Глава 19. Ощущение хрупкого тела, вдавливаемого в кровать моим, сводит с ума

POV Tom

Ощущение хрупкого тела, вдавливаемого в кровать моим, сводит с ума. Как и все в нем. Прикрытые глаза с накрашенными, чуть дрожащими ресницами, щечки, покрытые толстым слоем косметики, но даже она не скрывает румянца, чуть приоткрытые влажные губы, припухшие от поцелуев, жадно глотавшие воздух, быстро вздымающаяся грудь, острые косточки и тонкие пальцы, вцепившиеся в покрывало.

Не могу сдержать себя и снова впиваюсь поцелуем в его губы. Такой сладкий и робкий, манящий и подчиняющийся – у меня словно срывало крышу, когда я видел его. Или, точнее, срывало, когда я его не видел. Мне всюду грезились эти подернутые пеленой карие глаза, темные волосы, пальцы. Я просыпался утром со стояком, потому что мне снился он, и так продолжалось уже два месяца.

Утро. Пробежка. Едва мы углублялись в парк, через который пролегал наш маршрут, я прижимал его к первому попавшемуся стволу дерева, чтобы просто прижать как можно ближе, почувствовать этот выносящий мозг аромат, провести руками по продрогшему и покрывшемуся на улице после тепла дома мурашками телу, невесомо поцеловать и, схватив за руку, мчаться домой, чтобы Мел ничего не заподозрила.

Случайно касаться его в школе, с удовольствием наблюдая, как он вспыхивает и отводит глаза, зажимать на переменах в туалете или в библиотеке за дальними стеллажами, но самым приятными моментами были, конечно, занятия по математики. Два часа наедине, из которых я честно час объяснял ему, чем синус отличается от косинуса, а решение уравнения третьей степени от решения уравнения второй, а потом… Отшвырнуть в сторону тетради и усадить его к себе на колени, преодолевая слабое, лишь для виду сопротивление, или повалить на кровать и целовать, трогать, кусать и зализывать, заставляя его тяжело дышать, краснеть и мять руками покрывало или мою футболку. Или вечеринки, на которые мы обязательно ходили по субботам втроем. Усмехаюсь про себя: практически классическая шведская семья. На них Мел чаще всего напивалась, и я мог спокойно затащить его в первую попавшуюся свободную комнату, чтобы заняться нашими грязными делишками. Фу, как пошло и вульгарно звучит. Хотя я бы не отказался трахнуть его, но пока еще не время. Несмотря на то, что прошло два месяца, мальчишка был еще не готов.

- Том, время, - Билл оторвался от моих губ и попытался выкарабкаться из железной хватки моих рук.

- Еще раз, - это был не приказ и даже не просьба, а мольба.

- Мел… - пытается начать он, но я тут же накрываю его губы своими, заставляя замолчать, и отпускаю лишь через пять минут. Просто скатываюсь в сторону и устремляю взгляд в зеркало на стене напротив, наблюдая, как он неуклюже садится на кровати, затем встает, поправляет одежду и прическу и идет к столу, чтобы забрать исписанную наполовину бисерно-мелким почерком тетрадь и недорогую пилотовскую ручку.

- Почему ты не носишь кулон? – от моего вопроса вздрагивает, как от удара, но не поворачивается лицом.

- Я ношу... – говорит тихо, словно надеется, что я просто не услышу его ложь.

- Нет. Врешь, - отрезаю и рывком сажусь, впериваясь взглядом в худенькую спину, обтянутую черную футболкой. Удивительно, что он такой субтильный, хотя ест нормально, да и в физической силе ему не откажешь. - Я подарил тебе его неделю назад и ни разу не видел на твоей шее, - кулон от Картье за 20 тысяч евро, а до этого браслет и еще один, и сережки, и ни разу ничего он не надел.

- Завтра надену, - бросает и выходит, не прощаясь, заставляя рычать от злости.

Ведет себя так, будто не знает своего места, шл*ха. Я с ним по-хорошему, а он кривит морду, маленькая дрянь. Сейчас спрячет тетрадки, подведет губы и пойдет трахать мою сестру. За*бись устроился. Еще бы. За деньги люди и не на такое идут, а тут всего лишь немного лжи и чуть больше секса. Как же я ненавижу его и жить без него не могу! Я глухо застонал и уткнулся лицом в ладони. Надо срочно заткнуть уши, чтобы не слышать, как они орут от наслаждения, занимаясь сексом.

Он мой. Пора завязывать с этим чертовым треугольником! Вот будет через неделю рождественская вечеринка, и там я его заставлю поверить в то, что со мной ему будет намного лучше, чем с Амели, во всех смыслах, а покупать одежду, косметику, украшения и оплачивать салон я тоже могу.

POV Bill

- Милый, с тобой все хорошо? - бабушка обеспокоенно смотрит.

- Да-да, все хорошо, - рассеянно киваю головой и насыпаю сахар в чай.

- Билли, ты уверен? Просто ты насыпал в чашку уже 11 ложек сахара, - в ее глазах, таких же, как у меня, только обведенных узорами мимических морщинок, плещется беспокойство.

- А? Что? – растерянно смотрю в чашку, где белого сладкого порошка уже больше половины, и тихонько чертыхаюсь под нос.

