Как уходят с шельфа

Они лежали в темноте: Дмитрий – повернувшись лицом к стене, Лиза – на спине, глядя в потолок. Она не могла заснуть и знала, что отец тоже не спит. Громко тикал будильник с фосфорными стрелками, забытый, видимо, одним из нефтяников. Может быть, это Наталья завела его, когда они с отцом вошли в эту комнату, чтобы просто переждать буран. Она вращала скрипучий ключик, и улыбалась, и не знала, что для нее вот-вот все закончится. Может, они тут целовались, пока появление остальных не заставило их выбраться из комнаты. Может, она сидела на той самой кровати, где сейчас лежит Лиза, и ждала, пока ее любимый уложит спать свою капризную дочку... И не выдержала, пошла поторопить его, и услышала полные злости слова, и...

Лиза, стараясь не издать ни звука, повернула голову. Шуршание волос по подушке показалось слишком громким. Стрелки будильника висели в темноте, мерцали призрачным зеленоватым светом, как фонарики, которыми глубоководные рыбы приманивают к своим пастям корм. Три часа ночи. Всего два часа прошло с тех пор, как она сидела на кухне с Тимуром и думала, что развод родителей – это самое ужасное, что может с ней случиться. Сквозняк злобно тряс двери, и откуда-то доносились тихие голоса – видимо, люди все еще обсуждали убийства. Лиза хотела быть с ними. Неподвижно лежать здесь, стараясь ни звуком не привлечь внимания отца, было мучительно. Он не стал с ней разговаривать – просто приказал ложиться спать, выключил свет и рухнул на соседнюю кровать. Лиза не посмела спорить.

Снова хлопнула дверь. Из туалета донесся шум воды – похоже, кто-то решил принять душ. Новый порыв ветра бросил в окно горсть снега. Со стороны отцовской кровати донесся глухой, подавленный звук. Сообразив, что именно она слышит, Лиза похолодела. Она готова была снова оказаться в комнате с ожившим мертвецом, или один на один с убийцей, в погребенной под снегом машине, в падающем самолете... Где угодно – лишь бы не слышать сдавленных рыданий отца.

Это было невыносимо. Лиза выбралась из-под одеяла, пересекла комнату. Робко дотронулась до вздрогнувшего плеча.

– Иди спать, – глухо сказал Дмитрий.

– Папа...

– Иди, оставь меня в покое.

Он дернул плечом, и Лиза убрала руку.

– Мне тоже ее жалко, – пробормотала она.

– Не ври. Иди, радуйся. Ты же считаешь, что так мне и надо?

– Это ты считаешь, что так тебе и надо, – прошептала Лиза.

– Чтооо?

Он, рывком сел, таращась в темноте на дочь.

– Я не хотела, чтобы тебе было плохо, пап, и мне правда очень грустно. Ты же не виноват, что в нее влюбился, и я тебя все равно очень-очень люблю, и не считаю, что ты плохой, не думай, я знаю, что ты хороший. Только не злись, пожалуйста...

– С чего ты взяла, что я злюсь? – прорычал Дмитрий и грохнул кулаком по тумбочке. Жалобно звякнул подпрыгнувший будильник. Лиза попятилась, сообразив, наконец, что говорит что-то не то и вообще, наверное, зря не сделала вид, что спит. – С чего ты вообразила, что я вообще что-то такое думаю? Кто тебе такую чушь внушил?

– Никита... – она осеклась, но было уже поздно.

– Никита, – ровным голосом повторил отец. – Значит, Никита. Воображаемый друг наговорил тебе гадостей обо мне с Натальей, и ты пришла, чтобы мне все это вывалить? Ты понимаешь, каково мне сейчас? Или ты делаешь это мне назло?

– Прости, я не хотела, – прошептала Лиза.

– Конечно, не хотела. Ты просто думаешь только о себе, так ведь? – ответил Дмитрий. – Тебе нет никакого дела до других.

– Нет, есть...

