Дэниел Гоулман

го и нудно приставать к врачам, домогаясь, чтобы те поставили им диагноз и назначили лечение от того, что в действительнос­ти относится к категории эмоциональных проблем.

Хотя пока еще никто не может наверняка сказать, что имен­но вызывает алекситимию, д-р Сифнеос высказал предполо­жение, что в этом виноват обрыв цепи между лимбической си­стемой и неокортексом, в частности, его центром речи, и эта гипотеза вполне согласуется с тем, что мы узнаем об эмоцио­нальном мозге. У пациентов, подверженных тяжелым эпилеп­тическим припадкам, у которых эта связь была прервана хи­рургическим путем для ослабления симптомов их болезни, как отмечает Сифнеос, эмоции притуплялись, как у людей с алек-ситимией, и они теряли способность выражать свои чувства словами и неожиданно лишались жизни, украшенной игрой воображения. Короче говоря, несмотря на то что цепи эмоцио­нального мозга могут реагировать чувствами, неокортекс не способен рассортировать эти чувства и добавить к ним языко­вые нюансы. Как заметил Генри Рот в своем романе «Назови это сном» по поводу этой силы речи, «если ты сумел облечь в слова то, что ты чувствовал, значит, это твое». Результат, разу­меется, и составляет алекситимическую дилемму: отсутствие слов, чтобы выразить чувства, означает, что эти чувства не ваши.

О пользе чувствования нутром

У Эллиота как раз подо лбом образовалась опухоль разме­ром с маленький апельсин, которая была полностью удалена с помощью хирургического вмешательства. Хотя операция и была признана удачной, впоследствии люди, хорошо знавшие его, утверждали, что Эллиот уже не был Эллиотом — он пережил радикальное изменение личности. Некогда успешный адвокат, ведущий дела корпораций, Эллиот больше не мог работать. Его бросила жена. Безрассудно потратив сбережения на бесплод­ные капиталовложения, он был вынужден жить в доме брата.

В проблеме Эллиота присутствовала одна особенность, при­водившая в замешательство. С интеллектуальной точки зрения он был блестящ, как всегда, но он ужасно распоряжался своим

Эмоциональный интеллект

временем, безнадежно увязая в мелких подробностях; казалось, он утратил всякое понятие о приоритетах. Выговоры ничего не меняли; его последовательно уволили с ряда юридических долж­ностей. Хотя многочисленные тесты интеллекта не выявили никаких отклонений в умственных способностях Эллиота, тем не менее он отправился к невропатологу, надеясь, что в случае обнаружения у него какой-либо неврологической проблемы он получит страховые пособия в связи с утратой трудоспособнос­ти, на которые он, по его мнению, имел право. В противном случае его, вероятно, сочли бы просто симулянтом.

Антонио Дамазио, невролог, консультировавший Эллиота, был поражен выпадением одного элемента из набора менталь­ных функций Эллиота: хотя с его логикой, памятью, внимани­ем, равно как и со всеми остальными познавательными спо­собностями все было в порядке, Эллиот фактически забыл о своих эмоциональных реакциях на то, что с ним произошло. Самым поразительным было то, что Эллиот мог рассказывать о трагических событиях своейжизни совершенно бесстрастно, словно он был сторонним наблюдателем по отношению к по­терям и неудачам из своего прошлого, — без нотки сожаления или печали, фрустрации или гнева по поводу несправедливос­ти жизни. Его трагедия не доставляла ему никаких страданий. Дамазио чувствовал себя более расстроенным историей Элли­ота, чем сам Эллиот.

Причиной эмоциональной неосведомленности, по заклю­чению Дамазио, было удаление — вместе с опухолью — части предлобных долей головного мозга Эллиота. Фактически про­изошло следующее: в результате хирургического вмешательства была перерезана связь между низшими центрами эмоциональ­ного мозга, особенно миндалевидным телом и относящимися к нему цепями, и центром неокортекса, отвечающим за спо­собности к мышлению. Эллиот стал мыслить по принципу компь­ютера: он был способен последовательно выполнять все шаги поэтапно, просчитывая какое-то решение, но не мог правиль­но определять значимость возможных вариантов. Каждый ва­риант был нейтральным. И такая бесстрастная манера рассуж­дать логически, по мнению Дамазио, составляла суть пробле­мы Эллиота, ибо неспособность понять собственные чувства,

Дэниел Гоулман

возникающие у него по поводу разных вещей, вносила ошибку в его рассуждения.

Дефект обнаруживался даже при решении житейских про­блем. Когда Дамазио попытался договориться с Эллиотом на­счет даты и времени его следующего визита, тот от нерешитель­ности пришел в полную растерянность. Эллиот сумел найти аргументы за и против каждого числа и часа, предложенных Дамазио, но так и не смог сделать выбор. Отправляясь от разу­ма, можно сказать, что Эллиот высказал безупречно обосно­ванные доводы своего отказа или принятия почти каждого вре­мени посещения врача, но у него не было ни малейшего поня­тия, как он самотносится к любому из оговоренных вариантов их встречи. Он потерял способность понимать собственные чувства, и у него не осталось никаких предпочтений.

