Флорану Шмитту

8 апреля 1901 г.

Мой дорогой Шмитт,

Как расценивать мое поведение по отношению к Вам? Я предпочитаю предоставить Вам это решить, моя же снисходи­тельность каждый день находит прекрасные оправдания для того, чтобы заглушить угрызения совести. Самое серьезное из них, хотя и оно достаточно слабо (да и оправдание ли это?),— моя неискоренимая лень писать письма. Прибавьте сюда хоры, фуги в предвидении конкурса, а также переложение восхитительных «Ноктюрнов» Дебюсси в сотрудничестве с Барда. Поскольку я обнаружил некоторую сноровку в такого рода работе, мне пору­чено одному переложить третий ноктюрн, «Сирены», пожалуй,

¹ Schola Cantorum (лат.) — Схола Канторум (Певческая школа) — му­зыкальное учебное заведение, основанное в 1894 г. в Париже Ш. Бордом и В. д'Энди для подготовки в первую очередь церковных органистов и хормейстеров, а также композиторов. В 1900 г. Schola Cantorum была ре­организована в высшее учебное заведение и приравнена в правах к Па­рижской консерватории. Питомцами Schola явились многие выдающиеся современные зарубежные музыкальные деятели.

самый красивый из них и, без сомнения, самый трудный, тем более, что его исполнения я не слышал.

Как мне жаль, дорогой друг, что Вы находитесь слишком далеко от Парижа и не можете познакомиться с этой музыкой! Я имею в виду не только «Ноктюрны» Дебюсси, но и «Фауста» Листа, эту удивительную симфонию, в которой проходят (создан­ные ранее и к тому же куда лучше оркестрованные) самые яр­кие темы Тетралогии¹.

И все же, несмотря на мое глубокое сочувствие Вам, кто знает, не предпочел ли бы я быть на Вашем месте?

Внушает ли Вам Рим сладостное вдохновение? Подвигается ли «Шагреневая кожа»?² Будет ли, она Вашей «Девой-избран­ницей» или, да хранит вас Феб! — «Итальянскими впечатле­ниями»?³

Надеюсь скоро получить ответ па все эти вопросы.

Есть основания сомневаться, что Вы когда-нибудь получите письмо от м-ль Т...: барышне не следует переписываться с мо­лодым человеком. Этот благовидный предлог выдвинут матерью молодой особы; я же всегда считал, что в женщине, которая пишет фуги, есть что-то от гермафродита.

Этим я заканчиваю свои излияния, так как боюсь опоздать на обед к г-же Д., куда я намерен принести несколько свежих сплетен насчет Вашей особы.

В ожидании от Вас скорых и обильных новостей сердечно жму руку,

Преданный Вам Морис Равель

Соавтор переложений «Ноктюрнов» Дебюсси — не кто иной как Рауль Барда, соученик Равеля по классу Форе в консерватории. Этот скромный прекрасный музыкант был сыном г-жи Барда, несколько лет спустя став­шей женой Клода Дебюсси. Рауль Барда умер в 1950 году.

Легко попять, что вульгарность, присущая «Итальянским впечатлени­ям» Гюстава Шарпантье, никак не могла прельстить тонко чувствующего Равеля.

В том же 1901 году наш композитор принял участие в конкурсе и, как говорят, справедливо не получил Римскую премию за свою кантату, несмотря на ее высокую оценку; ей присудили лишь Вторую премию. Однако Равель в ней постарался удовлетворить всем академическим тре­бованиям жанра, и эта хитрость едва не увенчалась успехом. Сам ком-

¹ Тетралогия — «Кольцо Нибелунга» Вагнера — цикл из четырех му­зыкальных драм: «Золото Рейна», «Валькирия», «Зигфрид» и «Гибель богов».

² Этого произведения (по одноименному роману Бальзака) Флоран Шмитт так и не написал.

³ «Дева-избранница» — кантата Дебюсси, в которой впервые ярко про­явилось своеобразие его стиля; написана им во время пребывания на вилле Медичи. «Итальянские впечатления» — симфоническое произведение Гюстава Шарпантье, также написанное композитором па вилле Медичи.

позитор честно объяснял свою неудачу недостатками слишком поспешной оркестровки.

В 1902 и 1903 годах ему полностью было отказано в лаврах, которы­ми его едва не увенчали в 1901. В 1904 году он воздерживается от уча­стия в конкурсе, с тем чтобы собраться с силами для последней попыт­ки в 1905 году. В дальнейшем он уже не мог претендовать на соискание премии ввиду того что приближался к установленному для участников конкурса предельному возрасту — тридцати годам.