– Тогда ты просто ненормальная, – пробормотал Дмитрий и вдруг вскочил. Глаза его загорелись сумасшедшим вдохновением. – Нечего больше тянуть, – решительно сказал он и встал. Резким движением подтянул сползшие штаны, не глядя пригладил волосы. – Мы сейчас же идем к психиатру.

– Что?..

Лиза попятилась, но Дмитрий успел хватить ее за руку.

– Нет! Папа, пожалуйста, я больше не буду, не надо...

Лиза уперлась изо всех сил, но отец дернул ее за руку, и ноги заскользили по полу. Она упала и проехала с полметра на попе, пытаясь вырвать ладонь из жестких пальцев. Они безмолвно боролись в темноте, не видя друг друга, слыша лишь тяжелое дыхание, и стрелки часов плыли в пустоте, как фонарик... как будто они – рыбы в океанской бездне, и во тьме их поджидают призрачные хищники. Наконец Дмитрий отпустил ее руку и толкнул дверь. Темноту прорезала полоса желтоватого света, выхватила сжатые в кулак руки, полусогнутые колени – как будто он собирался прыгнуть. Лиза судорожно вздохнула, стараясь не расплакаться в голос.

– Прекрати истерику, – сказал Дмитрий и снова поймал ее за руку. – Врач должен тебя посмотреть, я же о тебе забочусь! Или ты что, хочешь быть ненормальной? Тогда так и скажи, я перестану. Хочешь быть ненормальной – твое дело.

Лиза замотала головой; из горла вырвалось рыдание.

– Идем, – сказал Дмитрий. – И прекрати реветь, нечего притворяться.

Как только они вышли в коридор, Лиза немедленно замолчала и перестала сопротивляться. Даже представить было страшно, что кто-нибудь увидит, как отец силой тащит ее к психиатру. А если Тимур? А если отец скажет ему, в чем дело? От стыда Лиза готова была провалиться под землю. Пальцы, сжатые, как в тисках, отцовской ладонью, ныли от боли, но Лиза больше не пыталась вырвать руку. Она послушно стояла рядом, пока отец растерянно озирался, пытаясь сообразить, где искать Александра.

Всего комнат было двенадцать – когда-то месторождение казалось перспективным, к пяти уже установленным качалкам собирались добавить еще несколько, и постройка общежития на двадцать с лишним человек казалась разумным ходом. Однако, несмотря на большие запасы, добыча быстро стала нерентабельной – уж слишком неудобно располагались нефтеносные пласты. Буровую законсервировали, и постепенно ветшающая общага оказалась в распоряжении сменяющих друг друга пар дежурных, дуреющих от скуки. Вечные черноводские ветра заносили ее то песком, то снегом, и налет заброшенности лежал на всем – будто еще немного, и здание превратится в ископаемое, надежно скрытое в осадочных пластах.

Вчерашним вечером все разбрелись по комнатам как попало, уверенные, что засиживаться не придется. Если бы не ожидание на чемоданах в Хабаровске и не кошмарный перелет – многие бы и вовсе не стали искать себе койку в надежде, что буран вот-вот утихнет и ночевать можно будет уже дома. Однако люди были вымотаны и почти сразу отправились отсыпаться. Даже встречающих кошмарная дорога из аэропорта почти лишила сил.

Ближайшую к кухне комнатку заняли Тимур и Вячеслав Иванович, еще в самолете почувствовавшие неосознанную симпатию друг к другу. Следующие две сейчас пустовали – совершенно очевидно было, что именно в них жили двое дежурных. В одной из них стоял крепкий табачный дух, на тумбочке лежал потрепанный детектив, а составленные одна на другую подушки еще хранили отпечаток спины. В другой кровать была аккуратно заправлена, зато тумбочка – вытащена на середину узкого пространства между койками, и на ней красовался недостроенный домик из спичек... теперь уже – навсегда недостроенный.

Дальше заночевали, неосознанно сбившись в кучу, геологи: Тофик с Лешкой в одной комнате, Аля и Нина – в другой. Дмитрий с Натальей заняли следующую, а в соседнюю комнату уложили спать Лизу – чтобы была под рукой, но не слишком мешала.