Нерешительность Эллиота в сложившейся ситуации пока­зывает, насколько важна роль чувства для навигации в беско­нечном потоке личных решений, которые приходится прини­мать на протяжении жизни. И хотя сильные чувства могут вне­сти беспорядок в процесс логического мышления, отсутствие понимания чувства часто приносит не меньший вред, особен-^ но если приходится взвешивать свои решения, от которых во многом зависит наша судьба, например: какой род деятельнос­ти избрать, оставаться на прежней спокойной работе или пе­рейти на другую, более опасную, но и более интересную, кому назначить свидание, с кем сочетаться браком, где жить, какую снять квартиру, какой дом купить — то одно, то другое... и так всю жизнь. Невозможно принять правильное решение на ос­новании одной только рациональности, для этого требуются умение «чувствовать нутром» и эмоциональная мудрость, на­копленная на основе прошлых переживаний. Формальная ло­гика никогда не поможет принять правильное решение: с кем идти под венец, кому можно доверять и даже за какую работу взяться; есть немало областей, где разум без чувств слеп.

Интуитивные сигналы, направляющие нас в эти моменты, приходят в виде возбужденных лимбической системой импуль­сов из нутра, которые Дамазио называет «соматическими мар­керами» (соматический, то есть телесный, сигнальный знак, отличный от психического), что в буквальном смысле означает

Эмоциональный интеллект

«нутряные чувства». Соматический маркер — это своего рода.сигнал автоматической тревожной сигнализации, который при­влекает внимание к потенциальной опасности при данном ходе событий. Эти маркеры, как правило, не дают нам выбрать тот вариант, против которого нас предостерегает прошлый опыт, но они также могут и предупредить нас о наличии благоприят­ной возможности. Обычно мы в этот момент не вспоминаем, какое именно переживание служит источником негативного чувства; все, что нам нужно, так это сигнал^ что данный воз­можный ход действий может быть опасным. И всякий раз, ког­да это «нутряное чувство» начнет усиливаться, мы сразу же пре­рвем прежний ход рассуждений или, наоборот, продолжим его с еще большим упорством и таким образом сократим множе­ство вариантов выбора до матрицы решений, более поддающей­ся контролю. Итак, основой принятия более правильного лич­ного решения является настройка на собственные чувства.

Проникновение в бессознательное

Эмоциональная пустота Эллиота наводит на мысль о воз­можном существовании у людей широкого диапазона способ­ностей отдавать себе отчет в своих эмоциях, когда они их ис­пытывают. Следуя логике неврологии, если отсутствие какой-либо нервной цепи ведет к нарушению какой-то способности, то относительная сила или слабость той же самой цепи у людей со здоровым мозгом должна приводить к сравнимым уровням компетенции в той же самой способности. С точки зрения роли предлобных цепей в эмоциональной настроенности это озна­чает, что в силу неврологических причин одни из нас легче улав­ливают «копошение» страха или радости, чем другие, и, следо­вательно, бывают более осведомленными о своих эмоциях.

Возможно, талант к психологическому самонаблюдению связан с той же самой схемой. Некоторые из нас от рождения настроены на специальные символические режимы работы эмоционального ума: метафору и сравнение наряду с поэзией, песнями и легендами — все они переводятся на язык сердца. То же относится и к мечтам и мифам, в которых свободные ас-

Дэниел Гоулман

социации определяют ход повествования, следуя логике эмо­ционального ума. Обладатели врожденной настроенности на голос своего сердца — язык эмоций, — конечно, более искус­ны в словесном выражении его посланий в качестве романис­та, песенника или психотерапевта. Эта внутренняя настройка делает их более одаренными в озвучивании «мудрости бессо­знательного» — прочувствованного смысла наших снов и фан­тазий, символов, олицетворяющих наши самые сокровенные желания.

Самоосознание совершенно необходимо для психологи­ческого прозрения; это способность, на усиление которой на­правлена большая часть психотерапии. Говард Гарднер при создании модели внутрипсихической способности мышле­ния воспользовался трудами Зигмунда Фрейда, великого то­пографа потаенных движущих сил психики. Как дал понять Фрейд, большая часть эмоциональной жизни протекает бес­сознательно; чувства, шевелящиеся в нас, не всегда пересту­пают порог осознания. Эмпирическое подтверждение этой психологической аксиомы получают, например, во время экспериментов с бессознательными эмоциями, приведших к замечательному открытию: оказывается, люди формируют определенные симпатии к вещам, не подозревая, что видели их раньше. Любая эмоция может^ыть — и очень часто быва­ет — бессознательной.

Физиологические предпосылки эмоции обычно возника­ют до того как человек осознает само это чувство. К примеру, если людям, которые боятся змей, показать фотографию змеи, датчики, установленные на их коже, зарегистрируют выделе­ние пота, что служит сигналом беспокойства, хотя, по их сло­вам, они не чувствовали никакого страха. Пот у таких людей выступает даже в том случае, если фотография змеи промельк­нет перед их глазами очень быстро и они не успеют полностью осознать, что именно им показали, не говоря уже о том, чтобы они после этого начали волноваться. По мере усиления такого предсознательного эмоционального возбуждения оно в конце концов становится достаточно сильным, чтобы человек его осознал. Следовательно, существуют два уровня эмоции: созна­тельный и бессознательный. В тот момент, когда происходит