В течение пяти лет, отмеченных неудачами Равеля на академическом поприще, в концертных залах одно за другим звучали его произведения, каждое из которых становилось вехой в истории французской музыки и вызывало в среде избранных музыкантов истинное восхищение. Напом­ним: в 1901 году это была изумительная «Игра воды», в которой Равель, идя по следам Листа и опередив автора «Садов под дождем»¹, создает новое пианистическое письмо; «Струнный квартет», сразу покоривший Дебюсси, полный лиризма и мелодической выразительности, особенно тре­петной потому, что ее подчиняет себе неумолимая сдержанность; три во­кальные поэмы из «Шехеразады» для голоса с оркестром (1903), своими чарами переносящие нас в сказочную Азию; элегантная, чисто француз­ская Сонатина (1905), волшебный цикл «Отражений»; наконец, менее зна­чительное, но прелестное, звонкое «Рождество игрушек» (1905).

«Довольно с нас!» — так, вероятно, думали, если не говорили вслух, члены жюри. Успех, которым пользуется этот необыкновенный соискатель премии, проявленное им мастерство, место, занимаемое им во главе фа­ланги молодых музыкантов,— все восстанавливает академиков против него. Больше того, им кажется, что он издевается над ними, представляя па их суд одну за другой кантаты, написанные в строгом соответствии с общепринятыми правилами, тогда как другие его произведения обнаружи­вают, напротив, дерзкую независимость. Ему простили бы кое-какие воль­ности, но не прощают этого неукоснительного следования академическим предписаниям; за его безусловной покорностью не может не скрываться тайная непочтительность. «Господин Равель волен считать нас бездарны­ми рутинерами,— ворчит один из членов жюри,— но пусть не думает, что нас можно безнаказанно принимать за дураков».

И вот, в свое время удостоенный Второй римской премии, Равель не допускается к участию в предварительном конкурсе. Решение необосно­ванное, так как прежние попытки никак не означали, что кандидат бу­дет упорствовать в своей двойной игре, и, кто знает, не вдохновила ли бы его очередная четвертая кантата на создание такого шедевра, перед которым склонились бы даже гг. Теодор Дюбуа, Леневе, Паладиль, Ксавье Леру и другие.

Из чувства собственного достоинства Равель не протестовал, но собы­тие это вызвало всеобщее негодование. Среди тех, кто особенно горячо защищал его и оценивал по заслугам этих горе-судей, выделились в пер­вую очередь два печатных органа: «Mercure de France», пользовавшийся

¹ «Сады под дождем» — пьеса для фортепиано К. Дебюсси из серии «Эстампов»; написана в 1904 г.

в то время славой лучшего литературного ежемесячника, и ежедневная многотиражная газета «Le Matin». В журнале «Mercure» выступил му­зыкальный критик Жан Марно, пылкий потомок Морлана, наполеонов­ского генерала Первой империи; его псевдоним представляет собой ана­грамму этого имени (Marnold — Morland)¹. Даже те, кто не всегда раз­делял его мнения, уважали его проницательность, добросовестность и смелость. Не менее горячо выступала газета «Le Matin». Обычно широкая пресса уделяет весьма скромное место вопросам музыки, которыми основ­ная масса ее читателей совершенно не интересуется, но в данном слу­чае все становится понятным, если учесть, что газета принадлежала Альфреду Эдвардсу, жена которого — не кто иная, как Мися Годебская, большая почитательница и искренний друг Мориса Равеля.

В ту пору смерть еще не стучала в двери дома Равелей. Это была крепко спаянная семья: 1) два брата — старший Морис и младший Эду­ард, связанные тесной дружбой, не омраченной ни малейшей тенью; 2) нежная, любящая мать, 3) отец — Жозеф Равель, крупный инженер, изобретатель, просвещенный и общительный человек, обожавший свою семью, которая платила ему тем же.

В 1904 году в Парижском казино показывали придуманный Равелем-отцом сенсационный номер под названием «Смертельный вихрь»: автомо­биль, с силой подброшенный вверх, переворачивался в воздухе и падал на землю, становясь на четыре колеса. Этому предшествовали, конечно, предварительные опыты, на которых Морис бывал вместе со своим от­цом. В числе любопытных присутствовала также чета Годебских. Раве­ли и Годебские знакомятся, их сближают с первого взгляда возникшая симпатия, глубокое сродство душ, общность вкусов и чувств. Эта случай­ная встреча имела большое значение в дальнейшей жизни Мориса Раве­ля. Очень скоро Сиприен Годебский и его жена Ида займут место среди самых близких и любимых друзей Равеля; их дом станет его вторым домом, их маленькие дети — как бы и его детьми.