Как расположились остальные, Дмитрий толком не знал. Он только помнил, что в комнате через одну от Лизы, почему-то оказавшейся пустой, сейчас лежит под казенным одеялом тело его жены. Тело, выпотрошенное, как туша животного, предназначенного в пищу. Откуда-то снизу, как сквозь вату, донесся тихий писк; он с удивлением опустил глаза и увидел свою дочь – ее лицо было напряжено и сморщено, по щекам катились крупные слезы. Он вспомнил, что хотел срочно поговорить с врачом. Секунду он колебался – очень не хотелось отпускать дочку и тем более оставлять одну; ему казалось, что неугомонная Лиза может сбежать и натворить что-нибудь. Но таскать ее туда-обратно по коридору тоже не хотелось. Наконец он решился.

– Стой здесь, понятно? – строго сказал он и наконец отпустил руку. Лиза сунула слипшиеся пальцы в рот, чтобы хоть как-то унять боль – в какой-то момент отец так сильно сжал руку, что он едва не закричала от боли. – Тебе понятно? – снова спросил Дмитрий. – Ни шагу отсюда, я сейчас приду.

Лиза торопливо закивала, и Дмитрий, сутулясь, зашагал к кухне.

Геологи вяло дожевывали гипотезу вырытой в сугробе пещеры. Всем четверым было очевидно, что проверить ее, пока не утихнет буран, никак нельзя, и они пытались найти разгадку, исходя из одной теории. Склочный водитель автобуса сидел рядом, но в разговоре не участвовал, только поглядывал – снисходительно на геологов, злорадно – на психиатра, отрешенно сидевшего там же с кружкой чая в руках. Что бы ни было на уме у Вовы – он явно пока предпочитал держать это при себе.

Увидев Дмитрия, все смущенно замолчали. Нина встала, сняла со стола остывший чайник, молча поставила на плиту. Один из геологов подвинулся, освобождая место у стола, но Дмитрий покачал головой.

– Мне бы с вами поговорить, – сказал он психиатру. Ему неловко было обращаться к нему при всех – не хотелось, чтобы о Лизе поползли слухи, – но он понимал, что рано или поздно все равно все узнают, что его дочь ненормальная. Как не жаль было Лизку – смысла прятаться он не видел.

К его удивлению, психиатр почему-то вообразил, что помощь нужна самому Дмитрию.

– Хотите еще успокоительного? – спросил он. – Не можете заснуть?

– Нет, все в порядке, – Дмитрий покосился на геологов. Те натужно смотрели по сторонам, а Нина не сводила глаз с чайника, будто пыталась вскипятить его взглядом. – Я в порядке, – повторил он. – Мне бы спросить кое-что.

– Пойдемте, – сказал психиатр.

– Пещера, пещера, – ядовито проблеял Вова, стоило им только выйти, и победно взглянул на геологов. – Зачем ему рыть нору в сугробе и морозить задницу, если можно спокойненько попивать с вами чаек?

Александр выслушал историю о воображаемом друге спокойно, почти скучающе. На его лице читалась лишь легкая досада – для человека, от которого потребовали профессиональной консультации в три часа ночи, он на удивление хорошо владел собой. Впрочем, Дмитрий досады не замечал, завороженный внимательным взглядом, энергичными кивками и всяческими «угу» и «так, так», на которые психиатр не скупился. В городе говорили, что главврач психбольницы – энтузиаст своего дела, и теперь Дмитрий видел, что это действительно так.

Пока отец рассказывал про Никиту, Лиза украдкой оглядывалась. Комната, в которой решил заночевать врач, ближайшая к туалету, выглядела еще более запущенной и ободранной, чем все остальные. Здесь даже не было розеток – они были вырваны с мясом, а оставшиеся дыры заткнуты тряпками. На спинке стула висело что-то вроде пижамы из серой фланели, с завязками у ворота, – от нее так и несло безнадежностью, лекарствами и невкусной едой. Лиза вспомнила, что рукава этой или похожей штуковины торчали из-под свитера Александра, когда она увидела его первый раз.

