Перевод В. Бетаки

Мрачной полночью бессонной, беспредельно

утомленный.

В книги древние вникал я и, стремясь постичь их суть

Над старинным странным томом задремал, и вдруг

сквозь дрему

Стук нежданный в двери дома мне почудился

чуть-чуть,

“Это кто-то, – прошептал я, – хочет в гости

заглянуть,

Просто в гости кто-нибудь!”

Так отчетливо я помню – был декабрь, глухой и

темный,

И камин не смел в лицо мне алым отсветом сверкнуть,

Я с тревогой ждал рассвета: в книгах не было ответа,

Как на свете жить без света той, кого уж не вернуть,

Без Линор, чье имя мог бы только ангел мне шепнуть

В небесах когда-нибудь.

Шелковое колыханье, шторы пурпурной шуршанье

Страх внушало, сердце сжало, и, чтоб страх с души

стряхнуть,

Стук в груди едва умеря, повторял я, сам не веря:

Кто-то там стучится в двери, хочет в гости заглянуть,

Поздно так стучится в двери, видно, хочет заглянуть

Просто в гости кто-нибудь.

Молча вслушавшись в молчанье, я сказал без

колебанья:

“Леди или сэр, простите, но случилось мне вздремнуть,

Не расслышал я вначале, так вы тихо постучали,

Так вы робко постучали…” И решился я взглянуть,

Распахнул пошире двери, чтобы выйти и взглянуть, -

Тьма, – и хоть бы кто-нибудь!

Я стоял, во мрак вперяясь, грезам странным

предаваясь,

Так мечтать наш смертный разум никогда не мог

дерзнуть,

А немая ночь молчала, тишина не отвечала,

Только слово прозвучало – кто мне мог его шепнуть?

Я сказал “Линор” – и эхо мне ответ могло шепнуть…

Эхо – или кто-нибудь?

Я в смятенье оглянулся, дверь закрыл и в дом

вернулся,

Стук неясный повторился, но теперь ясней чуть-чуть.

И сказал себе тогда я: “А, теперь я понимаю:

Это ветер, налетая, хочет ставни распахнуть,

Ну конечно, это ветер хочет ставни распахнуть…

Ветер – или кто-нибудь?”

Но едва окно открыл я, – вдруг, расправив гордо

крылья,

Перья черные взъероша и выпячивая грудь,

Шагом вышел из-за штор он, с видом лорда древний

ворон,

И, наверно, счел за вздор он в знак приветствия

кивнуть.

Он взлетел на бюст Паллады, сел и мне забыл кивнуть,

Сел – и хоть бы что-нибудь!

В перья черные разряжен, так он мрачен был и важен!

Я невольно улыбнулся, хоть тоска сжимала грудь:

“Право, ты невзрачен с виду, но не дашь себя в обиду,

Древний ворон из Аида, совершивший мрачный путь

Ты скажи мне, как ты звался там, откуда держишь

путь?”

Каркнул ворон: “Не вернуть!”

Я не мог не удивиться, что услышал вдруг от птицы

Человеческое слово, хоть не понял, в чем тут суть,

Но поверят все, пожалуй, что обычного тут мало:

Где, когда еще бывало, кто слыхал когда-нибудь,

Чтобы в комнате над дверью ворон сел когда-нибудь

Ворон с кличкой “Не вернуть”?

Словно душу в это слово всю вложив, он замер снова,

Чтоб опять молчать сурово и пером не шелохнуть.

“Где друзья? – пробормотал я. – И надежды

растерял я,

Только он, кого не звал я, мне всю ночь терзает

грудь…

Завтра он в Аид вернется, и покой вернется в грудь…”

Вдруг он каркнул: “Не вернуть!”

Вздрогнул я от звуков этих, – так удачно он ответил,

Я подумал: “Несомненно, он слыхал когда-нибудь

Слово это слишком часто, повторял его всечасно

За хозяином несчастным, что не мог и глаз сомкнуть,

Чьей последней, горькой песней, воплотившей жизни

суть,

Стало слово “Не вернуть!”.

И в упор на птицу глядя, кресло к двери и к Палладе

Я придвинул, улыбнувшись, хоть тоска сжимала грудь,

Сел, раздумывая снова, что же значит это слово

И на что он так сурово мне пытался намекнуть.

Древний, тощий, темный ворон мне пытался намекнуть,

Грозно каркнув: “Не вернуть!”

Так сидел я, размышляя, тишины не нарушая,

Чувствуя, как злобным взором ворон мне пронзает

грудь.

И на бархат однотонный, слабым светом озаренный.

Головою утомленной я склонился, чтоб уснуть…

Но ее, что так любила здесь, на бархате, уснуть,

Никогда уж не вернуть!

Вдруг – как звон шагов по плитам на полу, ковром

покрытом!

Словно в славе фимиама серафимы держат путь!

“Бог,- вскричал я в исступленье,- шлет от страсти

избавленье!

Пей, о, пей Бальзам Забвенья – и покой вернется в

грудь!

Пей, забудь Линор навеки – и покой вернется в грудь! ”

Каркнул ворон: “Не вернуть!”

“О вещун! Молю – хоть слово! Птица ужаса ночного!

Буря ли тебя загнала, дьявол ли решил швырнуть

В скорбный мир моей пустыни, в дом, где ужас правит

ныне, -

В Галааде, близ Святыни, есть бальзам, чтобы

заснуть?

Как вернуть покой, скажи мне, чтобы, все забыв,

заснуть?”

Каркнул ворон: “Не вернуть!”

“О вещун! – вскричал я снова, – птица ужаса

ночного!

Заклинаю небом, богом! Крестный свой окончив путь,

Сброшу ли с души я бремя? Отвечай, придет ли время,

И любимую в Эдеме встречу ль я когда-нибудь?

Вновь вернуть ее в объятья суждено ль когда-нибудь?

Каркнул ворон: “Не вернуть!”

“Слушай, адское созданье! Это слово – знак прощанья!

Вынь из сердца клюв проклятый! В бурю и во мрак -

твой путь!

Не роняй пера у двери, лжи твоей я не поверю!

Не хочу, чтоб здесь над дверью сел ты вновь

когда-нибудь!

Одиночество былое дай вернуть когда-нибудь!”

Каркнул ворон: “Не вернуть!”

И не вздрогнет, не взлетит он, все сидит он, все

сидит он,

Словно демон в дреме мрачной, взгляд навек вонзив

мне в грудь,

Свет от лампы вниз струится, тень от ворона ложится,

И в тени зловещей птицы суждено душе тонуть…

Никогда из мрака душу, осужденную тонуть,

Не вернуть, о, не вернуть!

Ворон