Г-же Годебской

19 июня 1908 г.

Дорогой друг,

Я не сообщил Вам подробностей о «Пеллеасе»; мне было стыдно; трудно представить себе, что с ним сделали. Даже ор­кестр «Олимпии» ¹ звучал бы пристойнее. Музыкальные клоуны исполнили бы правдоподобнее. Надо было видеть, как Перье на­правлял звук в колосники, не решаясь донести его в публику. Меджи Тейт — прелестная кукла. Внешне она больше Мелизан­да, чем Гарден; вокально она тоже лучше, но поет без всякого понимания.

Остальные кричат во весь голос, таким образом им време­нами удается перекрыть грохот оркестра. Опера совершенно изу­родована, и тем, кто присутствовал на первых представлениях, сейчас мучительно ее слушать.

«Борис» в дальнейшем тоже будет погублен, как и все, что ни поставят во Франции.

И так во всем. Мы быстро выдыхаемся. Везде одно и то же.

В «Господине с хризантемами» на сцене показан, по словам Катюля Мендеса, «самый грязный, самый отталкивающий из по­роков». Старая гвардия остается добродетельной.

¹ «Олимпия» — цирк в Париже.

Как только какое-нибудь произведение включается в репертуар, его сразу начинает засасывать рутина. Так было и с «Пеллеасом». Равель се­тует на это и опасается, как бы и «Бориса» не постигла та же участь.

Обаятельно красивая, какими бывают иногда англичанки, обладатель­ница восхитительного голоса, Мэджи Тейт была в течение нескольких лет признанной исполнительницей музыки Дебюсси то в роли Мелизанды, то — Девы-избранницы; ее пригласили в Оперу в качестве солистки по­сле первого же исполнения в зале Шатле трех песен a cappella на стихи Шарля Орлеанского.

Что касается «Господина с хризантемами», — Равель иронически удив­ляется показной добродетели Катюля Мендеса, как раньше удивлялся смешному пуританству Карре по поводу «Испанского часа».