Тем временем монотонный рассказ Дмитрия закончился. Он помолчал, выжидательно глядя на врача, но вердикта все не было, и тогда Дмитрий спросил:

– Так что, она у меня... ненормальная?

Лиза застыла перепуганной мышкой, сжав кулачки. На нее не смотрели, и это слегка успокаивало – как будто папа разговаривал с психиатром вовсе не о ней... и в дурдом, если что, отправят не ее, а какую-то совсем другую, незнакомую девочку. Уставившись в коленки, она ждала ответа.

– Как бы вам объяснить, – Александр сморщился, пощелкал пальцами. – Вы же геолог, да? Это как... шельф.

– Шельф? – недоуменно переспросил Дмитрий. Лиза тихо перевела дух – похоже, этот врач, как и многие взрослые, не мог просто сказать «да» или «нет» – сначала ему нужно было поговорить. Лиза сосредоточилась, чтобы в потоке слов не упустить самое главное.

– Представьте себе, что материк – это абсолютная норма, – заговорил психиатр. – Железная логика, непрошибаемый здравый смысл, полное владение собой, отсутствие всяческих иллюзий. И никаких особых черточек, никаких, даже мельчайших, странностей, ничего... отличного. А океанские глубины – это патология... это то, что надо лечить. Понимаете, к чему я клоню?

– А есть шельф, – Дмитрий задумчиво кивнул.

– А есть шельф, да. Кто-то ближе к материку, кто-то – ближе к глубинам... и некоторые соскальзывают и попадают, например, ко мне, – врач сухо улыбнулся. – Но большинство из нас так и плещется на шельфе всю жизнь.

– А Лиза?

– И Лиза тоже. Возможно, чуть дальше от материка, чем вам хотелось бы.

– Но этот воображаемый друг! Я думал, она его еще в первом классе выкинула из головы.

– Послушайте, Дмитрий, – психиатр поморщился, – вы уж извините, что я оказался в курсе...

– Весь город в курсе, – мрачно буркнул тот. – Валяйте.

– Да, маленький город, ничего не поделаешь. Так вот, насколько я понимаю, Лиза с лета испытывает сильный стресс. Вы понимаете, какое потрясение для ребенка – ваш развод?

– Понимаю. Я стараюсь... смягчить... старался... – Дмитрий судорожно сглотнул. – Чтоб подружились...

– Когда обстоятельства становятся невыносимыми – человек начинает искать убежища от давления, от ответственности, от тяжелых эмоций, с которыми не может справиться, – и его психика возвращается в более раннее состояние. Это случается и с взрослыми. А уж с детьми – через раз...

– Так что она, получается, впала в детство?

– Ну, можно и так сказать. Регрессировала под влиянием стресса. Это с одной стороны. С другой – бабушка с дедушкой разговоров избегают, энергии, чтобы заводить новых друзей, нет... А друг, близкий человек, с которым можно разделить переживания, от которого можно получить поддержку, нужен как никогда. Друг, который поможет осознать тяжелую правду и примириться с ней... И вот снова появляется Никита. Это даже говорит о душевной силе – то, что девочка может сама поддержать себя, хоть и в такой странной на наш взгляд форме... И это пройдет само собой, как только Лизина жизнь войдет в колею. Лиза, ты что-то спросить хочешь?

Лиза вздрогнула от неожиданности – она была уверена, что о ней так и не вспомнят. Главное она поняла – что, как Буратино, который был скорее жив, чем мертв, она – скорее нормальная, чем нет. Сообразив это, девочка слегка расслабилась, и, видимо, ее движение привлекло внимание врача.

– Нет...

Лиза покосилась на отца – тот вроде бы уже не выглядел таким напуганным и рассерженным, но брови еще хмурились, и губы были сжаты.

– Спрашивай, не стесняйся.

– Лиза, не ломайся, – вмешался отец, – хочешь что-то спросить – говори. Четыре утра, человеку спать давно пора, а ты резину тянешь.

Лиза неуверенно повела плечом. Конечно, лучше бы спросить без папы, но она не была уверена, что сможет застать врача одного. Она собралась с духом.

– Ну... а почему Никита злой такой?