- Вот-вот, - бабушка улыбнулась. - Ты не заболел случайно? – становится серьезной. – Эти ваши утренние пробежки… - начинает она, заставляя сердце болезненно сжаться, а губы и пальцы предательски задрожать.

- Я просто устал, - быстро выпаливаю и стараюсь дышать поглубже, чтобы успокоиться. - Скорее бы каникулы, - выдавливаю улыбку, но бабушка не замечает ее вымученности, никто не замечает, просто потому, что за последние два месяца я, кажется, разучился улыбаться нормально.

- Бедненький ты мой, - встает, обходит стол и прижимает меня к себе. - Выпускной класс и работа твоя… Совсем устал, - ее голос, тепло и мягкие поглаживания по голове вносят в мою ноющую душу покой. - Может, тебе сегодня просто принять ванну и лечь спать, Билли?

- Да, хорошо, - киваю головой и поднимаюсь из-за стола, на котором так и осталась стоять чашка с чаем, наполовину засыпанная сахаром.

Целую бабушку в щеку и, пожелав спокойной ночи, бегу к себе, молясь, чтобы успеть.

Успел. Громкий щелчок закрытой за спиной двери в мою комнату словно дает старт всей той боли и грязи, что плещется внутри меня, и она начинает вылезать наружу. Ноги отказываются держать всю эту мерзость, и я сползаю вниз по стене, пока под попой неожиданно не возникает прохладная поверхность пола. По щекам начинают бежать слезы, но я уже на них не обращаю внимания – теперь это для меня нормально. Что нормально? Плакать? Не только. Для меня нормально насыпать за ужином 11 ложек сахара в чашку чая. Для меня нормально врать. Кому? Всем! Бабушке, Амели, Жану. Моим самым дорогим людям. Для меня нормально выполнять все прихоти Каулитца и получать от него за это подачки. Это все совершенно нормально. Не замечаю, как произношу последние слова вслух и вздрагиваю от звука своего голоса. Я его так ненавижу. Голос свой и всего себя. Свою слабость и инертность. Мне кажется, что я скоро сойду с ума со всем с этим. С чем? С бесконечными мерзкими тайнами. Я больше так не могу, не могу, не могу. Хочется произносить это бесконечно, как мантру, словно слова могут стать правдой. Словно мне больше не надо будет давать целовать и трогать себя Каулитцу, принимать его подарки, слушать все те гадости, что он шепчет мне на ухо, упираясь стояком в бедро, и молиться, чтобы ему от меня были нужны только поцелуи и объятия, а не что-то большее, с ужасом понимая, что если он скажет, то я сделаю все, лишь бы бабушка никогда не увидела это видео и те фотошопы, что он и правда сделал (сам или попросил кого-то – не важно. Важно то, что я их видел и понял, что, прежде чем я успею бабушке что-то сказать, она сляжет с инфарктом, потому что там было такое, от чего тошнило до сих пор – неужели так можно?). Я просил, молил его тогда в школьном туалете, чтобы он уничтожил эти снимки, но он только усмехнулся и прижал меня к грязной стене в этом самом вонючем туалете и впился своими отвратительными губами в мои, всунул язык в рот, обмазал половину лица слюнями… Воспоминания сразу вызывают рвотные позывы. Я еле сдерживаю себя, когда рядом с ним. Закрываю глаза и представляю, что это не он. Я просто не могу. Мне кажется, что еще пару раз, и для меня будет проще перерезать вены, повеситься или выпить пару пачек таблеток. 70 процентов подростков в возрасте от 15 до 17 лет хоть раз задумывались о суициде. Я думаю о нем каждый день. Но еще чаще я думаю о бабушке, о том, что я не могу так просто взять и оставить ее одну, что все это неправильно…

Еще и Мел… Нет, она очень хорошая и, возможно, в других обстоятельствах мы могли бы даже стать друзьями, но сейчас… Ее имя заставляло меня кривиться. Она веселая, красивая, умная, чертовски сексуальная и изобретательная в постели, но черт бы побрал ее жажду секса. Она заставляла меня заниматься им каждый день. Нет, конечно, глупо говорить заставляла, просто она делала так, что я тоже его хотел, точнее, мое тело хотело, а внутри все корчилось и извивалось, точно так же, как извивалось ее тело в судорогах оргазма подо мной. Меня передергивало, когда Амели целовала меня под ненавидящим взглядом, когда она расплачивалась кредиткой своих родителей за мои покупки в магазине или за ужин в ресторане, когда она представляла меня своим знакомым. Для всех я был просто парнем Амели Каулитц. Билла Кернера снова не было. Да его и правда не было. Мои мысли и чувства разъедали меня изнутри, оставляя зияющую черную пустоту. Даже три статьи, напечатанные в «Вог», радовали всех, кроме меня.

Собрав все силы, встаю с пола и, подхватив полотенце, иду в душ. Сил нет даже на то, чтобы видеть морду этого ничтожества, шлюхи и альфонса по имени Билл Кернер в зеркале.

У меня оставалась только одна надежда выкарабкаться из всего этого, но пока эта надежда в виде большого конверта с эмблемой Нью-Йоркской школы журналистики никак не приходила.