давить дух времени — всеобщего согласия в вопросе о правах человека, благотворительной деятельности, акцентирования этической стороны межличностных связей, исследований в области биологии и медицины, предприимчивости, движения в защиту окружающей среды. Чем больший упор делается на личной свободе, тем чаще всплывает вопрос о социальных ценностях и ответственности перед обществом. Отныне нарцисс занят поисками пределов, порядка и ответственности по своей мерке. Но не будем заблуждаться: нет ника-

кого противоречия между ростом индивидуализма и новыми устремлениями этического порядка, ведь всеобщую поддержку находит осторожная, «безболез­ненная» мораль — «без обязательств и без санкций», приспособленная к заботам о собственном «эго». Та­ким образом, телеблаготворительность не реагирует на бередящий душу зов долга, она иллюстрирует эмо­циональную, пунктуальную и не требующую усилий этику; повышение культурного уровня семьи не спо­собствует сокращению числа разводов; национальная идея возродилась со всей силой и без привкуса шови­низма; труд возводится в разряд способа самоутверж­дения; забота о сохранности окружающей среды ста­новится всеобщей, не требуя самоотречения от людей, стремящихся к повышению качества жизни, лучших и новых товаров. Повсюду обесценивается дух самопо­жертвования, зато усиливается эгоизм, жажда благо­получной и здоровой жизни; повсюду движения души уживаются с тягой к дешевым украшениям, истинные ценности — с желанием извлекать выгоду, доброта — со скупостью, тревога за будущее — с заботой о насто­ящем. Хотя с вопросами этики у нас все обстоит благо­получно, культура жертвенности нам чужда, мы пере­стали считать себя обязанными жить чем-то иным, кроме заботы о самих себе.¹ Конечно же, радикальный нарциссизм и откровенный гедонизм топчутся на од­ном месте, однако крутой поворот в культуре не озна­чает принципиального отступления от индивидуализ­ма. Даже находясь на страже ответственности и (выбо­рочной) благотворительности, нарцисс всегда остается нарциссом, воплощением и символом нашего центро­стремительного времени. Мощный прилив второй ин­дивидуалистической революции только начинается.

¹ Мы развили эти мысли в работе «Сумерки долга. Осторожная этика нового демократического времени». Галлимар, 1992.

Р?№ \'?\'

fX^MVl I\'Htri.\'FU

СОДЕРЖАНИЕ

Г. Н. Ивашевская, Энигма и адиафора. Цветок нарцисса

также нежен...................... 5

ЭРА ПУСТОТЫ

Очерки современного индивидуализма

Предисловие...................... 17

Глава I

ОБОЛЬЩЕНИЕ NON-STOP 33

Обольщение на выбор................. 34

Скромное обаяние политики.............. 44

Sexduction........................ 51

Глава II

РАВНОДУШИЕ В ЧИСТОМ БИДЕ 57

Массовое опустошение................. 57

Апатия new look..................... 60

Оперативное безразличие................ 69

Тоска зеленая...................... 73

Глава III

НАРЦИСС, ИЛИ СТРАТЕГИЯ ПУСТОТЫ 78

Нарцисс по мерке.................... 80

Зомби и «пси»....................\'.. 84

Обновленное тело.................... 94

Сокровенный театр................... 99

Апокалипсис now?.................

24 000 ватт.......................

Пустота.........................

Глава IV МОДЕРНИЗМ И ПОСТМОДЕРНИЗМ

Антиномичная культура.................

Модернизм и демократические ценности........

Модернизм и открытая культура............

Потребление и гедонизм: к постмодернистскому обще­ству...........................

Бессилие авангарда...................

Кризис демократии?..................

Глава V ЮМОРИСТИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО

От гротескного комизма к поп-юмору..........

Сверхреклама......................

Мода: забавная пародия.................

Юмористический процесс и гедонистическое общество Юмористическая судьба и «постэгалитарная» эпоха..

Микротехника и порносекс...............

Нарциссизм в футляре..................

Глава VI ДИКАЯ ЖЕСТОКОСТЬ, СОВРЕМЕННАЯ ЖЕСТОКОСТЬ

Честь и месть: дикая жестокость............

Варварский уклад....................

Цивилизационный процесс..............

Эскалация умиротворения..............

Преступления и суициды: «крутое» насилие.....

Индивидуализм и революция.............

Послесловие (1993)..................

104 111 116

122 129 1-44

156 176 186

254 267 273 286 296

. 307. 317

¹

>тшн

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ВЛАДИМИР ДАЛЬ»

В СЕРИИ «ПРАЕ1Е»

ГОТОВИТ К ВЫПУСКУ

ПЕРВЫЙ ПЕРЕВОД КНИГИ:

Жиль Липовецки

ЭРА ПУСТОТЫ Очерки современного индивидуализма

Утверждено к печати Редколлегией серии «ПРАЕ1Е»

Редакторы издательства О. В. Иванова, Г. Н. Ивашевская

Лицензия № 000 190 от 03 июня 1999 г.

Подписано к печати 28.12.2000. Формат 60x84 У\\ь.

Бумага офсетная. Гарнитура Балтика. Печать офсетная.

Усл. печ. л. 21.0. Уч.-изд. л. 14.5. Тираж 2000 экз.

Тип. зак. №3778

Издательство «Владимир Даль» 193036, Санкт-Петербург, ул. 7-я Советская, д. 19

Отпечатано с готовых диапозитивов

в Академической типографии «Наука» РАН

199034, Санкт-Петербург, 9 линия, 12