– Говорит гадости? Пугает тебя? И ты не можешь заставить его замолчать?

Лиза вдруг поняла, что врач весь подобрался, глаза заблестели, – будто вот-вот прыгнет. По позвоночнику пробежал холодок. «Ненормальная! – взвизгнул торжествующий голос Никиты. – Ненормальная!». Лиза выдавила кривую улыбку и покачала головой.

– Заставляет тебя что-то делать? – продолжал отрывисто сыпать вопросами психиатр. – Говорит про тебя что-то нехорошее?

– Нет-нет, просто... ну, знаете, мальчишки они вредные такие, – скороговоркой произнесла она. Александр слегка расслабился, но внимательный блеск в глазах не погас.

– Нда... – протянул Дмитрий. – Только вот... Лиза, иди-ка к себе.

Лиза послушно вышла, огляделась по сторонам. В коридоре никого не было. Она прошла несколько шагов, топая нарочито громко, а потом вернулась и припала ухом к тонкой фанере.

–...детсадовский друг... был убит, – расслышала она голос отца.

Воспоминание обрушилось на нее, как многотонная снежная лавина. Чувство было такое, будто она прижалась лицом к обледенелому стеклу и простояла так несколько часов. Лиза закрыла глаза и услышала громкий скрип «гигантских шагов». Он заполнял собой все, и детские голоса звучали на его фоне приглушенно, будто издалека...

...Она страстно, до дрожи хочет прокатиться, и этот яркий осенний день, запах хвои, пылающие оранжевым лиственницы, заросли стланика вокруг площадки и смерзшийся, хрусткий песок под ногами – все вращается вокруг высоченного столба с вертушкой, с которой свисают длинные черные петли. Больше всего на свете Лиза хочет навалиться животом на одну из них и побежать вокруг столба, отталкиваясь ногами, с каждым шагом пролетая все дальше, все выше, как в волшебных семимильных сапогах, пока весь парк не начнет вращаться вокруг. Это лучше качелей, это лучше любой карусели. Это почти как настоящий полет – Лиза точно знает, ведь она часто летает во сне...

Петель должно быть четыре, но одна из них оборвана – высоко-высоко в ультрамариновом небе парит черный огрызок. А остальные три заняты. Лиза прикидывает, может ли она спихнуть кого-нибудь и занять его место, но тут же со вздохом отказывается от этой идеи: все дети крупнее и сильнее ее, ей не справиться. Она пыталась попросить, чтоб ей освободили место, но над ней, конечно, только посмеялись, и какое-то время она тихо ныла, выпрашивая своею очередь прокатиться. Теперь же Лиза просто молча, с иступленной надеждой ждет, что кто-нибудь из этих сильных и страшных ребят накатается до того, как их группу поведут обратно в садик. Она знает, что желающих покататься много, и поэтому стоит так близко, что рискует быть сбитой с ног, однако не намерена отходить ни на шаг.

– Да ну их, – говорит Никита, который тоже отчаянно хочет прокатиться, но не так терпелив, как Лиза. – Пойдем лучше шишек наберем!

Лиза косится на стланик. Уходить с площадки категорически запрещено, но воспитательница как раз смотрит в другую сторону. Если убежать прямо сейчас, а потом выбрать подходящий момент, чтобы вернуться, – никто не узнает, и их даже не наругают. Лиза колеблется. Ей нравятся липкие темно-пурпурные шишки, покрытые сизым налетом, и хвойно-молочный вкус недозрелых орешков. Ей нравится лабиринт стланиковых зарослей, где земля усыпана толстым слоем хвои, а сливающиеся над головой ветви образуют целые тоннели. А на упругих, растущих почти параллельно земле стволах можно здорово покачаться – и это возвращает мысли Лизы к «гигантским шагам». Она решительно мотает головой.

– Ну, Лизка, ну пошли, – ноет Никита и тянет ее за рукав, но Лиза выдергивает руку. Никита канючит, но Лиза только трясет головой и сурово сжимает губы. Она дождется, дождется своей очереди.