Сиприен, которого все знали под уменьшительным именем «Сип а»,— сын француженки и поляка, прочно осевшего во Франции. Он жестоко обижен природой: одна рука у него недоразвита; кроме того, из-за иск­ривленной ступни он сильно хромает при ходьбе. Для того чтобы спус­титься по широкой лестнице Оперы², ему приходится на виду у элегант­ной публики с мучительным усилием прыгать боком по ступеням. Но у него прекрасное лицо, обрамленное бородой, чудесные живые глаза, а глав­ное — доброе сердце, ум и обаяние, которые заставляют всех любить и ценить его. Его друг Тулуз-Лотрек, еще более обделенный природой чело­век, оставил нам его замечательный портрет. Этот поляк, рожденный во Франции изредка бывавший в Польше, — истый парижанин. Его жена Ида, стройная белокурая краковянка, — воплощение изящества и утончен­ности.

¹ Марно Жан (1859—1935) — критик и музыковед. С 1902 г. сотруд­ник журнала «Mercure de France». В 1905 г. основал журнал «Mercure musical». Издал два тома статей (1911, 1917).

² Так Шалю и Равель называли парижский театр Большой оперы.

Несмотря на скромные материальные средства супругов Годебских, их вечера по воскресеньям на улице д'Атен становятся местом встреч всего артистического Парижа — французов и иностранцев, приезжих знаменито­стей и коренных парижан. Назовем лишь некоторых из их числа: Кокто и Жид, Леон-Поль Фарг, Поль Валери и Валери-Ларбо, Руссель и Шмитт, Северак и Клод Террас, Воллар и Герман Пауль, Мийо и Орик, Виньес и Батори, Валентина Гросс и Ла Френей, Фалья и Казелла, Жанна Атто и Сюзанна Бальгери, Жан-Обри и Арнольд Беннет, д'Эспанья и Жан Гюго, Деляж и Ролан-Манюэль, Стравинский и Сати, Дягилев и Нижин­ский, Хоакии Нин, Марсель Полле и другие. Быть принятым у Годеб­ских значило общаться с цветом и авангардом интернационального арти­стического общества. Равель становится постоянным посетителем зтих со­браний, а также и других, более интимных, в кругу семьи, в которую от­ныне он вошел как свой.

В семье двое прелестных детей, в ту пору еще совсем маленьких: старшая — Мари, которую звали Мими, как и сотни тысяч других дево­чек в 1900-х годах, — очевидно, под влиянием «Богемы» Пуччини, — и млад­ший — Жан. Мари, впоследствии жена Эмери Блак-Белэра, была женщи­ной редкой красоты и обаяния; она погибла несколько лет назад при автомобильной катастрофе. Жан стал художником; в период после первой мировой войны господин Руше поручил ему эскизы декораций и костю­мов для балета П. О. Ферру, поставленного в Опере; теперь он живет в своем поместье в окрестностях Нима, окруженный многочисленным потом­ством. Именно он любезно предоставил нам большое число писем Равеля к его родителям — Иде и Сип а Годебским.

Не забудем здесь упомянуть и сестру Сип а, красавицу Мисю Годебскую, воспетую Малларме, фею-покровительницу художников и музыкан­тов, а впоследствии Эгерию¹ труппы Русского балета. Благодаря своей ослепительной красоте, смелому и верному вкусу, элегантности и выдаю­щейся индивидуальности она на протяжении многих лет была одной из цариц Парижа — законодательницей мод, особенно в убранстве квартир. Многие парижане, ничего не знавшие о ней и даже никогда не слыхав­шие ее имени, при выборе цвета стенных панелей, материй для драпи­ровок, формы ламп — следовали, не подозревая того, и, конечно, с неиз­бежным отставанием, установленным Мисей Годебской образцам. Будучи женой Таде Натансона, она фактически руководила журналом «La Revue Blanche», a когда вышла замуж за Альфреда Эдвардса,—стала царить в газете «Le Matin».

Что касается Мориса Деляжа², то дружба его с Равелем зародилась на почве музыки и, в частности, музыки Дебюсси. С момента появления лучезарного «Пеллеаса»³ они оба стали его горячими приверженцами.

¹ Эгерия (миф.) — италийская нимфа одноименного источника, жена легендарного римского царя Нумы Помпилия. Иносказательно Эгерия — прорицательница, тайная советчица.

² Деляж Морис (1879—1961) — французский композитор, ученик и друг Равеля.

³ «Пеллеас и Мелизанда» — опера Дебюсси, премьера которой состоя­лась в Комической опере 30 апреля 1902 г.

Известно, что для заполнения перерывов между многочисленными карти­нами «Пеллеаса», чтобы обеспечить время для перемены декораций, Де­бюсси должен был спешно сочинить небольшие куски оркестровой му­зыки, которые стали чудесными «Интерлюдиями». Они были изданы позднее. Деляж же по слуху и памяти безошибочно исполнял их в пере­ложении для рояля — задача особенно трудная ввиду тонкости и новизны языка Дебюсси.

