Глава I. Равель как автор писем

Морис Равель, как утверждают многие, не любил писать письма, однако обстоятельства (возможно и то, что он долгое время не имел те­лефона) заставили его в течение многих лет вести обширную переписку. Поскольку адресаты этих писем заботливо берегли их, можно предполо­жить, что еще немало писем ревниво хранится в потайных ящиках письменных столов.

При жизни композитора и после его смерти был опубликован ряд подробных, содержательных и хорошо документированных работ о нем, принадлежащих перу Ролан-Манюэля, Владимира Янкелевича, Элен Журдан-Моранж; журнал «La Revue Musicale» посвятил ему два специаль­ных номера, в которых приняли участие виднейшие музыкальные деяте­ли, а издательство Тамбуринер выпустило превосходную книгу под ре­дакцией Эмиля Вюйермоза. После всего написанного о Равеле как во Франции, так и за ее пределами мы не намерены возвращаться к теме, уже как будто исчерпанной. Наша скромная задача — облегчить понимание собранных здесь писем, напомнив, кому они адресованы, на кого и на что намекают, при каких обстоятельствах написаны, — словом, восстано­вить окружение композитора, позволяя себе иногда отойти от Равеля, чтобы несколько задержаться на его друзьях. В отдельных случаях, когда сведения исходили из достоверных источников, мы приводим некоторые эпизоды из жизни Равеля, останавливаемся на кое-каких чертах его ха­рактера, особенностях его поведения, не делая, однако, никаких выводов из этих случайных данных. Портрет Равеля уже создан, и в настоящем сборнике мы не намерены его оспаривать.

Счастливцы, хорошо его знавшие и вращавшиеся в его кругу,— а число таких с каждым годом все редеет,— найдут для себя на этих страницах мало нового. Но тем, кто в то время был молод или находился вдали от Равеля и не мог общаться с ним лично, тем, кто любит его музы­ку и интересуется всем, что его касается,— тем эти письма откроют многое.

Собранные нами письма, из коих многие представляют собой лишь краткие записки, охватывают более чем тридцатилетний период — со вре­мени, когда молодой музыкант познакомил слушателей Национального об­щества со своей увертюрой «Шехеразада», до той поры, когда он стал жертвой погубившей его жестокой болезни.

Наибольшее число писем адресовано музыкальному критику Жану Марно и его дочери, семье Годебских, друзьям композитора — Морису Де­ляжу, Ролан-Манюэлю и «военной крестной» — госпоже Фернан Дрейфус. Ни в одном из них он не переходит границ, за которые не позволила бы заглянуть самая щепетильная скромность: Морис Равель был по на­туре слишком деликатен, чтобы в переписке выставлять напоказ свои чувства. Впрочем, его жизнь была кристально чистой.

Нами опущены некоторые отрывки писем, содержание которых каза­лось нам лишенным интереса или касалось сугубо личных вопросов; точ­но так же мы поступали в тех случаях, когда адресат, предоставивший нам письма, сам делал в них купюры.

Эти непритязательные письма не содержат никаких признаний, так претивших Равелю; в них он почти никогда не касается отвлеченных идей и еще менее — эстетических проблем; но именно отсутствие неумест­ных излияний в этих дружеских записках говорит о сдержанности и замкнутости его характера. Живость языка, шутливый тон, легкая ирония, тоска, увы, иногда в них сквозящая, их стиль,— а стиль, согласно извест­ной формуле, это «сам человек»,— все чрезвычайно ценно для понимания личности композитора и проявлений его натуры. Наконец, обаяние их непосредственности, эпистолярный талант, который в них обнаруживает­ся, несомненно привлекут к ним внимание многих читателей.

Равель не считал, конечно, свои письма литературными произведения­ми; он писал их свободно, так, как говорил, поэтому наиболее естествен­но было расположить их в хронологическом порядке.

Почерк Равеля изящен, четок и красив по рисунку. Оставив в сторо­не графологию и обратившись к свидетельству близких ему людей, мы узнаем, что Равелю были несвойственны тщеславие и самомнение. Эго­центризм был ему совершенно чужд,— он искренне интересовался окру­жавшими его людьми: семьей, друзьями, выдающимися исполнителями его музыки. Он обладал силой убеждения. Порядок царил у него во всем. Педантично строгий в отделке своих сочинений вплоть до мелочей, всегда руководствовавшийся чудесной неумолимой логикой, он был скорее рас­судочен, чем интуитивен. В этой замкнутой натуре сочетались наивность и любовь к парадоксам.

Равель любил во всем сжатость и лаконизм и охотно пользовался сокращениями. Местоимение vous (Вы) он часто пишет как vs, и почти всегда, скорее бессознательно, чем преднамеренно, числа изображает араб­скими цифрами, а не словами, как э,то принято. «Температура держалась у меня 4 дня», «Вот уже 2 ночи, как я не сплю», «В 1-й раз».

Если Равель и не прочь употребить при случае какое-нибудь жаргон­ное словечко, например, после войны 14—18 годов назвать свой дом «ла­чугой»,— он тем не менее не терпит неряшливых выражений и всегда заботится о чистоте языка.

Для своей переписки Равель употребляет особую красивую бумагу с монограммой и адресом, на которой строки сами собой располагаются стройно и гармонично.

Короче говоря, склонность к изысканной форме, доведенная до пре­дела в его музыке, не могла не сказаться и в его эпистолярной манере.