– Ну и стой тут, как дура, – обиженно говорит Никита и уходит, громко сопя. Лиза с сомнением оглядывается, готовая уже броситься следом, но тут вращение гигантских шагов замедляется, и в ее сердце снова вспыхивает надежда, заслоняя обиду друга. В конце концов, ей удается немного прокатиться – но вскоре Лизу спихивает более сильная и храбрая девочка, и она, разочаровавшись, идет искать Никиту. На площадке его нет, и Лиза, дождавшись, пока воспитательница отвернется, ныряет в кусты.

Несмотря на то, что день прохладный, под сводами стланика, в тишине и безветрии, почти жарко, как в теплице. Воздух здесь густой и сладкий; молодая пихточка, перегретая на солнце, пахнет малиновым вареньем. А вот, наконец, и Никита: валяется на теплой мягкой хвое, глядя в переплетение ветвей над головой. Высунул язык да еще глаза выпучил – дразнится. Руки у шеи, обмотанной чем-то черным...

– Хватит придуряться, – сказала Лиза и сделала еще шаг. В воздух с гудением поднялась туча мошки; Лиза раздвинула ветви и увидела, что из-под расстегнутой куртки Никиты вываливается что-то вроде вымазанных какой-то красно-коричневой дрянью ребристых шлангов, и по ним ползают толстые зеленые мухи...

Так их и нашли – мертвого Никиту и стоящую над телом друга безмолвную Лизу. Она не помнила об этом, не знала ничего до сегодняшнего дня, когда подслушанные слова отца прорвали и без того истончившуюся пленку, отделяющую ее от кошмара.

–...так вы считаете, что все в порядке?

– Я понимаю, что вы волнуетесь, и повод для беспокойства действительно есть. Но, согласитесь, это лучше, чем ночные кошмары и энурез, правда? Это очень тяжелая травма. Это, возможно, почти невыносимое чувство вины – ведь, если бы она не отказалась играть с ним в тот день, убийца, возможно, не напал бы на них двоих разом, и мальчик бы не погиб. И поэтому она не может принять его смерть и продолжает дружить – уже как с воображаемым существом. Психика девочки справляется с потрясением весьма своеобразным способом... но справляется же! Пока она осознает, что Никита существует только в ее воображении, все будет в порядке. А она это осознает очень хорошо, и нет никаких причин считать, что что-то изменится...

Александр помолчал, глядя на занесенное снегом окно. Дмитрий тоже не говорил ни слова, пытаясь переварить услышанное.

– Но должен вам сказать, – печально сказал психиатр, – что, если вдруг... это маловероятно – но вдруг – эта особенность начнет прогрессировать, если дело дойдет до того, что понадобится стационар, – это вряд ли, не пугайтесь... но тогда придется везти девочку на материк. Нашу больницу закрывают, слышали?

Его губы сжались, углы рта опустились в гримасе злобы и отвращения.

– Дом отдыха для начальства? – сочувственно спросил Дмитрий. – Я думал, это пустые слухи...

– Нет. Заметили, что к Баринову приехал гость? Конечно, заметили, такую тушу трудно пропустить. Баринов называет его партнером по бизнесу, ха-ха! Такой же бандит. Все уже решено. Я сопротивлялся до последнего, я дневал и ночевал в райкоме, но... Этот Тимур, – психиатр снова дернул уголками рта. – Делает вид, что не знаком с бандюками. Приехал, чтобы убрать меня.

– Что?!

– Да, да. Вы обещаете никому не говорить? Они думали, что я сдамся, а когда поняли, что это не пройдет и я буду отстаивать больницу до последнего – решили устранить меня. Они наняли моего соседа, этого Вову, который притворяется водителем автобуса... Вы знали, что он служил в диверсионном отряде? Да, вот так. Он пытался убрать меня – ему выдали спецоружие, оно действует через малейшие отверстия в стенах, он собирался воспользоваться розетками... Но я вовремя догадался, в чем дело, и принял меры. И тогда они заперли меня в моей же больнице и вызвали Тимура, он – профессиональный киллер высочайшего класса, вам и не снилось. Все это подстроено. – Психиатр остро взглянул на потрясенного Дмитрия сквозь поблескивающие очки. – Но я смог уйти, они до меня не доберутся. Я могу противостоять им силой мысли, у меня есть навыки и право это делать. Не говорите никому, этим вы только зря подвергнете людей опасности. Мне очень жаль, что ваша жена...