Равель был настолько восхищен этим, что не без основания признал Деляжа исключительно одаренным музыкантом. Они подружились; Равель постоянно интересовался его сочинениями и оказал очень большое влия­ние на становление музыкальной индивидуальности младшего друга. Един­ственный упрек, который можно предъявить Деляжу,— это то, что он слишком мало писал. Правда, в последние годы он немного наверстал упущенное. Во всяком случае, он всегда сочинял музыку тонких настрое­ний и безукоризненно законченной формы.

Морис Деляж и его жена Нелли входили в число самых близких дру­зей Равеля и во время его долгой и жестокой болезни окружали его исключительным вниманием и заботами.

Глава III. ЯХТА «ЭМЕ» [1905 гг.]

Следующие одиннадцать писем написаны Равелем на борту речной яхты «Эме»¹; Равель находился на ней в качестве гостя четы Эдвардсов. Этот роскошно отделанный house boat (плавучий дом) принадлежал вла­дельцу газеты «Le Matin»; несколько лет спустя на яхте произошла за­гадочная трагическая смерть красавицы артистки Лантельм: в Кёльнском порту она утонула в водах Рейна. Альфред Эдварде, сын богатейшего врача султана Абдул-Гамида, был тогда одним из видных набобов вели­косветского Парижа.

Кроме Сипа Годебского с женою на яхте находились Лапрад и Бон-нар. Последний не замедлил несколькими выразительными мазками за­печатлеть виды палубы, оживляемой присутствием очаровательной хозяй­ки. Это полотно, к несчастью, пропало во время последней войны, так же как некоторые очень ценные картины д'Эспанья и Валлотона.

Медленно, от шлюза к шлюзу, направлялась яхта к берегам Голлан­дии. Равель нагнал ее в Суассоне, счастливый, что найдет в этом плаву­чем доме отдых и покой, которые были ему так необходимы. Окружен­ный чутким пониманием, симпатией, наслаждаясь приятным досугом, он сразу же, в первый день плавания, пишет несколько строк Морису Де­ляжу.

Понедельник

Яхта «Эме»

Какой радостный день, дружище! И это только первый. Кош­мар последних дней забыт. На палубе судна образовался триум­вират. Недостает остальных. Пишите и скажите Сорду, чтобы он тоже мне написал. До четверга пишите в Мезьер до востребо­вания.

Любящий Вас М. Р.

Сорд, упоминаемый здесь Равелем, его друг, художник, в доме кото­рого собирался клуб «Апашей». Кроме Равеля и братьев Сорд — Поля и

¹ «Эме» — Aimée (фр.) — «Любимая».

Шарля, — в клуб входили: поэты Тристан Клингзор, Леон-Поль Фарг, Шарль Герен, композиторы Флоран Шмитт, Андре Капле, Морис Деляж, Поль Ламиро, Энгельбрехт, а позднее Мануэль де Фалья и Стравин­ский; художники Бенедиктус, Сеги и д'Эспанья; пианисты Рикардо Виньес и Марсель Шадэнь, музыковед Кальвокоресси, критик Эмиль Вюйермоз, де­коратор Муво, будущий летчик Табюто, испанцы Каса Миранда и Хоакин Босета, Люсьен Гарбан, Сюннесведт, Сип а Годебский, Иэль, Леон Пиве, Шарль Шанвен, Пьер Аур, аббат Леоне Пети, наконец, вымышленный член Гомес де Рике, о котором много говорили, хотя никогда, разумеется, его не видели.

Не только Сорд собирал у себя друзей из клуба «Апашей», Деляж принимал их по субботам в своем маленьком особняке на улице Сиери. в котором он жил двадцать три года — с 1903 до 1926; Бенедиктус — по вторникам, Пьер Аур в какой-то другой день.

Несмотря на различие происхождения, этих молодых людей объеди­няло сходство натур, общность чувств и мыслей. Среди них было много выдающихся умов, таких, например, как Бенедиктус, изобретатель стекла триплекс. Они взаимно влияли друг на друга, это влияние испытал на себе не меньше других и Равель. В течение десяти лет он постоянно вращался в их кругу, и можно с уверенностью считать, что это оставило глубокий след на формировании его личности.

В трудный период первых шагов когорта этих энтузиастов поддержа­ла Равеля, как она же в свое время поддержала Дебюсси. На прелест­ные стихи одного из них, Тристана Клингзора, Равель написал свой триптих «Шехеразада», а пяти другим Леону-Полю Фаргу, Полю Сорду, Кальвокоресси, Виньесу и Деляжу он посвятил свои пять чудесных «От­ражений».