– Что?! – снова воскликнул Дмитрий неестественно тонким голосом.

– Ваша жена стала жертвой заговора против меня. Мне очень жаль.

–...маман его, конечно, всем бросилась рассказывать, что сынок перенапрягся и отправился отдыхать на материк, но правды-то не скроешь.

– Да, и твоя болтовня тут совершенно не причем, – буркнул Лешка.

– А что – болтовня, он на всю улицу орал, когда за ним приехали, да и до того... Это вы такие наивные, ученые, ничего вокруг себя не видите.

– Нас всех не было в городе, – сухо напомнила Нина.

– Психиатр съехал крышей на почве своей больницы, – покачала головой Аля. – Какая печальная ирония. На это же не значит, что он убийца!

– Ну, меня он убить пытался, – пожал плечами Вова, – потому в дурку и отъехал. До того все делали вид, что с начальником все в порядке, а что розетки фольгой заклеивает – так это так... дурной пример пациентов. И смотри: он же сбежал, правильно? Да точно говорю, спер одежду, лыжи и сбежал, ботинки ему малы, ходит, как калеченый. Хотел здесь отсидеться, а тут дежурные. Вот он их и замочил, чтоб не сдали. А пока он там, в дежурке возился, мы приперлись... Он теперь, пока нас всех не перемочит, не успо­коится!

– Ну, предположим, что он настолько свихнулся, хотя по нему и не видно, пожал плечами Тофик. – Но зачем... так-то? Ты видел, что с Натальей сделали, – он передернулся. – И дежурных так же...

– Так маньяк же, – задушевно объяснил Вова.

– Ты, по-моему, сам маньяк, – осадила его Нина. – Это ж надо до такого додуматься.

– Я вам говорю, он за свою больницу кого угодно замочит! Псих же! Вам хорошо говорить, а я с ним на одной площадке живу, достал он меня вот как, – Вова похлопал по горлу, – то ему шумно, то корефаны мои не нравятся, то мотоцикл мешает, задрал! Но теперь все, теперь не отвертится. Я вам говорю – его запереть надо, пока он никого больше не грохнул.

– А что он тогда на Барина не наезжает? – спросила Нина. – Он же тогда, выходит, главный злодей.

– Ссыт, наверное. – Или выжидает, задумал что. Кто ж их, психов, поймет?

Нина пожала плечами.

– Знаешь, Вова, я бы на его месте тебя, трепло, первым замочил, – сказал Лешка. – Еще б и с удовольствием.

– Да пошел ты. Я вам говорю, его запереть надо, пока еще кого-нибудь не грохнул, – водитель встал, потянулся. – Ну как хотите. Я-то свою дверь изнутри подопру, чтоб в постели не зарезал.

– Пойду-ка я тоже, – зевнула Нина. Сполоснула свою кружку, с грохотом поставила у раковины. – Аля, ты как?

– Я еще чаю выпью, не спится. Страшно... – она покосилась на коллег. – Вы же еще посидите?

Тофик и Лешка молча кивнули. Взвизгнул во сне Шмель за стеной. Из дальнего крыла едва слышно доносились призрачные бубнящие голоса. Где-то грохнула дверь.

– Ого, как сквозит, – сказал Тофик. – Похоже, еще сильнее задуло. Лешка, когда успокоится-то?

– А я откуда знаю?

– Приметы должен знать, местный ты или где?

– Или где, – привычно ответил Лешка. – Хочешь, расскажу тебе сказку про приметы, а ты их потом сходишь на улицу, поищешь?

– Да иди ты, – беззлобно огрызнулся Тофик. – Тошно мне. Пятнадцать лет, как сюда распределили, а все тошно, не привыкну никак. Плохое это место для людей...

– Про это тоже сказку могу, – без улыбки откликнулся Лешка.